— На нас глазеют. Выгодный момент, — прошипел Ульрих ему в ухо со злостью, никак не сочетавшейся с видимой нежностью объятий. Какая тут нежность, когда у Берти чуть ребра не трещали? — Тупая кучерявая картофелина, я стараюсь больше ради этих «отношений», чем ты!

— Сам ты тупой! — огрызнулся Берти.

Опять не удалось выдать колкую остроту — Ульрих уже отступил, улыбаясь так, будто обдумывал, как совершить и скрыть кровавое убийство.

К счастью, Кёниг стоял спиной к студентам на парковке, и никто жуткого посыла его взгляда, кроме Берти, не заметил.

— Расходимся? — невинно спросил Ульрих, двинувшись ко входу в корпус.

— Решил отделаться объятиями? — сообразил Берти и после краткого момента смущения взял себя в руки. — Не так быстро.

Ульрих досадливо застонал.

— Ну, что еще? — спросил он резко.

— Во-первых, у нас обоих математика по расписанию, — напомнил Берти невозмутимо. Конечно, стал бы Кёниг просто так его обнимать. — Во-вторых, мы можем пойти туда вместе.

— За ручку, что ли? — скривился Ульрих.

— Можно просто рядом, — ввернула Ханна.

— Кошмар, — резюмировал Ульрих, вновь напрягшись. Тряхнул головой. — Ну, Шварц, пойдем.

— Берти, — поправила его Ханна.

— Кто? — Ульрих непонимающе нахмурился. — Какой еще Берти?

— Ты не знал, как меня зовут? — Шварц подумал, что тот прикалывался, но Кёниг вполне искренне дернул плечом. Берти вспыхнул от возмущения и обиды. — Ты… ужасная свинья, Ульрих.

— Зачем мне было знать, как тебя зовут, Шварц? — недовольно спросил Ульрих, но послушно, хоть и с ненавистью, поправился под его осуждающим взглядом: — Берти… Благодари небеса за то, что мой тест выполнен безупречно, не то я бы уже выбил из тебя всю дурь, выкинул в помойку. Потом бы достал, снова выкинул, повторил бы это еще пять раз и…

— Я понял, — закатил глаза Берти и прошел мимо, потянув Ульриха за рукав кожанки. Кёниг дернулся, как если бы к нему прикоснулся прокаженный, поморщился, но понуро поплелся следом. — Пойдем. А то опоздаем на пару.

Ульриха, видимо, не обрадовала перспектива ворваться в тихий во время занятия класс под руку с Берти, поэтому он прибавил ходу.

*

Первая половина учебного дня прошла вполне мирно.

Берти, не обращая внимания на тихие протесты и недовольные стоны Ульриха сквозь зубы, упрямо садился рядом на занятиях. На них то и дело удивленно оборачивались, Магнус, ни черта не понимая, так и буравил макушку Ульриха взглядом, девчонки с первых парт лезли с вопросами к Ханне.

Перл, к ее чести, отделывалась таинственными улыбками и пожимала плечами. К Ульриху никто даже во время перерывов не смел подойти с прямым вопросом. К Берти, благо он постоянно терся в компании Кёнига, не подходили тоже.

Но атмосфера в группе неуловимо менялась.

От непонимания и робких встреч глазами к неуверенным смешкам и долгим любопытным взглядам.

Йонас первым перестал делать вид, будто ничего необычного не произошло. Он подловил Ульриха у туалетов и спросил, насупив светлые брови:

— Что за херня, Уве? — Йонас мотнул головой в сторону Берти, даже не почтив его взглядом. — Ты почему везде шатаешься с педиком? Это что, благодарность за решенный тест?

Если бы Йонас не портил все впечатление о себе выражением перманентной брезгливости на лице, Берти бы поставил ему высший балл за догадливость.

Но раскрыться в самом начале означало не только разрушить стройный план, но и выставить себя жалким, беспробудно влюбленным — а потому и отчаянным в решениях — педиком.

Берти незаметно ткнул Ульриха в спину, чтобы не ляпнул чего-нибудь. Тот поморщился и процедил, посмотрев на Йонаса с вызовом:

— Нет. Просто мы встреч… встречаемся.

Это слово вырвалось из Кёнига так неохотно, что Йонас насмешливо и с изрядной долей неверия вздернул брови.

— Да ну?

Берти оглянулся по сторонам и заметил, что многие стали притормаживать чуть поодаль, наблюдая за развязавшимся представлением.

Ему бы обрадоваться усмешкам, с которыми студенты нахально смотрели в упор на Ульриха. Но вместо этого Берти стало невыносимо стыдно и некомфортно. Его раньше попросту старались не замечать, а теперь друг друга локтями пихали и шептали: «Эй, смотри, это тот самый… Который ходит везде с Ульрихом».

Как будто только ждали повода накинуться на них обоих, как голодные псы на сочную кость.

Ульриха раньше либо боялись как огня, либо восхищались им издалека, не решаясь глаз поднять в его присутствии. А теперь стадное, мерзкое чувство всем вокруг разрешило смотреть, открыто высказывая недоумение. Качать головами, неодобрительно поцокивать языком.

«Ведь совсем недавно Кёниг терпеть не мог геев. Это что же выходит… он сам из этих?»

— Да, — повторил Ульрих громче, распалившись от внимания собравшихся вокруг них кружком студентов. Обвел их взглядом, заставив многих по привычке или от полного ненависти взгляда опустить стыдливо глаза. — Встречаюсь. Травил педиков, теперь сам один из них! Довольны? Беру и делаю, что хочу. Хочу встречаться с Берти — встречаюсь! Идите нахрен, если что-то не нравится. Это моя личная жизнь. И ты… — Ульрих ткнул пальцем Йонаса в грудь, и Берти заметил желваки, заходившие под кожей на его подбородке: с таким трудом Кёнигу дались следующие слова: — Иди нахрен тоже. Если тебя не устраивают мои отношения, то ты меня не устраиваешь как друг.

Йонас оттолкнул его руку.

Хрипло рассмеялся, выплюнув Ульриху в лицо:

— Да мы друзьями-то никогда и не были, мудила! В рот тебе смотрели только с Магнусом… Да кто бы не смотрел за популярность Его Высочества и зашибенные вечеринки. Ты платил, нам нравилось, — он скривился. Покраснел, услышав неодобрительный выкрик из толпы и осуждающий свист. Йонас не растерялся, сжав ладони в кулаки, гордо вздернул подбородок. — Но, знаешь, дальше так унижаться я не буду. Хочешь быть педиком — будь. Мне вообще на педиков насрать было, это тебе вечно хотелось, чтобы мы на них гавкали. Так что будь, Уве! Только подальше от меня…

Йонас толкнул Ульриха, протиснулся мимо парней со старших курсов и быстрым шагом направился прочь по коридору.

Берти замер, не смея дышать.

Казалось, все ждали эффектного завершения сцены, и Ульрих это им предоставил. Он смачно сплюнул на пол и прорычал:

— Насмотрелись? Идите нахуй!

После такого только самоубийцы остались бы стоять на месте.

Через несколько секунд у туалетов уже никого, кроме Берти и тяжело дышавшего сквозь зубы Ульриха, не осталось.

*

— Просто ебучий кошмар.

Берти вздрогнул, чуть не выронив вилку: Ульрих впервые заговорил с начала обеденного перерыва.

Кёниг лежал, заложив руки за голову, на клетчатом пледе, морщась от редких солнечных лучей, пробивавшихся через крону дуба, и изредка чихал. Берти постарался выбрать самое тенистое место, но в небе над Гамбургом не пролетело за день ни одной чахлой тучи, и даже густая листва полностью не спасала от ультрафиолета.

Теперь Шварц понимал, почему раньше не видел Ульриха на улице во время обеда.

— Что такое? — осторожно уточнил Берти и тут же себя укорил за глупость.

Ульриха только что публично кинул бывший «лучший друг», все теперь думали, что он гей, и вопрос Берти звучал скорее как издевка, нежели неподдельный интерес.

Впрочем, Ульрих не огрызнулся и даже бровью не повел, гипнотизируя взглядом узловатую ветвь дуба.

— Да все, Шварц, все, — пробормотал он и сел. Заглянул в лоток Берти, подцепил пальцами помидорину и закинул в рот. Прожевал, с ненавистью оглядев лужайку, на которой в беззаботной праздности обедали студенты. На них никто не смотрел — по крайней мере, нахально и прямо. — Лицемеры. Все они гребаные лицемеры. Я не был геем, так все меня либо боялись до усрачки, либо приплясывали рядом из-за бабла. Как стал геем — никто уже не гнушается сказать в лицо, что думает. Раньше трусость не давала голоса подать… А лаять на тех, кто в меньшинстве, всегда легче…