*

— Гамбург — большой город, — заметила Ханна философски, откусив от яблока. Впрочем, она тут же поморщилась, сплюнув кусочек в ладонь. — Червивое… — Перл обернулась в поисках урн. — О чем я там?..

— О том, что Гамбург — большой город, — подсказал Берти.

Он ковырял пальцем оплавившуюся по краям дырку в синтетическом пледе, который они расстелили на лужайке. Дырку Ханна прожгла на втором курсе, когда только пристрастилась к сигаретам и подхватила жуткую привычку курить лежа.

— Ну да, — Ханна нехотя поднялась, сходила до урны для пищевых отходов и вернулась, к ужасу Берти вытерев руку о край форменной юбки. — Здесь никому нет дела, педик ты или нет.

Берти фыркнул.

— Только не Ульриху Кёнигу, — заметил он с усмешкой.

— Только не Ульриху, — согласилась Ханна, вздохнув.

Ноябрь уже подходил к концу, но в воздухе разлилось непривычное для этой поры тепло, и уходить с улицы не хотелось.

Они сидели, скучающе глазея на студентов, расположившихся на лужайке. Некоторые лениво доедали обед, поглядывая то и дело на часы. Кто-то валялся в тени деревьев, слушая музыку или бездумно листая новостные ленты телефонов. В большинстве своем, конечно, все усиленно готовились к тесту — сосредоточенно вчитывались в параграфы учебника и шумно спорили, что профессор Кац решит включить в перечень вопросов.

«Все то, что вы пропустили в течение семестра, ковыряясь в носу на моих парах», — вспомнилось ехидное обещание Каца.

Берти вообще по этому поводу не переживал.

Он дома так часто не появлялся, как на занятиях Каца, и сильно сомневался, что старикашка подловит его на вопиющем незнании предмета.

Ханна тоже не переживала, но по другой причине. «Перед смертью не надышишься», — выдавала она со скорбным вздохом перед каждой контрольной, к которой не готовилась, но каким-то чудом все равно наскребала на удовлетворительный балл.

Время ланча уже подходило к концу, и самые беспокойные, все еще не отрываясь от учебников, побросали в сумки контейнеры из-под еды, свернули пледы и потянулись в корпус.

Лужайка почти опустела, когда со стороны подъездной дороги донесся рев мотора и грохот немецкой попсы.

— Боже, — закатил глаза Берти.

Только Ульрих Кёниг мог врубать Намику на полную громкость и слушать ее до посинения, не навлекая на себя косых взглядов. Сделай так Берти, свора Ульриха тотчас развела бы руками и выдала коронный аргумент — «педик, что с него взять».

Ульрих вырубил музыку и тормознул байк возле лужайки, передним колесом забравшись на тротуар. Берти поморщился: для Кёнига будто не существовало знаков, запрещавших любые транспортные средства в трех метрах от пешеходной зоны.

— Ты совсем рехнулся? — спросила Ханна, приподняв брови.

Ульрих снял шлем, встряхнув головой.

Берти помрачнел. И дала же кому-то природа такую гриву — темные и гладкие густые волосы, которые лежали идеально даже после шлема. Не то что кудри Берти, которые спутывались к концу дня так, что приходилось драть их расческой без малого двадцать минут.

— Что-то не так, Перл? — переспросил Ульрих, усмехнувшись. Слез с байка, поставил его на подножку и хлопнул по кожаной обивке сидения, как коня по заду.

«Позер», — пронеслось в голове у Берти.

— Здесь нельзя оставлять мотоциклы, — напомнила Ханна, кивнув на знак. — Неужели так сложно проехать несколько метров до парковки?

— А что, твой папаша сильно расстроится? Прости, — Ульрих не очень убедительно сыграл в раскаяние. Он зацепил шлем за руль и перекинул сумку через плечо, нахально подмигнув Перл.

Ханна чуть не побагровела от злости.

Каждый раз, когда ей напоминали, что она дочь декана, Берти казалось, что если к Ханне протянуть колбаску на палочке, та поджарится быстрее, чем от костра.

— Ты невыносимый идиот, — сказал Берти, в успокаивающем жесте положив ладонь на напряженное плечо Ханны.

Ульрих обернулся на Берти, будто только его заметил, и сощурил светлые глаза. Казалось, его скулы стали еще выразительнее и острее, когда Кёниг пренебрежительно поджал губы.

— Кто-то давал слово педикам, Шварц? — он упер ладони в колени, наклонившись с высоты собственного немалого роста к Берти. Понятия личного пространства для него не существовало точно так же, как знаков.

— У тебя из пасти воняет, Ульрих, — отозвался Берти спокойно. — Буду благодарен, если ты отойдешь.

Дыхание Кёнига пахло привычно — мятной жвачкой, но Берти почему-то не нашел, к чему бы еще прицепиться. Остроумные ответы обычно рождались в его голове запоздало, когда Кёниг уже уходил с самодовольной усмешкой.

— Как всегда невпопад, Шварц, — фыркнул Ульрих, тотчас потеряв к нему интерес. — Не знаю, как вы, дрочилы, а мне пора на тест.

Кёниг разогнулся, салютовал обоим рукой и пошел в сторону корпуса, насвистывая одну из мелодий Намики себе под нос.

— Думаешь, он что-то выучил? — кисло спросил Берти.

— Он-то? — хмыкнула Ханна. — У него оперативная память меньше, чем у допотопного мобильника. Вот и влезает только слово «педик».

— И почему ты не сказала это при Ульрихе? — возмутился Берти. Злость на Кёнига захлестывала тем сильнее, чем больше Шварц в его присутствии тупил.

— А сам-то что? — огрызнулась Ханна, поднявшись и начав сворачивать плед. Она подтолкнула Берти, и тот тоже нехотя встал. — «У тебя из пасти воняет». Серьезно?

— В следующий раз придумаю что-нибудь получше, — пожал плечами Берти.

Ульриха хотелось поставить на место вот уже третий год, а выгодной возможности так и не подворачивалось.

*

На тесте у Каца все сидели в гробовой тишине, так что скрип шариковых ручек особенно резко вгрызался в барабанные перепонки, мешая сосредоточиться. Впрочем, Берти все равно закончил раньше остальных, расслабленно откинувшись на спинку стула.

Поглядел удрученно на настенные часы — минутная стрелка крайне лениво ползла по циферблату.

Кац никого не отпускал раньше положенного, и Берти осталось только разглядывать склоненные к бланкам головы однокурсников.

Магнус Шефер, один из подпевал Ульриха, так громко грыз ручку, раздумывая над очередным вопросом, что у Берти руки чесались швырнуть в него через всю аудиторию увесистый словарь политических терминов. Ханна сидела в первых рядах и периодически оборачивалась, чтобы скорчить Берти рожу, передразнивая туповатое выражение лица Магнуса.

— Слушай, Шварц…

Берти вздрогнул, услышав вкрадчивый шепот слева. И когда только Ульрих успел оказаться за соседней партой? В начале теста Берти видел Кёнига качавшимся на стуле в другом конце класса.

— Чего тебе? — так же шепотом ответил Берти, осторожно покосившись на профессора Каца. Тот даже ухом не повел.

— Ты знаешь ответы? — спросил Ульрих, постучав ручкой по бланку.

— А сам-то как думаешь? — ехидно отозвался Берти, кивнув на решенный тест.

— Дай списать, — потребовал Ульрих, и Берти чуть не закашлялся от возмущения.

Кёнигу хватало наглости просить у него ответы после двух с половиной лет агрессивных гомофобных нападок. Может, у него действительно встречным ветром сдуло последние остатки мозга, пока он гонял на байке? Эту остроту Берти придумал недавно, но все еще мысленно шлифовал, подгадывая удачный момент, чтобы выплюнуть Ульриху в лицо.

Казалось бы, вот она, минута торжества, но от удивления Берти выдавил только краткое:

— Нет.

— Шварц, меня отец убьет, если я завалю этот гребаный тест! — нахмурился Ульрих.

Берти поймал себя на разглядывании его бровей — даже те удивительно органично и красиво сходились к тонкой переносице. Если бы только к совершенной внешности прилагался славный характер, а не стартовый набор чванливого зазнавшегося придурка, Берти давно бы втрескался по самые уши. Он отчетливо помнил, как увидел Ульриха впервые. Кожанка нараспашку, длинные гладкие волосы откинуты на левую сторону, чарующая улыбка — Кёниг шел по университетскому двору, будто монарх, только вступивший в права главы государства. Все взгляды принадлежали ему, все ответные робкие улыбки. У Берти перехватило дыхание, сердце забилось часто-часто.