— Спасибо, други, — грустно улыбнулась она.

— Умила Демировна, — замялся Злат, — а Радмила Игоревна как поживает?

— Ранена была, — хитро улыбнулась омуженка, — поправляется теперича. Обоз в Камул вернёте, заодно в гости к ней заглянешь. Рада тебе она будет.

— Как скажешь, — просиял воин, — обещаю волю твою исполнить.

Умила подошла к Злату ближе и шепнула на ухо, кивая в сторону Колоса:

— Если этот малый будет спрашивать обо мне, не рассказывай ничего.

— Добро, — улыбнулся дружинник и направился к обозу.

— Идём, Зарен, — сказала девушка, — воевода видеть меня хотел.

Воин шёл за ней следом, мысли роились в его голове, раздирая любопытством душу. Множество вопросов не давали ему покоя: и о том, как же хрупкая с виду девушка одна смогла почти весь отряд положить, и с медведем побрататься, да и малец тот трясся перед омуженкой, как осиновый лист, чего же в ней страшного?

— Умила Демировна, — не выдержал Зарен, — откуда вы этого парня знали и как поняли, что он к Маре взывал?

— Видела, как чучело жёг, — ухмыльнулась златовласая, — слышала, как товарищи Колосом звали. Больше всех боялся, верил, что нечисть за ними гонится. Вот я и решила перевоспитать его.

— Ловко, — оценил воин, — как вам это в голову приходит?

— Поживёшь с моё, — рассмеялась омуженка, соскальзывая с холма.

— С ваше? — опешил Зарен. — Вам семнадцать-то есть?

— Не могу я на семнадцать выглядеть, — нахмурилась воительница, — двадцатое лето уж кануло.

— А чего замуж не пошли? — не унимался дружинник.

— Время не то, — сказала девушка, указывая на кровавые лужи на месте недавно лежащих здесь тел. — Вместо того, чтобы мужу да детям пироги печь, приходится предателей по лесам выслеживать.

Парень грустно закивал, пропуская её вперёд к открытым воротам Тангута. Зарен проводил гостью до терема главы города и в печальных мыслях пошёл к ярмарке, чтобы купить своим малышам сахарных петушков*.

Свет пробивался в высокие окна и освещал сводчатый потолок. В просторной палате стояли двое мужчин — один высокий, широкоплечий, в кольчуге и с тяжёлым мечом на поясе; второй ниже ростом, пузатый, в светлой рубахе, расшитой красным родовиком*. Глава города постукивал каблуком сапога и нервно вздыхал, крутя в пальцах край пояса.

— Под пытками всё выпалит, — пробасил воевода, откидывая за спину длинные волосы.

— Что мы, звери? Своих же славян истязать… братьев? — нахмурился мужчина.

Тонкие губы воина сжались, совсем пропав под пушистыми усами.

— Запамятовал ты, верно, Добрыня, что эта сволочь с Камулом сделала? — прошипел Велибор. — Там тоже братья наши полегли… целыми семьями. Асила храм Мары разорил по приказу Заремира.

— Тогда железом жги его, — сдался собеседник.

— Никита! — крикнул воевода.

Дверь спешно отворилась, и в палату вошёл высокий светловолосый парень.

— Начинайте, — кивнул Велибор.

— Воля ваша, — поклонился воин, едва заметно улыбнувшись, и скрылся за дверью.

— Вече собрать нужно, — сказал Добрыня.

— Давай, — кивнул воевода, — к вечеру расколется, будет, о чём с мужиками потолковать.

— А если не расколется… к вечеру? — прищурился мужчина.

— Тогда я к нему Умилку пущу, она девка общительная, вмиг его разговорит, — зло ухмыльнулся Велибор. — Всё расскажет ей.

Глава города почувствовал, как его веко нервно задёргалось. Он отлично понимал, какие «аргументы» приведёт омуженка, поэтому заторопился к своему помощнику, чтобы тот гонца гнал лучших мужей Тангута созывать.

По резным коридорам, залитым солнечным светом, чеканя шаг, шла Умила. Её кольчуга блестела, ножны сабель едва слышно позвякивали. Она подошла к массивной двери, стражник узнал её, поклонился и впустил важную гостью внутрь.

— Ну, Умилушка, давай с тобой поздороваемся как положено, — сказал воевода, расцеловывая щеки девушки.

— Скажи мне, Велибор Касимович, — прищурилась воительница, — как ты узнал, что я приду? Неужто ль воевода Камула хватился меня и гонца прислал?

— Гонца, как же! — нахмурился мужчина и уставился сердито на собеседницу. — Сам прискакал, рассказал, что с Камулом сотворили, что Демир с Волотом полегли, что ты, Лешего дочь, на зоре утренней из города упорхнула и тебя дружинники камулские по лесам ищут. Скажи мне, Умила, какого Чёрта ты сердце ему рвёшь?!

— Ты по делу звал, али учить меня удумал? — насупилась девушка, чувствуя, как печаль сжимает её душу.

— Я в отцы гожусь тебе, — пробасил воин, — могу и поучить, раз теперича некому. Я неделю на этой стене днюю и ночую, тебя выжидаю. А ты одиннадцать дней по лесам бродишь! На Баровите лица нет — Умила одна за Асилой кинулась, Камул отстроить нужно, новых дружинников обучить — не может он разорваться. Вот чаво тебе, девке, не хватает? Осталась бы в родном городе, да при любимом муже…

— Не муж он мне, — осекла Умила. — Тархтарии беда грозит, если брошу всё, то война случится. Не хочу рабов рожать… Может, мне на роду написано за свободу люда сгинуть.

— Слыхала, что один в поле не воин? — вздохнул Велибор.

— Слыхала, поэтому пусти меня на вече сегодня, — попросила девушка.

— Откуда ты всё знаешь, скажи мне? — удивился воин.

— Подмечать всё умею, — загадочно улыбнулась омуженка. — Так что? Пустишь?

— Куды ж я денусь? — вскинул руки воевода. — Ступай, там тебе стол накрыли и опочивальню приготовили…

— Лучше б баню истопили, — перебила голубоглазая.

— Уже истопили, — ухмыльнулся он, — поешь сначала.

— Сначала баня, — запротестовала Умила и направилась к двери.

— Проводи её, Некрас! — крикнул Велибор.

К девушке подбежал парень, поклонился и повёл к бане, голубоглазая все эти пятнадцать дней только о ней и мечтала.

_________________________________________________________________________________________________

Авсень* - Бог света осеннего солнца

Велес* - сын Рода - Бог трёх миров (Прави, Яви, Нави), покровитель ведающих тайны магии и лиц творческих.

треба* - подношение Богам

неделя* - девятый день (в славянском календаре неделя была девятидневной)

сахарный петушок* - леденец на палочке в виде петуха

родовик* - символ Богини судеб Макоши – изображается, как сложная свастика с причудливо изогнутыми лучами.

Взбалмошной девкой, разбросавшей спутанные пряди мыслей, разметавшей вещи по углам, перевернувшей весь Тангут с ног на голову, ворвалась суета. Кони недовольно фырчали в стойлах, повозки оставались неподвижными, кузницы закрывались, а ярмарки расходились, так и не успев толком собраться. В просторной палате толпились люди, они рассаживались по лавкам, перешёптываясь о причинах столь спешного собрания. Тысяча лучших мужей со всего Тангута и всех окрестных деревень незамедлительно прибыла в терем главы города, бросив все свои дела. Добрыня вошёл в помещение и жестом призвал к тишине. Обеспокоенные взоры устремились к нему.

— Добрыня Микульевич, — обратился один из купцов, — что стряслось-то? Почто меня с ладьи ссадили?

— Не серчай, Илья, — вздохнул глава. — Изловили мы сегодня воеводу киевского, который две недели назад Камул разграбил. Сейчас с ним Велибор… общается. Не хочу стращать, но что-то недоброе творится в Тархтарии.

— Не то слово, — пробасил воевода, входя в палату. — Асила собирал по всем городам крупным воинов в дружину Великого Князя и золотишком не брезговал для казны киевской.

— Какой-такой Великий Князь? — закашлялся Добрыня. — Война кончилась уже.

— Право дело, — заголосили со всех сторон.

— Что за самоуправство: и так десятину до сих пор платим, так ещё и ратников отдавать должны? — возмущались купцы.

— Не пойму я, — сказал старик, приподнявшись с лавки, — кто Заремира вновь Великим Князем выбрал?

— Никто, — ответил Велибор. — Не желает он уходить, хочет завсегда там быть. Хочет веру поменять на единого Бога Византийского.