Так и повелось. Увольнение, работа на автомойке, возвращение.
Увольнение, работа в такси, возвращение.
Он кочевал по всему округу, выслушивая бурные дебаты в управлениях канализационных хозяйств и дорожных комиссиях, клепая статьи о бюджетах на ремонт мостов. Ничтожные решения местных администраций представлялись ему жизненно важными. В профессии, которая требовала вгрызаться в человеческую натуру, чтобы открывать миру глаза на коррозию цивилизации, Куойл конструировал персональную иллюзию неотвратимой поступи прогресса. В атмосфере разлада и дымящегося соперничества он воображал себе разумный компромисс.
Куойл и Партридж ели отварную форель и креветки в чесночном соусе. Меркалии дома не было. Куойл отодвинул тарелку с салатом из фенхеля и потянулся за креветкой, когда Партридж постучал ножом по бутылке.
– Объявление. Про Меркалию и меня.
Куойл ухмыльнулся. Думал услышать, что они ждут ребенка. И уже примерял на себя роль крестного отца.
– Мы переезжаем в Калифорнию. Отбываем в пятницу вечером.
– Что? – переспросил Куойл.
– За чем мы едем? За свежими продуктами. Вино, спелые помидоры, авокадо. – Он разлил по стаканам фюме-блан и добавил уже серьезно, что на самом деле он едет не за плодами природы, а за любовью. – Единственное, что имеет значение в жизни, – это любовь, Куойл. Она двигатель жизни.
Меркалия бросила свою диссертацию, сообщил он, и пошла в «синие воротнички». Путешествия, ковбойские сапоги, деньги, шипение воздушных тормозов, четыре динамика в кабине, и изо всех – «Аптаун стринг куортет»[4]. Записалась в школу водителей-дальнобойщиков. Окончила с отличием. Саусалитское[5] отделение «Оверленд экспресс» приняло ее на работу.
– Она первая чернокожая женщина-дальнобойщица в Америке, – сказал Партридж, сморгнув слезу. – Мы уже сняли квартиру. Остановились на третьей из тех, что она посмотрела.
Он сообщил, что в квартире есть кухня с французскими дверями и что бамбуковый навес осеняет благословенной тенью внутренний дворик. Еще есть лужайка размером с молельный коврик, на которой он будет преклонять колена.
– Ей достался новоорлеанский маршрут. Туда я и собираюсь. Буду делать сэндвичи с копченой уткой и холодными цыплячьими грудками с эстрагоном ей в дорогу, чтобы она не ходила по закусочным. Не хочу, чтобы Меркалия посещала забегаловки для дальнобойщиков. Буду выращивать эстрагон. Возможно, найду работу. Литературные редакторы всегда требуются. Работу можно найти везде.
Куойл попытался подыскать слова для поздравления, но кончилось тем, что он просто тряс и тряс руку Партриджа, не отпуская ее.
– Слушай, приезжай к нам в гости, – сказал Партридж. – Не пропадай.
И они, сначала широко разведя, с такой силой соединили ладони для рукопожатия, будто зачерпывали воду из колодца.
Куойл застрял в заштатном Мокинбурге, умиравшем уже в третий раз. За двести лет своей истории он проковылял от диких лесов и лесных племен до крестьянских ферм и рабочего города станков и фабрик по производству автопокрышек. В долгие годы экономического спада центр города опустел, почили все торговые центры. Фабрики были выставлены на продажу. Остались улицы трущоб, молодежь с пистолетами в карманах, унылая политическая трескотня, злые языки и неосуществленные идеи. Кто знает, куда подевались люди? Может, уехали в Калифорнию?
Куойл покупал продукты в гастрономе «Эй энд Би»; заправлял машину на круглосуточной стоянке «Ди энд Джи»; чинил ее в гараже «Ар энд Ар», если требовалось заменить ремни или еще что-нибудь. Он писал свои статьи, жил в трейлере, взятом напрокат, смотрел телевизор. Иногда мечтал о любви. А что? Это свободная страна. Когда Эд Панч увольнял его, устраивал пир с вишневым мороженым и консервированными равиоли.
Он абстрагировался от времени. Считал себя газетным репортером, но не читал ни одной газеты, кроме «Мокингбургских вестей», поэтому умудрился пройти мимо таких явлений, как терроризм, глобальное изменение климата, падение правительств, химические выбросы в атмосферу, эпидемии, экономический спад, банкротство банков, плавающий в океане космический мусор, разрушение озонового слоя. Извержение вулканов, землетрясения и ураганы, религиозные махинации, бракованные автомобили и шарлатаны от науки, массовые убийства и серийные убийцы, мощный, наподобие океанского прилива, рост онкологических заболеваний и СПИДа, истребление лесов и взрывающиеся в воздухе самолеты – все это было так же далеко от него, как плетение косичек, воланы и вышитые розочками подвязки. Научные журналы выплескивали потоки статей о вирусах-мутантах, о медицинских аппаратах, способных вдохнуть жизнь в полумертвых людей, об открытии, свидетельствующем, что галактики фатально стремятся к невидимому Великому Аттрактору[6], как мухи к соплу работающего пылесоса… Все это относилось к жизням других людей. А он ждал, что его собственная только еще вот-вот начнется.
У него вошло в привычку, бродя вокруг трейлера, вслух вопрошать: «Кто знает?» Он произносил «кто знает?», хотя знал, что не знает никто. Просто этим он хотел сказать, что случиться может всякое.
Закрученная монетка все еще вращалась на своем ободке и могла упасть на любую сторону.
2. Любовный узел
В былые времена влюбленный моряк мог послать объекту своей привязанности кусочек рыболовной лески, свободно сплетенной в двойной узел восьмеркой – символ любви и преданности.
Если узел отсылали ему обратно в том же виде, в каком он был получен, это означало, что отношения застыли в неопределенности. Если узел возвращался туго затянутым, значит, страсть была взаимной. Но если узел оказывался «опрокинутым», это следовало понимать как совет «отчаливать».
И вот как-то на собрании появилась Петал Бэа[7]. Стройная, с влажной кожей, горячая. Подмигнула ему. Куойлу, как и большинству крупных мужчин, нравились миниатюрные женщины. У стола с закусками они оказались рядом. Серые, близко посаженные глаза, вьющиеся волосы цвета дубовой коры. В свете флуоресцентных ламп ее кожа казалась бледной, как свечной воск. На веках тускло поблескивали тени. Розовый свитер с люрексом. Все это легкое мерцание будто окутывало ее ореолом света. Она улыбалась губами, накрашенными перламутровой помадой и смоченными сидром. Его рука метнулась к подбородку. Она выбрала печенье с глазками из цукатов и миндальным орешком вместо рта. Глядя на Куойла, откусила, печенье приобрело форму молодого месяца. Невидимая рука сплела кишки Куойла в петли и перехлесты. Из груди под рубашкой вырвался хрип.
– О чем вы думаете? – спросила она – речь у нее была стремительной – и добавила то, что добавляла всегда: – Хотите на мне жениться, правда? – Подождала остроумного ответа. Начав говорить, она изменилась, сделалась дерзкой, соблазнительной; эротическая аура окутала ее, как блестящая водяная пленка еще миг облегает тело только что вынырнувшего пловца.
– Да, – ответил он вполне серьезно.
Ей это показалось остроумным. Она рассмеялась и вложила свои пальцы с острыми ноготками в его ладонь. Пристально посмотрела ему в глаза – словно окулист, ищущий дефект. Какая-то женщина, глядя на них, скорчила гримасу.
– Идем отсюда, – шепнула девушка, – выпьем где-нибудь. Сейчас двадцать пять минут восьмого. Думаю, к десяти я тебя уже трахну, что ты об этом думаешь?
