— Не смей! — Кричит, вырываясь. — Не смей делать этого никогда больше. Не смей! Отпусти! — Она кричит пытаясь вырваться, но руки Киоссе не хотят её отпускать. Держат слишком крепко. По-собственнически. Он хочет почувствовать это блядское тепло снова. Он хочет прикасаться. Хочет целовать. Хочет обнимать её напряженные плечи. Вдыхать этот крышесносящий запах. Он так невыносимо хочет, чтобы она ответила, что готов послать свои принципы к черту и попросить её об этом. Это слишком запретное тепло, но оно необходимо до дрожи.
Вот он целует в шею, оставляя маленькую метку. Вот он целует в ключицу, пробегая по ней своим языком. Эти поцелуи не были похожи на все предыдущие. Они были осторожными, словно он боялся сделать ей больно. Настя пыталась хоть как-то остановить это, но не могла, потому что табун предательских мурашек пробегало там, где касались губы Никиты.
Нельзя. Нельзя. Нельзя.
А вот Киоссе казалось, что можно.
Когда его мягкие губы коснулись её щеки, а потом добрались до губ, Настя снова дернулась, попытавшись вырваться, чтобы Киоссе не поцеловал её, поэтому его поцелуй пришелся на её подбородок. Настя знала, что он не остановится сам, а она не была уверена, что сама сможет сохранить своё хладнокровие. Она почувствовала, как он потянул её тело на себя, вынуждая лечь себе на раненую грудь, которая теперь вообще не болела. И Настя слабо дернулась в сторону, но не достаточно сильно, чтобы Киоссе отпустил её. Горячий адреналин зашкалил в груди, когда Киоссе обессиленно уткнулся ей в плечо и вдохнул запретный наркотик, который лишал рассудка мгновенно.
— Пожалуйста, отпусти меня, я прошу тебя, отпусти меня, Никита. Отпусти меня, прошу тебя! — Тихий шепот Беловой обжег все внутренности. Никита знал, что не в его силах сейчас позволить ей уйти, поэтому он оставил мягкий поцелуй на её плече, а потом взял её руку в свою и поцеловал каждый пальчик на ней, смотря Насте прямо в глаза.
По щекам малышки бежали слезы от каждого запретного прикосновения чужих и холодных рук к своей напряженной до предела коже, которую хотелось содрать, потому что эти прикосновения как чертовы ожоги, как чертовы метки, что вот оно и она — его . Он знает её тело. Он знает её душу. И эта боль, которая хлещет по её щекам нельзя забрать, потому что невозможно отпустить. Ей больно. Да. Ей обидно. Да. Она никогда не станет его. Да. Но блядское тепло, обжигающее ладони важнее, чем разум, говорящий о том, что он делает только хуже, потому что девочка плачет на его глазах, пока он смотрит на эти слезинки и ловит их своими пальцами. Она продолжает шептать то, что он не хочет сейчас слышать.
— Отпусти меня. — Жалобный скулеж. — Если в тебе осталось что-то человеческое, отпусти меня. Я для тебя кукла. Пустая и безжизненная. В тебе нет ничего, вакуум грязи, сотканный из убийств и насилия. Я не хочу быть одной из них. Не хочу оказаться там, где оказались твои жертвы. Я просто хочу жить, слышишь? Я хочу жить, а не существовать как сейчас. Власть измеряется тобой через постель, ты трахаешься со всеми подряд. Насилуешь, а потом убиваешь. Я знаю, что меня ждет рядом с тобой. Я знаю, что умру, если позволю тебе снова воспользоваться моей слабостью. Поэтому, прошу тебя, отпусти меня. Отпусти!
Настя почувствовала, что руки, крепко обвитые вокруг её спины, медленно разжимаются, предоставляя возможность подняться и уйти. То, что она в самый последний момент посмотрела в океан карих глаз, наверное, было самой страшной ошибкой, потому что Киоссе осторожно приблизился к её губам.
— Можно? — Шепот на грани слышимости. Её сердце отказывается биться дальше.
Это была доля секунды, но Белова вздрогнула всем телом, когда Киоссе, не услышав, возражения, прижался губами к её губам. Почти не ощутимо. Сердце у обоих сделало тройное сальто, когда осознанно или нет, девчонка шевельнула своими губами в ответном поцелуе, о котором она позже пожалеет, потому что капкан, кажется, снова захлопнулся без всяких шансов на спасение, потому что Киоссе снова обнял её, прижимая максимально близко, когда понял, что Настя сдалась, осторожно и несмело зарываясь пальцами в его волосы. Их нынешние поцелуи не были похожи на все предыдущие, потому что в них не было намека на похоть. Никита дарил ей своими поцелуи просто так, потому что не хотел её тело сейчас.
Насте казалось, что он оставляет свои поцелуи на её израненной душе, стараясь излечить её, и от этой мысли становилось дурно, а сердце больно билось об ребра в бешеном ритме от почти неощутимых касаний пальцев к щекам, подбородку, ключице. Никита целовал медленно, без особого напора. Она могла в любой момент встать и уйти, но не делала этого, позволяя омуту этих эмоций захлестнуть их обоих с головой. Вот он целует в уголочек губ, вот в маленькую складочку на щеке, и она теряется, переставая дышать, прижимаясь к его лбу своим. Киоссе целует её в лоб. оставляя след от своих губ, согревая её своим теплом, которое она любезно подарила ему. Он прижимает её к себе так сильно, что Настя вдруг чувствует себя под защитой.
Под защитой своего палача, сердце которого начинает биться чаще рядом с ней. Это запретное тепло расходится по всему телу с невероятной скоростью, даря чувство облегчения и спокойствия. Он зарывается носом в её волосы и не может надышаться этим запахом.
Это неправильно лежать в объятьях того, от которого нужно бежать без оглядки. Но только Белова всё время знала, что бежит она не от него, сломя голову, а к нему. Прямо в этот капкан пальцев, что осторожно перебирают пряди её волос.
Она была почти уверена, что пожалеет.
А Никита был почти уверен, что вот именно так характеризуется чувство любви.
Комментарий к Thirty four.
У меня слишком мало слов сегодня, котята :з
Поэтому, простите. Я старалась. Чертовски сильно, простите если что
я люблю вас ♥
новая глава — скоро.
(потому что наброски уже есть)
========== Thirty five. ==========
Скажи, а будет еще больно?
***
Повествование ведется от лица Автора.
— Отпусти меня. — Хрипло шепчет девчонка, задыхаясь от своей обреченности, которая тащит вниз. Яд от запретных прикосновений пальцев к теплой коже расходится по по всему телу с невероятной скоростью, заставляя девчонку биться в конвульсиях от своей тупой беспомощности, когда рядом Киоссе. Настолько рядом, что она ощущает его дыхание на своей шее и проглатывает очередной комок сокрушающих эмоций, к которым она не была готова.
Никита Киоссе — чертов манипулятор, а она игрушка в его руках. Стоит ей оказаться в такой близости с этим парнем её мозг моментально перестает функционировать в обычном режиме, а сердце вовсе не хочет биться дальше. Ведь она прекрасно понимает, что это неправильно, неискренне и не по-настоящему, потому что это Киоссе. Не её родной человек, за которым бы она бросилась и в огонь и воду. Абсолютно, нет. Она бы не бросилась спасать его не при каких обстоятельствах, потому что он бы этого не оценил. Он никогда не ценил в ней чувства, он никогда не задумывался, что ей больно, он никогда не раскаивался в содеянном.
Рядом с ним — она не была живой. И от своей слабости хотелось скулить, потому что каждый гребаный раз она позволяла ему прикасаться к себе, она отдавала ему своё тело, свою душу, даже сердце и то уже принадлежало не ей. Даже оно уже в руках Дьявола, который не оценит.
Она знает это. Она слишком хорошо знает этого Никиту. Она знает, что абсолютно обречена в его руках, способных вызывать рой мурашек по всему искалеченному телу, что так остро реагирует на каждое касание. Запретное и такое убивающее. Медленно и слишком мучительно. Он практически убивал её. Убивал, потому что не хотел, чтобы ей было легче без него. Если без него, значит — вообще никак. Она не должна жить без него.
Слишком эгоистично, да? По-другому Киоссе не умеет. Чувства — не его стиль, но его заблудшая душа нуждается в тепле, а Настя нуждается в спокойствии. Никита находит это тепло в ней, а Белова отказывается чувствовать себя спокойной рядом с Киоссе, потому что внутри всё грохотало об абсолютной неправильности происходящего. Так казалось Насте, а Никита лишь сильнее прижимал хрупкое тело к себе и вдыхал аромат волос, погружаясь в новые ощущения почти с головой.
