Потому что настоящий Никита не способен был причинить кому-то боль. Он бы возненавидел себя за это.

Этот Никита - абсолютно мертвая недоличность. Кусок дерьма. Грязь этого мира. Грязь для людей, от которой хочется избавится, но никак не получается, потому что она липнет, всасывается под кожу. И человек в ней просто вязнет. Не в силах выбраться.

Противоположности. Нет, не притягиваются. Не в этом случае. В этом случае - отталкиваются.

Казалось, сейчас он сделает это — разорвет её к чертям. Потому что именно так бы поступил бесчувственный ублюдок Киоссе, которого она смогла забыть. Изнасилует, бросит её, уйдет и не обернется, чтобы посмотреть на проделанную работу. Потому что он и сам знает, что после такого чувствует Настя. Потому что все эмоции написаны на лице. Потому что эта боль хлещет слезами по щекам. Потому что она воет, забившись в угол. Потому что она смотрит на него с такой ненавистью, что любой человек бы просто сдох от такого взгляда.

Она ведь была почти сломлена. Она ведь была почти его. Она почти целиком и полностью принадлежала ему.

Сраное почти.

Почти его.

Почти сломлена.

Почти принадлежит ему.

Почти, сука!

А сейчас — всё иначе. Её память - чистый лист. Он может сделать, что угодно, потому что она бы позволила. Не помнит его. Сейчас ей так легко сломать и подчинить, но сука, совесть, сдерживала его.

Проклятое чувство — жалость!

Настя — забитый щенок, который ищет помощи. И идет к своему хозяину - к нему. Так будто, доверяет ему? Будто надеется, что он поможет, спасет её… Только вот он пророчит ей только гибель. Настя этого не понимает или не хочет понимать или просто не уверенна в этом. Или просто чувствует, но всё-равно идет к нему. Против воли или специально. Добровольно, кажется, позволяет захлопнуть Никите капкан. Добровольно оказывается в клетке.

— Что ты делаешь? — Жалобно пискнула девчонка, когда губы кареглазого сомкнулись на её губах резко и неожиданно.

Она почему-то знала вкус его губ. Она почему-то запомнила его.

Но Никите было плевать на это. Плевать, что делает ей больно. Возможно, очень больно, цепляясь пальцами за нежные запястья девушки. Грубо. Плевать. Настя бы оттолкнула его, но он был гораздо сильнее её и злее, яростно кусая её губы, заставляя ей приоткрыть рот, чтобы скользнуть своим ядовитым языком внутрь неё. Белова несильно пихала его в грудь. Он почти не чувствовал ударов, потому что контролировал все её движения, наваливался на неё сверху, вдавливал телом в диван. И всё её попытки вырваться и сбежать - покатились к черту.

Сама виновата.

Он говорил - проваливай отсюда, сука. Он орал это, но Белова не послушалась и осталась. Зря. Как же зря. Как же неразумно. Как же она пожалеет. Какой же Ад её ждёт.

Остаться с ним в одной комнате. Остаться с ним наедине. Да и вообще остаться здесь, в его доме, было очень глупо со стороны девчонки. Киоссе был уверен, что Настя захочет уйти, сбежать при любом удобном случае. Но почему она ещё здесь тогда?

Об этом Никита, возможно, подумает позже. Сейчас - она в абсолютной его власти.

Конечно, Настя пыталась вырваться, но его хватка была железной. Потом на её запястьях останутся синяки от его прикосновений. Ей было страшно. Всё внутри затянуло болезненным узлом. Из-за его жадных, ненасытных поцелуев, девчонка не могла дышать, а спиной отчетливо чувствовала диванные пружины, давящие ей где-то в районе лопаток, и отпихнуть Никиту не получалось - он был в разы сильнее её. Оставалось только принять тот факт, что она сама виновата в том, что сейчас находится в таком положении. Ушла бы - ничего не было. Но только Настя не была уверенна в том, что хотела от него уйти.

Встречное движение его губам - совсем крохотное. И у обоих в груди разгорелся настоящий пожар. Никита почти выронил стон или рычание, похожее на рычание дикого зверя, когда почувствовал, что её губы шевельнулись навстречу его губам. Белова лишь слегка приоткрыла свой ротик, но язык Киоссе уже хозяйничал там, буквально вылизывая её рот своим языком. Настя чувствовала, как внизу живота разгорается что-то, чего раньше явно не было. Поцелуй был отнюдь не нежным. Бешеным, жадным, ненасытным, но никак не нежным. Никите хотелось так сильно вдолбится в неё. почувствовать, как стенки её влагалища сжимают его член, как он двигается в ней. С каждым разом сильнее и резче, срывая с этих губ пошлые развратные стоны, которые тонут в страстных поцелуях. Никита знал как довести эту девчонку до оргазма, он знал, за какие ниточки стоит дернуть, чтобы она сдалась, потому что чем сильнее она сопротивляется, тем больше его к ней влечет. Настя всхлипнула, чувствуя что-то твердое упирается ей в бедро через ткань одежды, которая начала бесить Никиту. Его рука без зазрения совести разорвала её рубашку по швам с характерным треском, пуговицы посыпались на пол. И теперь Настя была перед ним в одних джинсах и лифчике. Её щеки запылали от стыда, и Белова попыталась закрыться от его всепожирающего взгляда, которым он уже буквально вытрахал её с ног до головы. Очередной всхлип и попытка отпихнуть - совсем слабая. И через пару секунд лифчик тоже валялся где-то на полу.

Белова попыталась подавить стон, когда умелый язык Дьявола прошелся по ложбинке между грудей. От Киоссе это конечно не скрылось. Её тяжелые вздохи-всхлипы. То ли от страха, то ли от нетерпения, возбуждали его. Он с трудом мог сдерживать себя. Потому что сегодня он покажет другую сторону себя. Ту, на которую, казалось бы, не способен — быть более сдержанным, быть более нежным с ней. Только на одну ночь. Только на один секс. Это ничего не означает. Он не изменился. Он не влюбился в неё. Он только ненавидит её. Только презирает. Только хочет подчинить себе. Никита делает это, чтобы она расплавилась в его руках, чтобы позволила подобраться ближе. Хотя сейчас - ближе некуда. Пусть Белова запомнит этот секс, как один из лучших в своей жизни.

Потому что это — больше никогда не повторится. Никогда больше. Никогда. Больше. Не. Повторится. Это единственная ночь. Единственная ночь, которая больше никогда не повторится. Пусть она запомнит. Пусть вспоминает ночами, когда не может уснуть.

Просто пусть она помнит, что в эту ночь Никита Киоссе был другим. Человеком. Может быть, он был человеком. С ней. С ней в эту единственную ночь он позволил себе быть человеком, содрал с себя чертову маску черствого ублюдка. И позволил ей и себе. Главное, что себе - раскрыться, впустив на одну ночь в себя другого человека. Другую сторону себя - ненавистную и проклятую. Невозможную. Запретную. Несуществующую. Казалось бы, несуществующую.

Не важно, что будет завтра. Сегодня можно послать к черту завтра. Сегодня они дышат в унисон друг другу. Сегодня их тела такие горячие. Сегодня они позволяют себе прикасаться к друг другу, сминать губы в рваных поцелуях, утопать в сладостных стонах.

Тело Анастасии предавало свою хозяйку, потому что оно отвечало взаимностью Никите. В её голове творилась каша. Мысли были неоднозначными и спутанными от прилива эмоций. Где-то в своём мозгу девушка еще боролась со своим самообладанием, но губы Никиты были слишком настойчивыми и сладкими. чтобы прекратить эту невообразимо прекрасную пытку.

Справиться с ремнем на её джинсах - было непростой задачей, потому что каменный стояк в собственных джинсах мешал действовать более медленно. Он хотел её. Он хотел в неё.. Как безумный. Как одержимый. Хотел трахнуть её, хотел войти до самого основания, насладиться этим моментом сполна. И Настя была уже готова к этому - она бесстыдно текла от его рук. которые знали все точки давления, все слабые места. Может быть, ей было страшно от внезапной близости с парнем, но ему было нужно это. Ему нужно было в неё. Глубоко и долго.

— Погоди-и, — язык её не слушался. Заплетался. Губы Никиты увлажняли её шею, покусывая и зализывая тут же место укуса. Его руки пытались стянуть с неё джинсы вместе с нижним бельем, но получалось не очень. Поэтому он буквально содрал с Насти ненужный сейчас элемент одежды. Осталась последняя преграда - трусики девчонки. Он чувствовал запах влаги. Настя испуганно вытаращивалась на него, понимая, что сейчас может произойти. Разум отчаянно кричал «Нет», а вот тело Беловой было только за. Настя охнула, когда своим каменным, изнывающим от желания стояком, Киоссе уперся ей в бедро. издавая немые рыки. Пускай чувствует, мразь. До такого состояния она его довела. Пускай чувствует, что он уже не готов сдерживаться.