Фон Чайнов, как всегда, стоял на плацу с отсутствующим взглядом. Было вечернее построение. После переклички пленных распустили.

Санька, еле волоча ноги, поплелся в барак. Он не помнил, как очутился возле офицера.

– Эссен, – прошептал Санька.

Ему было все равно, что произойдет в следующий момент. Рано или поздно вытащат утром, вместе с другими.

Фон Чайнов вздрогнул, но голову не повернул.

Санька почувствовал прикосновение к своей ладони. Он посмотрел на офицера. Тот бесстрастно смотрел в сторону. Санька побрел дальше. Его нагнал Сидоркин.

– Чего фрицу надо? – спросил он, решив, что это фон Чайнов остановил Степанова.

Санька разжал руку.

На ладони лежала половинка шоколадки, обернутая в фольгу.

– Вот, – не веря собственным глазам, протянул он шоколад Сидоркину.

Друзья тут же в темноте разделили лакомство поровну и проглотили, не жуя. Во рту остался лишь сладковатый привкус. Они смотрели друг на друга, не приснилось ли им неожиданное угощение?

Санька заплакал.

Нет, он не думал о том, какой хороший человек немецкий офицер, угостивший его. Он думал о том, до чего дошел: выпрашивает еду.

Сидоркин, молча, стоял рядом. Он не плакал.

Санька подумал, что друг гораздо тверже его. Не унизился до попрошайничества…

…В канун нового года был найден мертвым капо в соседнем блоке.

О нем ходили плохие слухи. Очень уж он выслуживался перед немцами. Доносил все обо всех. Говорили, каждый вечер ходил на доклад к самому начальнику лагеря.

На утреннем построении переводчик объявил, что требуется желающий послужить честно на пользу Германии. Опять долго звучали речи в пользу освободителей от коммунистического рабства, о великом будущем Германии, о мировом ее господстве…

По словам начальника лагеря выходило, что каждый из стоящих на плацу должен со слезами на глазах молить о чести служить капо.

– Жопу лизать им, – услышал Санька тот же глухой голос позади себя.

Приученный к дисциплине он не обернулся, лишь скосил глаза, пытаясь разглядеть, наконец, человека не боявшегося высказывать свои мысли.

Отвлёкшись, Санька не видел, как его друг, с которым они выживали уже полтора года, вышел вперед.

Вокруг послышался тихий, но недовольный ропот.

Устремив взгляд вперед, Санька увидел Сидоркина уже перед строем.

Он чуть не кинулся к другу, решив, что того назначили виновным за чужой проступок. Степанов посмотрел на Сидоркина и встретил чужой тяжелый взгляд.

Тогда Санька посмотрел на начальника лагеря.

Тот довольно улыбался.

– Нашелся жополиз, – опять послышалось сзади.

Санька готов был сорваться и заорать на того, стоящего за его затылком и неумевшего молчать.

«Зачем, зачем он так говорит про Сидоркина?»

Степанов не был сентиментальным. Он и слова такого не знал.

Простой плотник по профессии.

Любил он детей своих, жену, часто вспоминал их, рассказывал о них Сидоркину. У того тоже была семья, ребенок, но перед войной жена ушла к другому. В своей подневольной лагерной дружбе, они не скрывали ни мыслей, ни прошлого. О чем еще говорить в монотонности подневольной жизни? Эти разговоры спасали их, давали надежду на будущее. Вдруг случится выжить? Степанов понял, что теперь он не выживет, один. Санька не понимал, как теперь будет смотреть в глаза Сидоркину?

Меж тем переводчик опять монотонно бубнил, прерываясь лишь на время, когда с пафосом, размахивая руками, весь красный от усилия, вещал начальник лагеря.

– Это – настоящий солдат! – показывал он на замершего по стойке «смирно» Сидоркина, – Не испугался, что подпольные коммунисты могут отомстить.

– Да! Да! – поднял начальник руку, – Я не боюсь заявить, что в подведомственном мне лагере есть подпольщики, не желающие смириться со сложившимся порядком. Но, с такими, – он кивнул на Сидоркина, – преданными Великой Германии людьми, мы выявим их и уничтожим.

– Всех не уничтожишь! – глухо раздалось сзади.

Голос прозвучал довольно громко.

Начальник непроизвольно воскликнул: «was?!»

Он наклонился к переводчику и заговорил, зло бросая слова.

Тот быстро затараторил, переводя на русский:

– Пусть выйдет из строя тот, кто посмел прервать господина начальника.

Строй не пошевелился.

Лицо начальника побледнело.

Он наклонился к стоящему рядом фон Чайнову.

– На «первый»-«десятый», рассчитайсь! – на чистом русском языке приказал тот.

И, дождавшись выполнения приказа, – Каждому десятому выйти из строя!

Взгляды пленных устремились на фон Чайнова.

Оказывается, он отлично говорит на русском; раньше от него и немецкой речи не слышали. Шеренга пошевелилась, люди вышли вперед.

Они понимали, что обречены.

– Товарищи, – опять услышал Санька, – я сам выйду!

Болтуну повезло – он не попал в «десятку».

Теперь тех, кто стоял впереди строя, могли расстрелять.

– Стой в строю! – откликнулся еще один голос. – Они обречены. Расстреляют показательно вместе с тобой.

– Никто не надумал выручить товарищей? – спросил переводчик.

Начальник лагеря пристально оглядывал строй.

Болтун не вышел.

Начальник посмотрел на Сидоркина и улыбнулся.

– Господин начальник предлагает тебе сказать, кто перервал его речь. Ведь ты, стоя перед строем, видел, кто это сделал?

Лицо Сидоркина стало бледнее побеленной известью стены лагерного барака.

Он вытянул руку и показал в сторону, где стоял Санька.

У того все поплыло перед глазами.

– Das ist er? – начальник лагеря заинтересованно глядел на Степанова.

Он, наверняка, знал о дружбе этих военнопленных, ведь они всегда держались вместе.

– Нет! Nain! – заорал Сидоркин (за время плена они освоили немного немецких слов), – niht er! Nain!

– О-о-о, – начальник раздул щеки от удовольствия.

Он опять наклонился к фон Чайнову.

– Господин начальник доволен, что капо постигает немецкий язык, значит, будет взаимопонимание.

– Так кто же? Укажите на говорившего. Можете даже подойти к нему, чтобы не произошло ошибки.

Сидоркин прошел мимо Саньки, взял за плечо стоящего в следующей шеренге высокого мужчину, потянул его за собой.

Перед строем стояли двое.

Один высокий, с покаянным выражением глаз. Было понятно, что он просит прощения у товарищей за проявленное малодушие. Во взглядах товарищей он читал прощение и понимание.

Другой не смотрел на недавних товарищей. Его взгляд был устремлен в себя.

Санька не мог смотреть на Сидоркина. Он не думал о том, что не разглядел в том предателя – душа опустела. Санька решил, что будет выживать один.

***

Иринка и Настя сидели за столом.

– Варенья хочешь? – спрашивала Иринка у подруги.

– Смородиновое, вишневое, грушевое, яблочное, – перечисляла она.

– А клубничное есть? – заинтересовано спросила Настя.

– Губа не дура у тебя, – засмеялась Иринка.

Она поставила на стол чайные чашки, положила в вазочку пахучее клубничное варенье, нарезала хлеб.

– Угощайся, – хозяйским взглядом окинула стол.

Настя пододвинула поближе варенье. Она знала, что тетя Нина, мать Иринки, заготавливает на зиму целые ведра варенья. Сад у Чернышовых был огромный. Его заложил еще Иринкин отец.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.