Все события, названия и фамилии вымышлены автором.

Местный бомж, с прозаическим именем Витёк, промышлял сбором ржавых железок, в виде недотлевших с перестроечных времен косилок, сеялок, борон, имевших в свое время чисто сельскохозяйственное предназначение.

С тех пор, как они были безхозно брошены у плотины местного пруда, из последнего, во время половодий, утекло немало воды.

Пруд обмелел, зарос камышом, да и водой-то наполнялся лишь во время таяния снега.

Стоит ли говорить о старом пруде, если, пусть и небольшие, но имеющие названия, речки, превратились в заросшие, тем же вездесущим камышом, сухие русла с воткнутыми в них палками с табличками названий типа: "р. Касарочка" или "р. Большая Гусынка", "р. Большая Чапурина", «р. Купава».

Ностальгические воспоминания: помним о вас, пересохшие реки нашего детства, помочь правда ничем не можем! Не обессудьте!

Названия старых прудов никто не помнит, потому табличек извинений не ставят.

Правда, старожилы тех мест до сих пор зовут этот пруд «Барским», передавая из поколения в поколение, предания о том, что некогда, жил здесь барин-землевладелец. Как память о себе, он оставил этот пруд да парк вокруг него.

Оставленные сельхозорудия, вернее запчасти от них, постепенно затягивались тиной из пруда. Около плотины давно было очень мелко. Вода некоторое время там стояла по весне, образуя небольшую грязно-черноземную, лужу, обогащенную, по всей видимости, некоими минералами.

Высыхая, лужа покрывалась белесой коркой, рассыпавшейся в сильную жару бледно-серой пылью. Но сама лужа никогда не засыхала совсем. Она подсыхала сверху, дальше же оставалась полужидкая трясина.

По всей видимости, местные подземные воды изобиловали избытком натрия и железа.

Если копали колодец, то из него никто не пил, даже козы и коровы воротили нос; до того была солона вода.

Еще в советские времена за деревней пробили скважину, нашли пресную воду и качали ее до сих пор, снабжая питьевой водой всех селян.

***

Витёк копался в трясине, вспотев от непривычных для него усилий.

Был он худ и изможден от постоянного недоедания по причине постоянного перепоя.

Витёк давно не держал в руках ничего, тяжелее пластикового стакана, в лучшем случае: пил из чайной чашки.

Тело его сотрясалось по причине непохмелья. По этой же причине лопата казалась ему неподьемным древним кайлом. Витёк подбадривал себя громким матом.

Почему бы и нет?

Кто мог его слышать в глухом углу парка?

От бодрящих слов лопата так и рвалась на свершение подвигов. Яма на глазах становилась глубже. Вместе с глубиной в ней появилась жижа, видимо, где-то рядом находился подземный родник.

Витёк стал выгребать месиво подвернувшийся консервной банкой.

Яма осушалась медленно. Притом, стенки ее начали оползать.

Витёк, исчерпав словарный запас непечатаемых в словарях слов, смачно плюнул в яму и приостановил бесполезные действия. Он сел на край, опустив нижние конечности в жижу, чтобы предаться отчаянию.

Язык его, машинально, выдавал повтор закончившихся ругательств.

Со стенки ямы, прямо под его ногами, сошел очередной оползень.

Витёк лишь пошевелил правой ногой, освобождая ее от грязи. Левой ногой он почувствовал прикосновение. Не жидкой холодной грязи, но и не теплой ладони.

Бомж почему-то сразу определил предмет прикосновения, как ладонь. Интуиция у него была сильно развита в процессе нелегких жизненных обстоятельств. Витёк мог "на глаз" определить, есть ли деньги у напрашивающегося вместе выпить, или придется отдавать последние, трудно приобретенные сотни и полусотни.

Витёк вскочил и отпрыгнул от ямы.

Интуиция не подвела; зря он так громко матерился, в надежде одиночества.

Из стенки ямы торчала распростертая ладонь. Темная от грязи, но вполне осязаемо-ощущаемая, а главное: освещаемая ночным небесным светилом.

Бомж не стал рассматривать ее. Он бросил банку, дико заорал и помчался наверх, к дороге. Быстро преодолев подъём, Витёк мчался дальше, не забывая оглашать темноту истошными воплями. Деревенские жители давно мирно спали, не ожидая неприятностей.

В деревне каждый житель на виду, а значит все «фулюганы», как любила выражаться древняя бабка Ефимовна, посчитаны, и жители знают, чего от них ожидать.

Например, когда по улице идет пьяный Петька Кульков, посылают поперед него гонца к жене его Надьке, чтобы отбыла из дома в неизвестном направлении, иначе быть грандиозному скандалу. Заботятся жители о спокойствии друг друга. Петьку, опять же, жалеют.

У Надьки, у нее характер «фулюганский». Наутро жалеть будет. А вечером сдержать себя не может: при виде пьяного мужа чешутся у нее ладони. Таких «пи-лей» надает суженому, он потом на улицу до ветру стесняется выйти.

Главное: предупреждает ее участковый об ответственности за последствия, проводит разъяснительную работу.

Но, что поделать, если она «фулюганка»?

Или вот, завидев на улице Ваську-хапугу, бабы тащат в дом всё, что на виду лежит. Будь то белье на веревке или вилы, грабли на огороде.

Знают, что Васька – «фулюган», унесет все, что глаз его заметит.

Хулиган Витёк помчался вправо от плотины к ближайшим домам.

Нет жил он вовсе не в той стороне. Просто, беги он влево, пришлось бы пробежать через всю плотину.

Витёк быстро добежал до дома бабки Ефимовны, с которой состоял в подобии дружеских отношений. Он иногда приносил бабке хлеб из магазина, иногда одалживал у неё денег.

Ефимовна, если была в хорошем расположении духа, что случалось не каждый день, кормила Витька незатейливыми щами, да заводила разговоры о «житье-бытье» или темы о мировой политике. Такая вот разносторонне соображающая была старушка.

Нынче Ефимовне не спалось. Она услышала крики и, кряхтя поднявшись с кровати, выглянула в окно.

Витёк забарабанил в дверь.

– Открой, Ефимовна! – орал он.

Старушка неспешно разглядывала в окно, как Витёк мечется по палисаднику. Наконец, она сжалилась.

– Чаво тебе, фулюган? – громко отозвалась через стекло Ефимовна.

Витёк подбежал к окну. Ефимовна увидела, как сотрясается его тело.

«Не опохмелился», – решила она, – «канючить будет на пол-литру».

Ефимовна приготовилась выслушать, и не один раз, привычно-слезную просьбу бомжа. Контр-доводы копились на кончике ее языка.

– Ефимовна! – непривычно громко орал Витёк. – Звони участковому!

– Ошалел ты, поди? – изумленно откликнулась бабулька, пораженная его словами. – Чтобы пьяница звал полицию! Очумел, не иначе.

Витёк не разобрал ее слов через стекло и заорал громче:

– Тетеря бестолковая, курица глухая! Дверь открой, хотя бы! Сам позвоню!

– Ишь, ты, – отлично все услышала бабка, – так я тебе и дала свой телефон; ищи потом ветра в поле.

Ефимовна, неспешно, пошла открывать двери.

Витька она не боялась, считая его безвредным «фулюганом». Тот ввалился на порог весь грязный, провонявший запахом застоявшейся протухшей воды и неистребимого перегара.

– Фу, – отпрянула Ефимовна, – как черт из болота!

– Там, – бомж показывал в сторону пруда, – там – труп, привидение!

– О-о-о-о, – скосоротилась бабка, – допился, милок! Я-то думала: ты в каталажку хочешь. А тебе надоть в психушку.

Ефимовна отодвинулась от возбужденного Витька; мало ли, может спятил в самом деле.

Бомж увидел на столе бабкин мобильник. Он схватил телефон и стал искать номер участкового.

– Чермашенцев!? – заорал Витёк, когда ему ответили.

– Чего надо? Кто это? – недовольно сонным голосом отозвался участковый на другом конце.

– Труп обнаружился, – несколько спокойнее сообщил Витёк.

Участковый, лежа в постели, поморщился и резко отвел от уха трубку. Он узнал голос бомжа и подсознательно ощутил запах исходящий от того. Усмехнувшись, он опять приблизил трубку к уху.

Витёк, заподозрив, что его не слушают, опять громко орал: