– Когда поколение подползает к сорока, немногие закрепились на уровнях выше среднего, – продолжает Баграт. – А снизу уже молодежь карабкается и старичков с теплых мест выколупывает. Старички сверху отбрыкиваются, как в игре «Царь горы». Но здоровья у молодых побольше. Да, будем честны, и квалификация неофитов зачастую повыше. Не говоря о том, что, собственно, царям горы нанимать молодежь дешевле и спокойнее. Так было всегда.

– Думаю, нам не повезло особенно.

– Нас накрыло сразу двумя волнами перемен. Сначала кардинально изменилась социальная парадигма. До корок изучив марксизм-ленинизм, мы были вынуждены жить по законам Адама Смита. Это раз.

– Давай два, несут закуски.

– Два – это технологическая революция, в результате которой поколение наших детей гораздо эффективнее в мире цифровых технологий. Мой сын укладывал айпад спать с собой вместо медвежонка. В десять лет он помогал мне с виндой. Что он делает за монитором сейчас, мне даже страшно представить. В мире, где люди рождаются под монитором, живут перед монитором и умирают, подключенными к монитору, у меня нет шансов с ними конкурировать. Такое вот два.

– Ты обещал, что два – это всего.

– Тогда завершу на оптимистичной ноте: нам еще повезло. У нас был выбор.

– Нас к этому не готовили, – возразил Алексей. – И мы не знали правил. Про какой выбор тут можно говорить?

– Никого не готовили, просто кто-то оказался поживучее. Наверх пролезли те, кто первым догадался, что никаких правил нет.

– Самые отмороженные?

– В дарвинизме нет таких терминов. Принято говорить о навыках адаптации.

– У нас они оказались слабее?

– У кого – у нас?

– У интеллигенции. Пусть даже с уменьшительно-ласкательным префиксом «техническая».

– В эпоху перемен у вас не было шансов. Пока интеллигенты сострадают зарубленным старушкам, цари горы вырубают их сотнями тысяч.

– Старушек или интеллигентов?

– Всех без разбора. А заодно леса и вишневые сады. Не по злобе, а чтобы не мешали шестиполосным магистралям новой жизни. Это естественная психология вида, выведенного в результате жесткого эволюционного отбора. Интеллигент не может к этому виду принадлежать по определению.

Девушки у входа оттаяли до пятнисто-розового, не обнаружили ничего интересного в верхнем зале и направились к лестнице на нижний этаж.

– Девушки, вы не нас ищете? – поинтересовался Баграт, наконец их заметивший.

Та девушка, которая сзади очень выпуклая, обернулась на звук, скользнула взглядом по столику с чесночными гренками, часам Алексея, графину водки – и продолжила свой путь в нижний зал.

– Мы не просто потерянное поколение, мы еще и поколение невидимое, – грустно заключил Алексей.

– Юные пчелки не вьются над пустоцветом. Но в этом сосуде, – Баграт приподнял со стула рыжий портфель, – я принес волшебную пыльцу, учуяв запах которой целые стайки легкокрылых прелестниц будут бороться за право приземлиться рядом с тобой.

– Тебя не тошнит от их меркантильности?

– Это лишь естественная забота о благополучии потомства.

Официант, пробегая мимо, поинтересовался, не готовы ли друзья заказать горячее. Хотел по привычке поменять пепельницу, но лишь забрал мятую салфетку со стола. С тех пор как в ресторанах запретили курить, у добросовестных официантов осталось меньше способов проявить свою предупредительность.

– А, вот вы где! – Близорукий Чистяков опознал спорящих, когда уже практически наткнулся на их столик.

– Привет, Никодимыч, – обнялся Алексей с вновь прибывшим.

– День добрый, Петр Батькович, – протянул руку Баграт.

Пришедший на голову ниже Баграта, но локоть он задрал высоко, так что при рукопожатии его рука снисходит к встречной ладони, здоровается как бы сверху вниз.

Чистяков Петр Никодимович – их институтский товарищ. В начальники никогда не лез – как завершил экономический факультет, так всю жизнь бухгалтером и работал. Хорошо работал, кстати. Менялись начальники, законы и национальные идеи, а бухгалтер Чистяков все стучал в кабинете сухими пальчиками по крупным клавишам калькулятора и обрастал должностями, семейством и международными сертификатами.

Курса с третьего его звали больше по фамилии или имени-отчеству: Петр Никодимыч. Иногда просто – Никодимыч. Казалось, что родился Чистяков уже старым: стянутое к острому носу лицо, высокие залысины, сухие маленькие кулачки. Глаза Никодимыча плавали за выпуклыми линзами огромных очков. В институте Никодимыч был известен как зануда, правдоборец и первый женатик на их потоке. Женился Чистяков на втором курсе на девушке из пищевого института.

Невеста была хорошей, но доброй. Убежав в город из-под тотального диктата патриархальной семьи, она уже на первом курсе сменила троих кавалеров, не решившись обидеть кого-нибудь отказом. Каждый раз пыталась спасти романтические отношения борщами, выпечкой и кружевными салфетками на расцарапанном пластике общежитейского стола. Ухажеров не привлекал домашний уют – они неслись дальше, спеша нарисовать побольше звездочек на потертых простынями фюзеляжах. А Никодимыч вот остался. Из любви, жалости да, в конце концов, из-за ребенка.

Новобрачная сразу стала Никодимовной, и по имени ее уже никто не помнил. Молодой семье дали целую комнату в новой общаге: удобства общие, но зато свой холодильник и кухонька, оборудованная на тумбочке. На тумбе пристроилась плитка, на ней пыхтели кастрюльки. На запах борща подтягивались голодные бывшие, которых сострадательный Чистяков не гнал.

После родов Никодимовна округлилась, налилась молоком и домовитостью. Бывших хахалей умело пристраивала по хозяйственной части, так что Чистякову почти не приходилось отвлекаться на бытовые мелочи. Выполнивших норму ухажеров Никодимовна подкармливала, но без баловства – за похабные намеки можно было схлопотать по физиономии грязным полотенцем. Все трое бывших баловали Чистякова-младшего, старались чего-нибудь на радость малышу притащить, и каждый пытался увидеть свои черты в человечке, что день за днем вылуплялся из тряпичного кокона.

Институт Никодимыч закончил с красным дипломом, в то время как Алексей, блестяще отучившийся первые три курса, увлекся коммерцией и дотянул до диплома с трудом.

Баграта из института тоже чуть не выгнали. За драку в общежитии. Потасовка была так себе, но общежитие принадлежало соседнему институту, и замять историю было нелегко.

Дело происходило в самом конце восьмидесятых. Институт назывался пищевым, а общежитие, соответственно, женским, с блоками на пять коек – три в одной комнате и две в другой. Потерпев фиаско в родном институте, Баграт с Алексеем долго выгуливали пару подружек из трешки, но их строгая соседка категорически была против поздних визитов. Однажды молодые люди, наконец, получили приглашение. Не то чтобы их пригласили напрямую, но между делом подружка из Новгорода сообщила об отъезде соседки. Номер комнаты такой-то, вахтерша дежурит сговорчивая.

Купив втридорога у таксиста бутылку и сговорившись с вахтершей, искатели приключений поднялись на этаж. Постучались. Вошли. Подруги изобразили удивление, но гостей впустили. По пустоте в комнате, которая в общежитиях символизирует порядок, было видно, что их ждали. Даже хлеба на закуску нарезали. К хлебу много горчицы. Достаточно для студенческой вечеринки. Но гости пришли голодные, захмелели после первой рюмки и с жадностью заглядывали под койки, где запасливые провинциалки частенько хранили привезенные из дома запасы, в основном консервы и сало.

Девушки выкладывать угощение не спешили – возможно, не были уверены в намерениях ухажеров. Баграт многозначительно прошелся по комнате, присел на кровать и попрыгал на ней. Ничего твердого под тонким матрасом нащупать не удалось. Девушки истолковали поступок Баграта по-своему, переглянулись о чем-то, обменялись одним им понятными знаками и решили событий не форсировать. Из общей кухни по коридорам вкусно тянуло едой, и Алексей непроизвольно сглотнул слюну.