— Привет, — бормочет Стайлз, хлопоча у стола, лишь бы не пришлось оборачиваться.

— Бараний бекон, — повторяет отец.

— Думаю, так для тебя будет лучше, — говорит Стайлз. Его рука слегка трясётся, когда он высыпает хлопья в миску.

— Стайлз, ты выпускник? — спрашивает Пэрриш.

— Да.

— Как тебе школа?

— Нормально. — Он пожимает плечами.

— Ты уже осмотрел город?

— Нет.

Стайлз чувствует, как за его спиной происходит молчаливый разговор. Тот, где отец молча извиняется за его односложные ответы, а серьёзный помощник, вероятно, озадачен. Стайлз так долго молчал последние восемь месяцев, что может считать каждый нюанс.

— Идёшь сегодня в школу, Стайлз? — наконец спрашивает отец.

— Думаю, да.

— Позвони мне, если что-нибудь понадобится.

— Окей.

Он не оборачивается, пока отец и Пэрриш не уходят.

***

В школе всё нормально. Сегодня нет химии, так что это плюс. Со Скоттом тоже всё в порядке. Со Скоттом на самом деле всё, вероятно, намного лучше, чем просто в порядке, но Стайлз слишком боится привязываться на случай, если вдруг всё пойдёт плохо.

В конце концов, всегда так и случается.

Важно оставаться незначительным.

Так лучше. Безопаснее. Если никто его не замечает, значит, он не станет целью.

Но об этом трудно помнить, когда Скотт приглашает после школы к нему домой поиграть в видеоигры. Стайлз понимает, что невольно тянется к нему, как цветок к солнцу, медленно разворачивая хрупкие лепестки.

Лай чьего-то смеха рядом резок, как порыв холодного ветра. Стайлз даже не уверен, направлен ли этот смех на него, но он здесь, и кто-то смеётся, и он может сложить два и два, верно?

— Я не могу, — говорит он Скотту, пальцы дёргают шнурки толстовки. — Но всё равно спасибо. — Он недостаточно хорошо знает Скотта, чтобы понять выражение его лица.

— О, ничего, — наконец отвечает Скотт и молчит всё оставшееся время, пока они обедают.

***

Когда Стайлз возвращается из школы, в доме тихо и пусто. Это место всё ещё не кажется домом. Стайлз задумывается, а станет ли вообще, даже когда они наконец закончат распаковывать вещи. Он сидит за кухонным столом и делает уроки. Он знает, что его шансы поступить в приличный колледж невысоки. Восемь месяцев — слишком большой срок. Даже если он выпустится, результаты всё равно будут довольно дерьмовыми.

Остаток этого года, говорит ему отец, станет тренировкой. Стайлз освоится в школе, снова привыкнет учиться, делать домашние задания, а в следующем году, вероятно, повторит выпускной год. Это будет второй шанс.

Стайлз дёргает рукав толстовки и вытирает влажное пятно со страницы тетради. Потом вытирает мокрые щёки. Он не знает, почему перспектива остаться на второй год так его ужасает. В вопросах социального самоубийства Стайлз уже сорвал джек-пот, верно?

Стайлз отшвыривает тетради и идёт к холодильнику, чтобы попить.

Он так чертовски устал.

Он устал жалеть себя, но каждый раз, когда он пытается стряхнуть жалость, она возвращается и ударяет снова и снова, и он не знает, как это остановить.

Он стонет и ставит содовую на стол.

Сердце замирает, когда он слышит снаружи шум. Скрип досок на заднем крыльце. Это новый дом, поэтому он не знает, нормально это или нет, и это глупо, глупо, глупо, потому что это не могут быть они. Они в тюрьме, и Стайлз больше не мишень, и никто не причинит ему вреда.

Он всматривается в окно над раковиной, но ничего не видит и больше не слышит скрип.

Так, ладно.

Это просто его очень бурное воображение, которое последние восемь месяцев подключалось непосредственно к панике.

Стайлз наклоняется вперёд, край раковины впивается в живот, пока нос почти касается стекла.

Внезапное движение заставляет отскочить назад, он пытается дышать, рот открывается в крике, который застывает в горле.

Проходит секунда, прежде чем он понимает.

Лицо в окне не из кошмаров, хотя, наверное, так и должно быть. Тёмная морда, золотые глаза и клыки.

— Р-Римус? — спрашивает Стайлз, кровь стучит в черепе.

Волк снова исчезает из виду.

Руки Стайлза дрожат, когда он убирает цепочку с кухонной двери и отпирает засов. Когда он открывает дверь, то рассчитывает увидеть пустое крыльцо. Потому что он, наконец, перешёл на новую ступень и начал видеть галлюцинации или что-то в этом роде. Но дверь распахивается шире, когда на кухню пробирается Римус.

— Ты что, преследуешь меня? — спрашивает Стайлз.

Римус толкает его бедром, пока обнюхивает кухню, и Стайлз уверен, что это специально.

— Ты меня напугал, — говорит Стайлз.

Римус снова толкает его, на этот раз более мягко.

— Ты не нормальный волк, — произносит Стайлз и, даже не задумываясь, пропускает между пальцев волчью шерсть, а затем падает на колени и зарывается лицом в густой мех. Римус наваливается на него, и он тупо тяжёлый. Тяжелее, чем любая собака, которую Стайлз когда-либо встречал.

— Этот день был не таким уж и тяжёлым, — бормочет Стайлз и шмыгает носом. — Просто. Просто я так, блядь, устал.

Римус фыркает и прижимается холодным носом к шее Стайлза.

Они сидят так очень долго, а потом Стайлз отстраняется и смотрит волку в глаза. Он уверен, что это ещё одна вещь, которую дикое животное не должно терпеть. Но Римус лишь пристально смотрит в ответ.

— Тебе плевать, что я выгляжу как урод, да? — шепчет Стайлз, и Римус наклоняется вперёд и касается носом лица Стайлза. Мгновение спустя он проводит шершавым языком по щеке Стайлза. — Фу! Мерзость!

Но он не отталкивает волка.

========== Часть 4 ==========

— Стайлз? — В голосе отца слышится паника, которая угасает, когда Стайлз открывает глаза. — Что ты делаешь, ребёнок?

— Что? — сопит Стайлз и садится. Всё болит.

— Ты что-нибудь принимал? — спрашивает отец, скользнув рукой по щеке Стайлза и обхватывая его челюсть.

Тёплые пальцы опускаются ниже, чтобы нащупать на шее пульс.

Стайлз зевает.

— Нет. Я заснул.

— На кухонном полу? — Но отец не спорит, потому что нормальные правила перестали действовать давным-давно. Он встаёт, протягивает Стайлзу руку и осторожно поднимает его на ноги.

— Да, я… — Стайлз озирается. Здесь нет никакого волка. С чего бы ему тут быть? Это блядское безумие, и Стайлзу кажется, это не та вещь, о которой он может просто рассказать отцу.

Это был лишь сон?

Галлюцинация?

Стайлз разминает ноющие плечи и смотрит на кухонную дверь. Дверь не на цепочке, но она закрыта и заперта. Волки не закрывают за собой двери, ведь так? Иисусе. Он не может рассказать отцу, что заснул на полу в обнимку с волком, который, возможно, был, а возможно, и не был продуктом воображения, поэтому вместо этого он выпаливает первое, что приходит на ум:

— Я искал свою чашку.

— Свою чашку?

Стайлз подходит к столу. Содовая всё ещё там. Банка тёплая.

— Мою чашку с Бэтменом. Её не было со стаканами. Я подумал, может, она под раковиной. И я искал, и отвлёкся, и, наверное, заснул.

Отец хмурится.

— Твоя чашка с Бэтменом?

— Да. — Стайлз выливает тёплую выветрившуюся содовую в раковину. Обхватывает пальцами край стойки и смотрит на своё странное пятнистое отражение на дне раковины. — Помнишь? Она была в Хэппи-Мил. Мама водила меня в три разных Мака, потому что в первых двух закончились, помнишь? У них остался только Робин.

Рука отца легла на плечо, тёплая, твёрдая.

— Мне кажется, ты сломал её, Стайлз. Думаю, мы выбросили её много лет назад.

Скорее всего, так оно и было. Просто дешёвый пластиковый стаканчик, но мама сказала, что всё в ней приобретает вкус победы.

Потому что в тот день у них, мамы и Стайлза, была миссия заполучить чашку с Бэтменом.

— Что скажешь, Стайлз? — спросила она. — Остановимся на Робине?

— Нет! Бэтмен или ничего!

— Она была великолепна, да? — бормочет Стайлз, его голос ломается. Он вспоминает солнечный свет, когда думает о том дне с мамой. Помнит, как она барабанила по рулю, как окна были опущены и они оба подпевали песне по радио. Ему было около шести. Может, семь. Тогда весь его мир был солнечным. Его воспоминания лучатся светом, переполнены им. Тогда весь мир был ярким.