***

Стайлз поднимается по ступенькам из подвала, по привычке проводя пальцами по стене. Он не упадёт. Он ещё не знаком с этим телом, но доверяет ему больше, чем тому, которое держалось на швах и молитвах.

Уже поздно, думает он. Трудно сказать, потому что Стайлз никогда не видел такого света. Кажется, должно быть темнее, чем есть на самом деле. Его глаза, понимает он. Охуеть. Он может видеть в темноте. Это его нормальные глаза или волчьи? Они будут жёлтые, как у Питера?

Стайлз чувствует, как его тянет к Питеру. Он может слышать биение его сердца, которое перекрывает сердцебиение всех остальных в доме. Они исчезают в фоновом шуме, когда он концентрируется — везение, или он сходит с ума? — но он всё ещё слышит единственное биение сердца. Оно бьётся в том же ритме, что и сердце Стайлза.

Стайлз помнит, что Скотт сказал об Эллисон. О притяжении луны.

Теперь он это понимает.

Но сначала…

Отец спит в кресле в гостиной, потому что, конечно, он никогда не ложится в кровать. Не тогда, когда волнуется. Сколько ночей Стайлз просыпался и видел, как он спит рядом с кроватью в больнице, когда Стайлзу уже не угрожала опасность? Потому что отец должен был быть там.

Стайлз опускается перед ним на пол и кладёт руку ему на колено.

— Папа? — Отец начинает просыпаться.

— Стайлз?

Стайлз слышит, как скрипят колени отца, когда тот опускается рядом. Слышит, как колотится его сердце. Царапающуюся о щёку Стайлза щетину, когда отец обнимает его, громкую, как скомканный целлофан.

— Господи Иисусе! Стайлз.

— Я в порядке, пап. — Он смеётся, потому что сам не может в это поверить. — Я в порядке.

— Ты в порядке, — повторяет отец снова и снова, и Стайлз не знает, кого из них он пытается успокоить.

***

Стайлз открывает дверь комнаты, которую делит с Питером. Он видит путь до кровати и недовольно ворчит, потому что одеяло под лунным светом выглядит нетронутым.

— Питер? — зовёт он и идёт в спальню.

Он чувствует Питера ещё до того, как видит его. Может быть, даже до того, как успевает почуять? Всё в новинку, и Стайлз до сих пор не понимает, как справиться с сенсорной перегрузкой новых способностей. Всё на грани того, чтобы стать чересчур, и Стайлз понимает, что впивается когтями в ладони. Его когти. Он шипит от боли и вытаскивает когти. Запах медной крови ошеломляет, но к тому времени, как Стайлз начинает паниковать, кожа на ладонях уже срастается. А потом он чувствует горячее дыхание на затылке и слышит бух-бух сердца, которое в точности совпадает с его собственным биением.

Стайлз поворачивается, в груди урчит.

Глаза Питера вспыхивают золотом, и Стайлз чувствует, как вся Вселенная внезапно подпрыгивает, останавливается, а затем мягко встаёт на место. Всё кажется таким правильным и таким надёжным. Это его Питер. Его пара. Его якорь. Внутренний волк тянется к нему.

Питер прижимает его к себе, и от него так хорошо пахнет. Стайлз утыкается носом в шею Питера, принюхивается и высовывает язык, чтобы попробовать на вкус его запах: мускус, соль, тепло, свежий хлопок и дом.

— Как ты себя чувствуешь, Стайлз? — спрашивает Питер, целуя его в макушку.

— Сильным, — мурлычет Стайлз, цепляясь когтями за рубашку Питера. — Живым.

Питер отстраняется, чтобы посмотреть ему в глаза. Его глаза сверкают золотом, и он улыбается.

— Лапушка, мне так много нужно тебе показать.

***

У Стайлза остались шрамы.

Вот и всё.

А остальное…

Остальное исчезло, как пыль на ветру. Несколько пропущенных визитов к физиотерапевту, и в конце концов Стайлз забирает документы. Страховая компания уж точно не будет суетиться из-за того, что больше не нужно оплачивать посещения специалистов. Стайлз несколько раз пишет Кирстен, чтобы она знала, что у него всё хорошо, и если он когда-нибудь примет её приглашение встретиться в Лос-Анджелесе и наверстать упущенное, фрикаделька, то ему нужно будет вспомнить, как он выглядел и как двигался, когда ему было больно.

У него всё ещё есть шрамы, но они ничего не значат.

У него есть отец, стая и Скотти. У него есть Питер.

У него вся жизнь впереди, и она ярче луны, и Питер учит его бегать, как волк.