Совсем скоро вызвали неотложку и хозяина дома.
— Роуз! — подбежав к жене, Барри упал на колени и схватил её за перевязанную руку выше локтя. — Роуз! — он тряхнул её, чтобы та обратила на него своё внимание. Она перевела полумёртвые глаза. — Ты чего делаешь? А? Чего? — закричал он, дыша часто и неровно. Женщина, ничего не ответив, перевела взгляд, оставаясь в отрешённом состоянии.
— Ни минуты не останусь в этом доме! — худая экономка с рыжими тощими кудрями, бубня себе поднос, стаскивала с высоких ступенек чемодан, решаясь уйти посреди ночи.
— Миссис Додд, куда же вы? — Барри вскочил и побежал догонять экономку.
— Ни минуты! — повторила она громче, то ли для себя, то ли для Олдриджей.
— Пожалуйста, миссис Додд… — хватая её за руки, мужчина пытался извиниться и успокоить, однако он не успел посулить денег или какой-нибудь другой мотивирующей составляющей, потому что чересчур набожная старая миссис выругалась, показав тем самым ясно, что не желает оставаться в доме, где попахивает самоубийством.
Проводив взглядом чёрное такси, на котором она уехала, Барри закрыл дверь и унылым и растерянным поплёлся к креслу, где белело тело Роуз. Он подошёл и раздавленный упал на ковёр, раскинув при этом ноги.
Проявление его бессилия пробудило частичку той созидательной силы, которой раньше обладала Роуз.
— Давай переедем, — попросила она без того предсмертного великолепия, коим при желании могла похвастаться.
— Куда? — спросил он как какая-то пропащая душа. — Ты захотела сделать здесь полный ремонт. Мы продали квартиру в городе. Теперь здесь от погреба до чердака ни сучка ни задоринки.
— Я ненавижу этот дом! — её голос прорезался и истерика, несмотря на вколотое лекарство, проявилась. — Ты уходишь вечером и не знаешь, как мне страшно! Каждый угол оживает! Кто-то ходит за мной и шепчет: «Смотри… Смотри… Смотри!», а потом что-то хлопает там, на чердаке: «Лязг, лязг, лязг!». Гремит, валится… Я боюсь подниматься наверх! А нанятая тобой экономка глупа и слепа. Она дала мне Библию и сказала читать. Я атеистка, Барри! Ты же не мог этого забыть! Почему ты нанял её?!
— Не хотел оставлять тебя здесь одну, — ответил он, до сих пор продолжая боготворить жену. — В агентстве сказали, что пока это единственный вариант. Не все хотят работать за городом. Пошли спать, — он поднялся и взял жену на руки. — Я попрошу отчима, чтобы мне позволили поработать дома. Это поможет тебе успокоиться?
— Да, — она приткнула лицо к рубашке мужа и действительно успокоилась.
Спустя ещё два месяца ситуация повторилась.
— У вашей жены психосоматическое расстройство, Барри, — придя к надобности посетить психиатра, муж и жена оказались в больнице. — Ваша жена очень одинока, а это ведёт к самым плохим последствиям: головные боли, болезни сердца, депрессивное состояние, истощение нервной системы, нервные срывы, а дальше может последовать суицид. Эмоциональная изоляция считается таким же серьёзным фактором риска смертности, как и курение. Чтобы защитить её и ребёнка я настоятельно рекомендую сменить обстановку и работу, — о беременности Роуз узнали после случая, когда она нарочно делала себе больно. Через два дня у неё поднялась температура и, напугавшись, Барри отвёз её в больницу. Там всё и выяснилось.
— Я вас понял, — потеряв все свои комические замашки, которыми он славился когда-то, Барри безрадостно согласился со специалистом и в тот же день перевёз жену в гостиницу. Дом закрыли, в «Стандард Чартерд» было подано заявление об увольнении.
Зима 2006 года. Деревня Дэнжи.
— Миссис Аддерли, как там Роуз? — звоня из кафе, Барри был вынужден переждать ночь в Молдоне. — Я не смогу сегодня приехать. Метель! Видимость на дорогах чудовищная…
— Милый мой, здесь метёт так, что соседних окон не видно. Свет отключили, — сказала Агата Аддерли в свою зелёную трубку.
— Так вы не были у неё? — почувствовав подступающий со спины страх, Барри, задышав тяжелее, спросил.
— Нет, голубчик, не была. Она позвонила и сказала, чтобы я не беспокоилась сегодня. Кажется, она ушла купать Дарена, — сказала миссис Аддерли. — А что тебя беспокоит? Ты сам не свой…
— Мы поругались, миссис Аддерли. Я позвонил, чтобы предупредить об ухудшении погоды, и она сорвалась. Я переживаю… — признался он честно.
— Как же быть?! — заохала старая женщина. — За окнами так метёт, так метёт…
— Не беспокойтесь, миссис Аддерли. Я выеду из Молдона сразу же, как погода наладится. Не будет же мести всю ночь, — он нашёл в себе силы для смеха.
— Ты такой молодец, Барри! Мистеру Хортону очень повезло с тобой. Ты и бумагами его занимаешься, и за продуктами ездишь, чтобы он делал без тебя?! — качала она головой, говоря о владельце паба, где Барри работал последние шесть лет.
— Занимался бы всем этим сам, — он рассмеялся в трубку. — Ладно, миссис Аддерли, если Роуз будет звонить, скажите ей, что я не задержусь в Молдоне.
— Хорошо, я обязательно ей передам, — дала обещание она.
— Вешаю трубку. Доброй ночи, миссис Аддерли, — сказал он, и раздались телефонные гудки.
В доме, где жила семья Олдриджей последние десять лет, при тусклом свете свечей на полу, в своём старом свадебном платье сидела Роуз и, перечитывая письмо, которое получила утром, плакала. Кто-то из Лондона прислал записку, в которой кратко, но детально описывалась жизнь её мужа, когда тот работал в «Стандард Чартерд». Колкие шутки в её адрес, гулянки и частые, ни к чему не приводящие измены. Она рыдала и жалела, что не послушалась голосов, которые в старом проклятом доме говорили ей: «Неверный!», «Нечестный!». А затем без конца продолжалось: «Убей, убей, убей!». Однажды она очнулась, когда стояла над заснувшим в кресле Барри с ножом в руках, после этого она начала жаловаться на головные и сердечные боли. Складки и оспины семейной жизни сгладил совет психиатра, однако этим вечером раны загноились, и ночь стала решающей.
— Мама, ты очень красивая, — не увидев при свете свечей заплаканных глаз матери, Дарен восхитился её фатиновым платьем. — Ты хочешь быть красивой для папы?
Его наивный вопрос заставил Роуз шмыгать носом. Когда-то она заказала это платье в модельном агентстве, чтобы действительно быть красивой для Барри.
— Да… — заплакала она.
— Мама, а почему ты плачешь? — Дарен взялся за края ванны и наклонился к полу, где в стоге воздушного белого материала сидела и плакала его мать.
— Роуз! Роуз, я дома! — приехав в девятом часу утра, Барри громко потопал в коридоре, чтобы стряхнуть с себя снег. Он держал в руках цветы, которые завернул в газету, чтобы они не перемёрзли и, сняв с ног высокие сапоги из воловьей кожи, побежал наверх. Спустя минуту он спускался с лестницы бледный. Барри нашёл на кровати письмо, пришедшее из Лондона, кто-то был рад-радёшенек вывернуть его грехи наизнанку, и девять жёлтых роз упали на пол. Несколько лепестков обрамлённых оранжевой бахромой отвалились от крепких бутонов.
Дверь в ванную была открыта. В полутьме Барри разглядел голубовато-серое тело сына. Мальчик плавал в полной ванне лицом вверх. Несчастный отец, не веря в деспотичность происходящего, спиной попятился в кухню. Когда его нога вмазалась во что-то скользкое и липкое, он обернулся. У плиты сидела Роуз. Её беленькая кожа была такой же безжизненной, как и у Дарена. Подол свадебного платья прилип к полу. Кровь быстро засыхает, если в доме тепло. В местах, где пол был неровным, кровь скопилась и к утру стала густой как малиновое варенье, однако пахло совсем не малиной. Талый воск свечей, погасших к утру; его любимое жаркое, которое отныне станет самым ненавистным блюдом на свете; металлический привкус меди и сладкий запах принесённых с холода цветов.
Барри продолжал смотреть в её изувеченное душевными муками лицо. Уголки широких губ были опущены, под глазами появились отчётливые круги, показалось, что и щёки-то впали. Её голова была перекошена набок и немного вперёд.
