Заигрывания кончились с приходом грубой силы. Нару подступил со спины и, крепко обхватив её за талию, остановил покачивания. Его перчатки гулко хлопнули, встретившись с верхней одеждой девушки. Тогда этот звук показался Май особенно оглушительным. Не помня себя от смущения, она с немалым трудом перевела дыхание и посмотрела через плечо.

Как она и догадывалась (а мечтала совсем о другом) Оливер дерзко смотрел. Да и дерзость у него была какая-то своя, особенная. Он долго-долго не отнимал взгляда, смотрел точно в глаза и всем своим видом внушал: «Прав я, никто иной кроме меня!».

— Гм… — сиюминутное замешательство, стоящее Май дара речи, стремительно порушило её фантазии о каком-нибудь музее, куда как ей грезилось, Нару непременно поведёт. Тёплое дыхание объяло её тонкие вздрагивающие пальцы, они коснулись губ, оказались чуть зажатыми ими и отпущенными на свободу. Сладкая вата, надёрганная ей с таким озорством, растворилась на языке профессора Дэвиса, удерживающего её неугомонную ещё какую-то долю злосчастной минуты.

— Здесь неподалёку есть кондитерская, — застывшая в глазах Таниямы мука позволила Оливеру говорить свободно. Он надел перчатку, сделав решающий шаг назад.

— Там готовят что-то вкусное? — неся какую-то нелепицу, она поплелась следом за ним, вскоре решив, что вполне имеет право опереться на его руку.

— Она рядом с квартирой, которую я арендую, — поняв, что Нару руководствуется скорее собственными соображениями прагматизма, Май глуповато приоткрыла рот.

— А потом куда? — видя, что всё идёт из рук вон плохо, что она ситуацию никак не контролирует, вопросы сыпались с наивнейшим шквалом детсадовца.

— Я покажу ещё одно место… — последовавший ответ заставил Май зябко поёжиться. Смысл, прибережённый Нару для встречи tet-a-tet, пестрядью замелькал в голове Таниямы.

Ещё одно?! Надеюсь, моё сердце это выдержит! — воззрившись на него из-под чёлки, она испустила долгий, чуть парящий вздох. Куда бы он ни повёл, её сердце с перебоями и тяжёлыми толчками, как минутная стрелка на кондовом циферблате, подавало все признаками невинной молодости и начинающейся жизни.

V

К шести часам вечера Кембридж заволокло синей дымкой. Точно измотанный от прозрачного белёсого чада поутру, город уснул к полудню под покровом учёности, оживая с наступлением сумерек.

Лёжа на двуспальной кровати, Май завернулась в белую простыню и тёплый шерстяной плед. Из приоткрытого окна доносились звуки бьющих часов. «Шесть вечера» — хором пели старые башни.

Он оставил кольцо и часы здесь… — Танияма заметила на серой тумбочке справа предметы, которые снял Оливер, прежде чем уйти в душ и насупилась. Поведение несообразное ситуации, тогда как ей страстно хотелось вобрать в себя крупицы этого места. Бурый трёхэтажный домик на углу Парк-стрит и Джесус-лэйн, где кроме Нару жили ещё восемь семей. Вид на парк, которым она залюбовалась, когда закрывала окно. Строгая консервативная обстановка, сведённая до исключительного минимализма: гостиная с кухней-студией, там же небольшой угловатый диван, телевизор, обеденный стол и три тёмно-серых пластиковых стула с мягкими серебристыми подушками под цвет тахты. Там же в глаза бросалась оранжевая линия напольной плитки, которая отделяла кухню от гостиной и плиссированная серо-голубая шторка-жалюзи на окне. Небольшие комнатки, отведённые для туалета и душевой, были отделаны мозаикой: серой и голубой — туалет; зелёной и салатовой — душевая. В прихожей и того меньше мебели — один узкий шкаф для верхней одежды, белая металлическая полка для головных уборов и такая же для обуви. В спальне — кровать и две прикроватные тумбы, на одной из которых лампа с круглым белым абажуром. Светлая, очень чистая, практически лишённая признаков жизни — такой ей показалась эта квартира.

— Прими душ. Я дам тебе чистое полотенце, — явившись по пояс раздетым и до сих пор влажным, Нару первым делом включил лампу на тумбе.

— Я хочу, чтобы ты носил своё кольцо! — не слушая его наставлений, она поймала ухоженную кисть Оливера и одела на его безымянный палец левой руки платиновое кольцо. — Пусть официально мы не женаты, но я злюсь… — язвящая душу ревность бестактно овладела её телом, размякшим от теплоты Оливера. Он так трепетно обнимал, целовал, когда она, посмотрев в квартире всё, добралась до спальни. Час пролетел незаметно, а хуже всего было то, что она хотела придать голосу максимум строгости, важности, проиграв чувствительности во второй части монолога, который планировала растянуть на ближайшее время.

— И какой в том прок? — он стремительно среагировал, покрутив кольцо на тёплом пальце. Оливер видел, как Май бьётся с приступом ревности, пыхтя и раздувая ноздри, от этого-то ему не терпелось разрушить стены взаимных иллюзий.

— Если не согласишься, то я сниму своё! — она вцепилась в маленький ободок из драгоценного металла с прозрачным камушком честно пытаясь снять его с пальца, однако то и с места не сдвинулось, ни то чтобы она поправилась, нет, рука в самый последний момент дрогнула, в груди защемило — это сердце невольно обливалось охладевшей кровью. Май оставила эту затею, прибавив к словам следующее: — В отличие от тебя, у меня много свободного времени!

Как долго Оливер мог придерживать свой нашумевший цинизм в крепкой узде? Наверно, в случае встречи с глазу на глаз, он умел ненадолго притвориться побеждённым, пленённым её бойким желанием быть к нему ближе.

— Когда ты уже переедешь ко мне?.. — заключив её обиженную в объятия, он зашептал настолько страстно, что Май, опершись в его грудь спиной, едва не скатилась к нему на колени.

— А разве тебе этого хочется?.. — оробела она как раз вовремя.

— Снова не видишь дальше своего носа, — сказал он не без строгости, серьёзно развернув Май к себе. — Ты ещё устанешь от всего этого. А что до квартиры, то я появляюсь здесь лишь ради одной цели.

— Какой? — затаив дыхание, она бегала взглядом по его глубокомысленному выражению, застывшему как первый лёд на безрадостной Темзе.

— Без которой человек жить никак не может, — Нару закрыл глаза и чуть заметно улыбнулся. Оливер поднял веки, когда голос Май стал жалостливо роптать.

— Почему ты совсем не смеёшься?.. — она ухватила его за лицо и принялась изучать каждую морщинку, образующуюся из-за стука в дверь его себялюбия, где он любил и уважал себя именно такого, придерживающегося определённых правил поведения, столкнувшись с которыми, оппонент горько раскаивался.

— И что, по-твоему, должно меня рассмешить? — Оливер убрал её руки, делаясь раздражённым. — Твои фантазии о том, как я привожу в эту квартиру однокурсников или того хуже однокурсниц?

— Я люблю тебя! — Май подавила его раздувающееся самомнение, посмотрев очень жалостливо. Слова Нару прозвучали обидно. Он понял её мысли и чувства, она же не хотела горько раскаиваться оттого, что стала причиной тягостной сцены, а ведь именно их всячески избегали англичане, придумывая различные кодексы поведения, такие как Кодекс джентльмена.

— Я знаю… — Оливер в очередной раз отнял её руки от лица, поспешно отворачивая голову. — Хватит это повторять.

— Я люблю тебя, люблю, люблю… — Май принялась повторять это быстро-быстро; у Нару оттого голова закружилась.

— И чего ты хочешь добиться этим «люблю»? — он не утерпел, щипками взялся за её пухлые щёки и растянул.

— Хочу, чтобы ты чаще улыбался и говорил мне эти слова, — жалобно сказала она, потирая лицо.

— Нечего выхолащивать чувства словами. И по-моему, люди склонны гипертрофировать, когда речь доходит до любви, — повёл он дискуссию небрежно. — Любовь — это ещё одна дефиниция обычного человеческого счастья, радости. Не вижу смысла говорить о генезисе развития этого чувства, как и вспоминать о нём ежесекундно.

— И ты счастлив? — повинуясь любопытству, а не гордости, Май в ту же секунду забыла о труднопроизносимых словах, которые Нару в гневе, решил назло ей применить в своей речи.

— Невежливо спрашивать о таком, когда ты обнажённая, сидишь на моей постели, — любезно изрёк он, придвинув Май поближе к себе. Она и посейчас прижимала к груди простыню, любуясь теперь глубокими глазами Оливера.