Май с немалым трудом сдержала затаившийся в груди крик. Ни слова, ни одного помутнённого звука. И каким бы ни было её решение в будущем не поддаваться ему, она полностью уступала его истязающим действиям ныне. Он так неистово играл с её мягкой, пропитавшейся его и её соками плотью, что приходилось беспокоиться не о каком-то дыхании, а о мольбах всё это прекратить.

Заметив, что её ноги начинает сводить и нет смысла их удерживать, он, будучи слепым от угара страсти и желания, позволил ей вытянуться, чтобы отдаться если не ему, то хотя бы природной силе конвульсий.

Май не особо понимала, что в его бесстыдных поцелуях такого неудержимо приятного, видела лишь тёмные пятна перед глазами, странные теплящиеся шевеления внизу живота и следующие за ними приятные судорожные потряхивания, которые щедро выкинули все мысли из её головы.

И вот, дыша тяжело, как после долгой любви, она с немалым трудом различила выражение лица Оливера, нависшего над ней.

Раскрасневшийся, тяжело дышащий и слегка затуманенный, он смотрел, кажется, даже не на лицо, а на её шею, где хорошо просматривалась жила, на измятую у груди пижаму и частично расстёгнутые пуговицы.

— Как ты и просил, я не шевелилась! — сгорая со стыда, Май закрыла лицо руками, чем привела его в незамедлительные чувства, но не те, при которых он стал бы холодным и бесчувственным. Возжелав её больше прежнего, он быстро стянул пижамные штаны и с себя. Май и глазом не успела моргнуть, как её подхватили под колени, согнули, заставив свесить ноги у него за спиной. Она всего раз видела его в таком бессознательном состоянии, когда он не жалел силы, не думал как его пальцы могут ранить тонкую кожу в изгибах под коленями, где она теперь замечала досадное жжение, но, больше того, ей претило то нелепое обнажение, где он и она оставались наполовину одетыми. Раздеваться дальше, не было ни времени, ни какой-либо мочи. После того как он закинул её ноги на плечи, находя для себя удачнейшее положение, вошёл в её сильно увлажнившуюся плоть, успев сделать яростный выпад.

— Ммм! — Май сжалась всеми своими чреслами. Сморщилась до дрожи в пульсирующих жаром щеках и испустила сдерживаемый всеми силами звук.

Горячо… Наверно, так горячо ещё никогда не было. Нару замер лишь на секунду, и она успела перевести дух. И вот его бёдра заходили взад и вперёд, проникая и почти покидая её плоть. Стукающиеся друг о друга тела, сливающиеся и разливающие слизкую прозрачную смазку, Май цепенела перед силой его проникающих движений. Он же, чувствуя, что его стремление вызвано скорейшим желанием получить удовольствие, взял себя в руки.

— Нару… — Май, напугавшись его бешеного дыхания и внезапного перерыва, с которым он придавил её грудь головой, тихо назвала его по имени.

— Не бойся, сейчас я дам и тебе пошевелиться, — он быстро поднял глаза и, не дождавшись ответа, перекатился на спину и усадил её на себя. — Мне мешает рубашка, снимешь её?

Его дыхание колотило крепкую грудь. Она видела, как напряжёно его тело, насколько сбито дыхание. И хотя он облокотился на подушки, Май чувствовала, что он жаждет её.

Пальцы, изредка не попадая, высвободили все пуговицы из проранок. Его красивое тело открылось ей в сумраке комнаты и главное, кажется, он сумел перевести дух.

— Так лучше? — не зная, что здесь можно сказать, она ляпнула первое попавшееся в голову.

— Сейчас сама поймёшь! — он расстегнул следом и её пижаму, обнажив упругую грудь. Налитая, до предела своего напряжённая, раззадоренная им и созданная естественными силами природы, она неукоснительно влекла его. — Ты горячая… — он накрыл её плоть прохладными ладонями, и Май ощутила в теле неудержимую дрожь. — У тебя скоро менструация, поэтому ты такая горячая.

— Да, и лучше не дави так… — попросила она, слегка прищурившись. — Больно!

— Не могу исполнить твою просьбу, — будучи поглощённым её красотой, её распустившимися формами, он насколько мог, объял ладонями необъятное, переводя дыхание и не скрывая истинного восхищения. Давление, с которым он придал её соскам болезненной выпуклости, заставило Май тереться о его бёдра, сбито дышать и вскидывать голову. Её грудь так налилась и затвердела, что могло показаться, будто в их семье уже не первый месяц живёт младенец, и эта охваченная жаром плоть скрывает молоко, которого ко всему прочему в переизбытке. Тогда бы, помяв пальцами её соски, он бы увидел влажный блеск, просочившийся на её нежной коже, сейчас же эти действия вызвали мучительный стон, твердивший об уязвляющих её существо ощущениях, скапливающихся где-то под грудной клеткой. Самые кончики её сосков немного шелушились, видимо, в это время года её организму чего-то не хватало, и, заметив эти крохотные чешуйки засохшей кожи, он заботливо смочил её соски языком, поочерёдно прикладываясь то к одной груди, то к другой. Его внимание подталкивало Май к сладким вздохам и инстинктивным трениям. Эта езда по его бёдрам будила в нём страсть подлинную, ничем необузданную и, промочив языком один из её пылающий жаром сосков, он безо всяких нежностей поглотил его по яркий обруч розового ореола.

— Нет же! Нару! — она изогнулась в спине, ощутила его руку вблизи своих прогибающихся лопаток, а он пожалел, что сейчас он не в ней, не в её изгибающемся, подпрыгивающем от конвульсий теле. С этим его посасывания стали сильнее, чаще, и Май буквально взмолилась.

— Приподними бёдра, — сказал он, задыхаясь от страсти низко. Она боязливо посмотрела в его, зачарованное ею лицо, и затем, глядя, как их тела становятся одним целым, а они, как нечто, созданное друг для друга, как сердечник и ключик идеально подходили друг другу, с трепетом и спрятанным под сердцем ужасом скрепила их поцелуй тел.

Нару сразу же откинул голову на подпираемые со спины подушки. Узко… Тесно… Дыхание само спирало ему грудь и дёргало за мышцы на животе. Он укрепил свои руки на тугих бёдрах Май и, чуть приподняв её стройное тело, сморщил опущенные веки.

Непривычно и даже немного больно, но глядя на его сдерживания, Май собралась.

— Я могу и сама, — тихо сказала она, с чем Оливер смело открыл глаза. Он убрал свои руки, и Танияма осталась в состоянии свободном. И вот, уперевшись в его твёрдую грудь, она в первых движениях неуверенно приподнялась и опустилась, затем ещё и ещё. Ссаднилось и тёрло. Ей и до этого приходилось испытывать лёгкою боль, первые проникновения всегда похожи на чьё-то бесцеремонное вторжение, здесь же, будучи уже хорошо подготовленной и растянутой, ей оставалось всего-то поглотить его напряжённую плоть, сомкнуть внутренние тельца и отторгнуть, но каждое новое движение давалось труднее прежнего, словно своей глубиной он затрагивал нечто позвякивающее, слышное и ощущаемое лишь ей. Эти позвякивания вибрировали, расточались по бёдрам и поднимались, застревая у самого горла, прерывая её дыхание.

Нару смотрел… Её лицо, окрашенное страстью и стыдом, её налитые молодостью груди и бёдра. Он внимал каждому её лёгкому или сильному движению тела. Сейчас его руки были свободны. От него не требовалось ничего, кроме как, сохранять твёрдость и целостность своих убеждений — всё должно происходить по взаимному согласию, без насилия, без уничижения и пытки, недопустимой между возлюбленными. Конечно, Май приходилось делать усилия и идти наперекор своему страху, но и он многое терпел, чтобы её по природе жадная сила наслаждения успела себя напоить, если понадобится, то переполнить и разлиться с ним в экстазе пламенных, многое исцеляющих чувств. Наконец он перестал ждать, когда её горячность утолит и ублажит себя в инстинктивных порывах, переходя на лёгкий массаж, приободряющий её в первых самостоятельных проявлениях.

Май закатила глаза и отвлеклась. Его руки так приятно гладили её по напряжённым бёдрам, под кожей которых творилось что-то невообразимое, что её движения стали более короткими, но оттого не менее, а может быть, даже и более точными. Она совсем перестала бояться, что их тела потеряют друг друга, без крайностей, но по-своему дразня Оливера с каждым своим расслаблением мышц. Эта игра, когда он почти полностью терял тепло её тела и тут же погружался в него обратно, встречаясь каждый раз с жаром немыслимым, застилала глаза.