— Они совсем не сердятся на тебя, Лизз и Генри. Но, знаешь… как ни странно, они и на меня не сердятся тоже. Они жалеют меня, щадят мои чувства. Они так стараются меня порадовать хоть чем-то, а я ещё и не всегда это понимаю, представляешь? Им ещё и влетает за их старания — и они всё равно не сердятся, Дон! У нас с тобой золотые дети…

— Я знаю, — говорит Дон. Он всегда это знал.

Она смеётся сквозь слёзы:

— Нет, с ними непросто иногда, я с трудом справляюсь с их выкрутасами, но потом они делают что-то… такое, и просто — комок… Дон, ты что… ты плачешь?

— Прости, я… Не обо мне речь.

— Ты же не оставишь их, Дон? Никогда?

— Никогда. Я их отец, и этого ничто не изменит, ты ведь понимаешь.

— Я… я думаю, может быть, ты был прав. Расскажи мне, что ты узнал тогда… про развод. Хочу подумать об этом. Раз уж снова способна думать теперь.

***

Дон в результате приходит домой гораздо позже, чем обещал Познеру. Но новости Дэвида, конечно, удивляют и радуют.

— Если так дальше пойдёт, я могу и в человечество поверить, чего доброго, — с притворной тревогой замечает он.

— О нет, не дай Бог Дэвид Познер поверит во что-то хорошее! — усмехается Дон, обнимая его, но и сам не спешит обольщаться. Осторожно-оптимистичен, не более.

***

К счастью, его надежды не были напрасными. На этот раз довольно быстро удалось договориться обо всём и развестись спокойно и цивилизованно. Это не так уж сложно, когда договориться хотят обе стороны. Дон понимает, что никогда не смог бы заставить Ханну выслушать его против её воли, и ему интересно узнать, что в результате так на неё повлияло — ведь осознания того, что Дэвид и Дон действительно любят друг друга вполне могло не хватить для таких перемен. Он не осмеливается спрашивать об этом, но она однажды сама вспоминает ещё об одной детали. Может быть, ей и самой так это странно, что хочется с кем-то поговорить.

— Познер сказал тогда что-то вроде «ты мать его детей». И потом я много думала об этом и неожиданно… успокоилась. Ведь это правда. Я — их мать, а ты — их отец, это факты и это… никому не надо доказывать, — пожимает плечами она. — И развод этого не затронет, а до меня как раз тогда дошло, что отказ от развода наших с тобой отношений, на самом деле, уже не спасёт. Какие уж там отношения…

Это достаточно просто, и в то же время к этому не каждый может прийти, понимает Дон. Очень похоже на тот самый переломный момент. А Дэвид, наверное, и не догадывается, что сумел так помочь Дону и в этом тоже.

«Начинать новую жизнь на рубеже тысячелетий** — достаточно небанально для тебя? Всё-таки редко случается, — продолжает подначивать его Познер. — А вот градус пафоса в этом сюжете я бы, если честно, прикрутил».

***

Дни идут, жизнь после развода продолжается без паузы, без передышки. Зима сменяется весной, весна — летом. Пробегая мимо проходной после обеда, Скриппс замедляет шаг:

— Майк, ко мне Дэвид сегодня зайдёт на минутку, пропустишь? Он ключи забыл, а мне отрываться и выходить будет некогда.

— Дэвид?

— Да, ну он скажет, что ко мне. После четырёх примерно.

— Хорошо… — охранник провожает его взглядом. Дональд знает, что обычно люди называют на проходной не имена, а отношения, связывающие со своими будущими визитёрами: брат, жена, дочь. Просто он не любит без необходимости вдаваться в подробности их с Дэвидом жизни, но называть его соседом любит ещё меньше.

Появившись в редакции в пятом часу, Дэвид, как Дон и предполагал, попадает в разгар мозгового штурма и горячей дискуссии. Дон как раз уточняет идею об исторических параллелях, только что пришедшую на ум его коллеге, когда слышит от приоткрытой двери деликатный стук. Познер по-прежнему робеет в незнакомой обстановке, хотя скрывает это теперь убедительнее.

— Добрый день, прошу прощения за беспокойство, — говорит он, почему-то пряча улыбку. — Привет, Дон.

— Да ну, какое беспокойство, дорогой, — улыбается Дональд, доставая из сумки свои ключи в тряпичном футляре и направляясь к Дэвиду. Тот едва заметно краснеет, улыбается чуть шире и приподнимает бровь.

— Привет, — говорит Дон тихо. Короткие объятия при встрече стали так привычны между ними, что смущение перед коллегами совсем не мешает.

— Надеюсь, я действительно забыл их дома, а не посеял где-нибудь, — вздыхает Познер, машинально поправляя галстук Дона. — С меня ужин.

— На этот счёт не возражаю, — усмехается Дон.

Дэвид уходит было, но тут же снова просовывает голову в дверь, ухмыляясь уже во весь рот.

— Дон, а от машины ключи ты зачем мне отдал? Я всё ещё не вожу.

— Эмм, я же хотел их выложить, — тут очередь Дона вздыхать. — Растяпы мы оба.

— О чём-то важном думали, наверное. Вновь прошу прощения, — Дэвид отдаёт часть ключей, кивает коллегам Дона и исчезает теперь окончательно.

Смущённо усмехаясь, Дон оборачивается к остальным и пытается припомнить, о чём шла речь. Реакции на лицах такие разные, что он даже приостанавливается и окидывает их взглядом. Кто-то закатывает глаза, смеясь над рассеянностью обоих мужчин, кто-то сидит красный, будто увидел нечто неприличное. Кое-кто и возмущён развязностью «этих», но Дон почему-то не чувствует злобы в ответ. Руководитель группы не комментирует происшествие и никому не даёт его прокомментировать, возвращаясь к обсуждению проблемы. А Дон вдруг понимает, что ничьих комментариев по-настоящему не боится, хотя поначалу замечал такое за собой.

***

Добираясь домой по пробкам, Дон размышляет о разном. Появление Дэвида в его офисе, даже такое мимолётное, почему-то стало сегодня одним из лучших моментов дня. Дон неудержимо улыбается, вспоминая о нём. Впрочем, стоит ли удивляться? Всё-таки с самых первых лет их знакомства светлоголовый мальчишка Познер был в его жизни ярким, светлым пятном. Не единственным, это правда, и без него жизнь Дона не погрузилась во мрак… Но сейчас, когда Дэвид снова рядом, куда ближе, чем когда-либо прежде, на душе у Дона стало гораздо светлее, и никакие комментарии и косые взгляды посторонних людей уже не могут этому помешать. Правда, остаётся ещё Бог… Сам Дон не видит противоречий между этими своими отношениями — с Богом и с любимым человеком — но понимает, что со стороны они кажутся противоречивыми, и у него нет доказательств, что это не так. Он, пожалуй, даже сейчас ни с кем не стал бы спорить о том, как Бог на самом деле относится к человеческой сексуальности вообще и гомосексуальности в частности. На людей, всерьёз обсуждающих, что Бог одобряет и что порицает, что Он говорил, а чего не мог сказать, Дон всегда смотрел с недоумением. Очень может оказаться, что всё, что написано в Библии, следует понимать буквально. Нет гарантии, что всё, кажущееся нелепым современному человеку, действительно нелепо и не нужно с точки зрения Духа. Человеку недоступна эта точка зрения, об этом не следует забывать… Пожалуй, если бы его вера не жила в нём так глубоко, что стала неотделима, он превратился бы в весьма последовательного агностика. Сам он не чувствует себя более грешным из-за того, что любит мужчину и страстно любим в ответ, он доверяет этому чувству, но далёк от того, чтобы выдавать его за признак всеобщей истины. То, что он считает благом, может оказаться неправедно, и если так — что ж, значит, он грешник. Бояться ошибок Дональд никогда не видел смысла. «Боящийся несовершенен в любви».***

Дон на минуту задумывается, пригодится ли что-то из этих его размышлений для книги. Пожалуй, для этой — нет. А вот для следующей — вполне может быть. Он усмехается тому, как изменилось его отношение к этому занятию: ведь и в самом деле чуть не бросил, а теперь рассуждает о разных сюжетах, толпящихся в голове, со спокойной уверенностью, что для каждого из них придёт своё время. Он понимает теперь, почему не мог найти объяснение своему стремлению быть писателем, не мог ответить, зачем ему это нужно. В его внешней, повседневной жизни для написания книг никогда не было причин. Их там и быть не может! — понял он наконец. И не должно их там быть. И он был неправ, пытаясь искать их там и даже перед Ханной как-то оправдываться. Все творческие порывы человека ценны — и должны быть ценны — именно для него, не во внешнем, а в его внутреннем мире. Так получилось, что Познер помог ему снова вспомнить об этом, вернуться к самому себе. Мог ли Дон с этим справиться без помощи Дэвида? Мог ли помочь ему кто-то другой? Кто ещё знал его так хорошо, так ценил и так уважал его душу? Дону спокойнее считать, что никто и — нет, сам бы не смог. Он понимает, что очень может быть, что — да, и могло обойтись без измен и безобразных скандалов. Но эту историю тоже уже не изменить. Он признаёт свою вину — и всё ещё не считает себя искупившим её — но не хочет впустую переживать об этом.