***

В канун Рождества Дон приезжает с подарками детям и всё-таки Ханне тоже. Конечно, только от себя. Не стоит искушать судьбу попытками привнести в это торжество Дэвида, считает он. Но обнаруживает, что дети его не так рассудительны.

— Ты знаешь… они приготовили подарки тебе… и… ему, — поведя плечом, признаётся Ханна, когда они ненадолго остаются на кухне наедине.

— И ты разрешила им положить их под ёлку? — уточняет Дон.

— Да.

— Спасибо, — единственное, что он находит сказать.

Ханна качает головой с недоумением и лёгкой досадой:

— Уж чем он их так привадил…

Дональд вздыхает и решается осторожно высказаться:

— Ханна, ну он… он просто действительно хороший человек. Мне очень жаль, что ты так предвзято к нему относишься.

— Ну, знаешь, для меня всегда «хороший человек» и… такие, как он… были взаимоисключающими понятиями, — говорит она, отвернувшись, будто бы чтобы поправить складки портьер на окне.

— Может быть, потому что ты не знала его.

Она оборачивается.

— Я и тебя, получается, не до конца знала.

Дональд кивает.

— Получается, так.

— И ты что, никогда… не стыдился этого?

Это не обвинение, а вопрос. Что-то новое определённо вплетается в её манеру общения с ним, ему это не мерещится.

— Нет, влечения к любимому человеку я никогда не стыдился.

В ответ она всплёскивает руками, но всё же скорее с досадой, чем гневно:

— Господи, как у тебя это гладко звучит! Всё логично, не придерёшься. Но я же чувствую… Я чувствую, что это неправильно, понимаешь?

Дональд знает, что многие люди ссылаются на эти чувства и даже инстинкты, когда убедительных доводов больше не могут найти. Ну, тут он ей не помощник.

— Нет, извини, но это как раз из того немногого, чего я понять не могу, — он разводит руками. — Я всегда чувствовал иначе. Не знаю, как объяснить.

Ханна задумывается о чём-то, и не похоже, чтобы о том, как на это ему возразить. Прибегают дети, готовые помогать им готовить ужин, и Ханна быстро находит работу всем своим ассистентам. Часто звонит телефон, она отвечает на звонки, но однажды зовёт к трубке Дона, и это — его родители. Они удивлены и осторожно спрашивают, какими судьбами, и так искренне радуются потеплению отношений между детьми, что у Дона чуть слёзы не наворачиваются. Видит Бог, он бы очень хотел, чтобы за этим примирением не разразилась новая ссора. Но всё ещё боится надеяться на лучшее, даже и в Рождество.

По дороге в церковь пытливая Лиззи вдруг вспоминает: «Мама, ты же говорила, что папе в церковь теперь нельзя?» Дон усмехается про себя: как это в духе Ханны. А та отвечает, что в самом деле долго считала так… но потом засомневалась и обратилась за советом к нескольким знакомым священникам. И в основном они сошлись на том, что не человеческого ума это дело, не допускать грешника к Господу. Даже если он не кается. В конце концов, пока человек ходит в церковь, надежды на покаяние больше, и с этим она согласна. Лизз и Генри переглядываются друг с другом, а потом и с Доном. Он пожимает плечами и признаёт: «Пожалуй, да. С этим я тоже согласен».

Праздничное настроение службы неминуемо передаётся Дональду, хотя он и замечает любопытные взгляды прихожан, давно не видевших его в церкви с семьёй. К ужину он совсем уже расслабляется и не ожидает подвоха, но когда дети начинают припоминать, какие желания сбывались у них на Рождество прежде, Ханна всё же не сдерживается и спрашивает, как бы совсем невзначай:

— А вы хотели бы, чтобы папа вернулся?

Но Дон даже не успевает почувствовать себя неловко. Потому что дети на этот раз удивляют их обоих:

— Хотели бы, конечно. Но пусть лучше он будет счастливым.

— А к нам будет в гости приходить.

На это даже Ханна ничего не может возразить.

Когда дети отправляются спать, Дон уезжает домой. Ханна провожает его, не пытается удержать и никаких коварных заходов больше не делает. Неожиданно искренне говорит:

— Спасибо, что был сегодня с нами.

— Спасибо, что позвала меня, — отзывается Дон. — Мне это тоже было очень важно.

Дома Дэвид клюёт носом на диване перед телевизором. «Надо было ложиться спать», — смеётся Дон. Тот бормочет что-то сквозь сон. Утром они открывают подарки, и Дэвид едва не растекается лужицей умиления: Генри испёк для дяди Поза печенье.

Комментарий к ЧАСТЬ 11

*«Готов я жертвой быть неправоты,

Чтоб только правым оказался ты.»

Шекспир, сонет № 88.

========== ЧАСТЬ 12 ==========

Теперь Ханна снова разрешает детям звонить Дону. Она больше не возражает против его участия в их жизни, хотя помощь Дона теперь не так уж необходима. Ханна наловчилась управляться с ними сама и начала приучать их к самостоятельному передвижению по городу.

Однажды, встречая их с прогулки, она зовёт его пройти в дом… и внезапно извиняется за прошлогодние скандалы. Говорит, что теперь немного по-другому смотрит на всю эту историю.

— По-другому?

— Да. Я вижу, что была неправа… когда думала, что на такое поведение — и вообще, на тебя — имела право.

— Было очень заметно, что ты так думаешь.

— Я… в ловушку гордыни, наверное, попалась. Причём давно. У меня и сомнений не было… впрочем, неважно.

— Осознавать такие вещи всегда тяжело. Мне тоже это знакомо.

— Знакомо?

— Да.

— Я об этом впервые задумалась… после звонка твоей матери. Она очень искренне спросила тогда, почему я считаю, что детям с тобой видеться нельзя… Но я не смогла ей признаться, что по-моему общение с тобой может… погубить их души. Я боялась, как бы ты не внушил им лишнего, ведь они так прислушиваются к тебе. А тут почему-то вдруг вспомнила, каким замечательным отцом ты всегда им был, и после того, как… это ведь не изменилось. Ты и после… всего… не обижал их ни разу, все силы прилагал, чтобы проводить с ними как можно больше времени… пока я не запретила этого.

— Ты запретила из-за того, что я Дэвида от них не скрывал, — вздыхает Дон. — Но ничего непристойного они, честное слово, не видели. Мне сразу показалось, что ты… перегибаешь палку. Пойми, от всего, что тебе не нравится, ты не сможешь их оградить. А они уже сейчас очень рассудительны и вполне могут выслушать и тебя, и меня, и решить, с кем они согласны — и перерешить, когда станут подростками, а повзрослев — перерешить снова.

— Дети всё же более внушаемы, тут ты не совсем прав… Но и я тоже. Далеко не совсем права. А последней каплей стало… ваше жильё.

Дон в ответ только и может, что брови вопросительно поднять. Ханна машет рукой:

— Нет, я знаю, что зря к вам вломилась тогда, это было нелепо и… Но тогда я увидела, как вы живёте, и это меня поразило. Я всё это себе представляла совсем не так.

— Да мы вроде обычно живём. Ничего интересного.

— Да. В том и дело, пойми. Я не знаю, что я ожидала увидеть, но явно не… не такой вот обычный дом. Настоящий дом. Занавески. Книги, так много книг! Цветы на окнах.

— Ты какой-то притон, наверное, представляла…

— Ох, не надо об этом. Мне самой уже стыдно сейчас. Да у вас там из кухни пахло какой-то вкусной едой! И потом этот Познер… В этом его кардиганчике… Мне так хотелось увидеть его жалким, порочным, упорствующим во грехе… но он держался с таким достоинством — и при этом без гонора, без злорадства, без единой мысли о собственной выгоде… Он говорил только о тебе. Мне вдруг так плохо стало после того разговора с ним. Было так видно, что он… любит тебя. Что вы — вместе. А я всё не верила, мне всё казалось, что что-то возможно вернуть. Воистину, «Quos Juppĭter perdĕre vult…»* И вдруг — пелена с глаз упала.

Дональд снова не знает, что на это сказать. Он отводит глаза, чувствуя, как горят щёки. «На что я так реагирую? — поражается он. — Я ведь и сам знаю, что Дэвид любит меня». Но такое вот подтверждение со стороны — со стороны Ханны, а не кого-то другого! — вгоняет его в краску, как школьника. Ханна тоже молчит, задумавшись о своём, украдкой вытирает глаза — и меняет тему.