— Прости, — говорит она немного виновато. — Я уже всё. Я успокоилась.

Дон задумчиво вертит в руках чайную ложку. Ханна права, такая машинальная, пустая нежность ей вовсе не нужна, и забота о ней больше не его дело, но всё-таки…

— Массаж бы тебе надо.

— Я делала, — вздыхает она. — Массажист на работу приходила, прямо в обед. Всё равно есть не хотелось…

Есть не хотелось. Знакомо, думает Дон. Ханна вдруг продолжает, чуть улыбнувшись:

— А дома… Лиззи мне делала.

— Правда?

— Да! Сама подошла и сказала: я видела, как папа делает. Давай я сделаю тебе… У неё хорошо получается.

Чувство вины перед детьми охватывает Дональда с новой силой — из-за того, что они так рано вынуждены заботиться о матери вместо него. Но оно всё же смешано и с гордостью за них, ведь они с готовностью берут эту заботу на себя по собственной инициативе. Ханна вздыхает снова, и у неё вырывается:

— Ничего не могу поделать с собой, постоянно думаю, что же я сделала не так…

Дон понимает, о чём она. Только простого ответа на это у него тоже нет.

— Это всё-таки не управляемый эксперимент, Ханна. Да и в них случаются неожиданности, ты знаешь это лучше меня… Ты делала лучшее из всего, что могла, и я тоже старался, но… получилось то, что получилось.

— Да, про эксперименты ты прав. Я как-то не подумала применить свои рабочие знания к семейной жизни.

В этот момент открывается входная дверь. Видимо, ключ теперь у Лиззи всегда с собой. Это тоже новость, но вполне логичная. Дон слушает голоса и обычную возню детей в прихожей — и не может встать им навстречу, окликнуть их, словно прирос к стулу и онемел. Но они, конечно, сами замечают его одежду на вешалке.

— Папа? — раздаётся удивлённый возглас, затем два голоса вопят хором:

— Папа!

Топот ног — и они врываются в гостиную:

— Папа!!!

— Мам, спасибо, спасибо!

— Пап, ты пришёл!

— А мы от Саманты!

— Пап, там такое было!

Счастливые ребята атакуют Дона, запрыгивают на него вдвоём, и он смеётся, обнимая их, но краем глаза замечает, что Ханна снова в слезах. Она всё же старается взять себя в руки, вздыхает, выпрямляет спину.

— Марш мыть руки, — довольно бодро командует она. — Потом покажете папе, что у вас в комнатах новенького.

Дети, заметив её слёзы, бурно утешают её, обнимают, целуют в щёки и убегают. Дон встречает её взгляд, они кивают друг другу. Она поднимается и опять уходит на кухню. Что она делает там — его не касается, ясно чувствует Дон. Даже если она снова плачет.

***

«Примирение в Рождество, нет, серьёзно, что может быть предсказуемее?» — притворно ворчит Дон, пересказывая результат встречи Дэвиду. По дороге домой он не выдержал и зашёл на Рождественскую ярмарку за ёлочкой и украшениями, и теперь наряжает её под придирчивым, но одобрительным взглядом Познера. Тот примостился поблизости, на подлокотнике дивана — поджав, разумеется, ногу, а как же иначе. «Что тебе не нравится, я не пойму? По-моему, прекрасный сюжет!» — замечает Дэвид, подпирая рукой подбородок. Дон оглядывается со смешком: «Ой, ты всегда был сентиментальным, а теперь ещё и стареешь, что с тебя взять…» Дэвид швыряет в него пластмассовым ёлочным шариком.

Вечером мерцающие огоньки гирлянды окрашивают полумрак гостиной таким праздничным настроением, что Дон садится за инструмент и наигрывает подряд несколько подходящих мелодий, которые успел разучить, а Дэвид в порыве вдохновения на скорую руку варит импровизированный глинтвейн из того, что нашлось на кухне. Свечи на своей меноре он уже погасил, в полумраке их жечь нельзя, таковы предписания. Хоть Дэвид молитв и не читает, но в остальном старается следовать обычаю, даже скромное угощение для восьмого дня планирует приготовить именно накануне, в пятницу — раз уж теперь ему есть кого угощать. Это всё-таки память.

***

В день рождения дети звонят Дону с поздравлениями. Говорят, конечно же, больше о себе, чем о нём, но ему и самому это во много раз интереснее. А вот после звонка Дональд ловит себя на каком-то неясном чувстве и пытается разобраться в нём… и так удивлён результатом, что вечером всё же делится с Дэвидом, хотя и терпит до возвращения домой из маленького ресторанчика по соседству:

— Представляешь, оказывается, я… не хочу туда идти. В гости к ним.

— Вот это новость.

— Сам удивлён. Но факт остаётся фактом.

— Почему?

В этом вопросе нет ни капли сомнений в правомерности его чувств. Просто Дэвид по опыту уже знает, что Дону самому нужно докопаться до причин этого. Нужно выразить ответ словами, понять природу явления — отчасти даже из писательских амбиций, чтобы в будущем использовать свой опыт, если понадобится. Дон задумывается.

— Мне… больно видеть, как дети рады мне.

Дэвид молчит, но продолжает внимательно слушать, облокотившись о стол, чуть склонив голову набок. Дон понимает, что скорее всего ранит Дэвида своими словами, невольно напоминая о том, что расстался с детьми ради него. Но когда Дэвид слушает его вот так, сформулировать ответы почему-то в разы проще. И Дэвид готов помочь Дону по собственной воле. Дон накрывает его руку своей и нежно сжимает. Он принимает помощь и благодарен за неё.

— Они… не имеют это в виду как упрёк, мне кажется. Хотя ты знаешь их, они те ещё хитрецы. Но они просто рады, искренне. А вот Ханна… На её счёт я не так уверен.

— Она говорит что-нибудь?

— Знаешь, как ни странно, нет, не говорит. Но я всё равно постоянно жду от неё этого нажима: вот видишь, как им с тобой хорошо. Неужели ты снова их бросишь. Я как будто сам, за неё себе говорю это, да? Раз она молчит?

— Да, Дон, похоже. Ты знаешь, что она хочет сказать, и когда она не говорит — это только хуже. Я понимаю. Конечно же, тяжело. Но тебе всё же нужно быть там. Это очень важный семейный праздник для вас. А они не перестанут быть твоей семьёй — никогда.

Как никогда, наверное, Дэвид не перестанет его удивлять — житейской мудростью, чуткостью и — глубиной и силой своей любви.

— Ты прав. Я тоже так думаю, я хочу, чтобы это было так. Спасибо, Поз, — улыбается Дон и по внезапному наитию произносит наконец вслух то, что почувствовал уже довольно давно: — Ты тоже моя семья, понимаешь?

Дэвид вздыхает как-то прерывисто, но улыбается очень светло.

— Я… понимаю, Дон. Спасибо тебе.

***

В этом — в семейной жизни, не в качестве сына, а в роли супруга — у Дона есть опыт, а у Дэвида нет, и это кажется Дону странным, может быть оттого, что во многом другом опыт Поза куда богаче его. Дэвид делится с ним открытиями иногда, к примеру о том, что просыпаться вместе — переживание во много раз интимнее, чем даже вместе засыпать… или о том, что лучшие моменты дня — это часто их тихие разговоры обо всём на свете в постели, в темноте, перед тем, как уснуть… И Дон не всегда уверен, как реагировать. Ему даже больно немного от того, насколько Дэвиду это в диковинку. А Дону это не впервой. Для него всё это знакомо и ожидаемо. Он улыбается, кивает Дэвиду: всё так, дорогой мой, ты прав. Но иногда с трудом удерживает реакцию вроде: ага, вот и ты это понял, а я давно это знаю. Почему-то это кажется такой же неловкой темой, как сексуальный опыт Дэвида. У того число переспавших с ним мужчин измерялось уже десятками на момент начала их отношений, а у Дона супруга была лишь одна… Но она была. И с ней тоже когда-то было хорошо просыпаться вместе или делиться мыслями в темноте… помогать тереть мочалкой спину, суетиться на кухне, спорить о новых и старых фильмах, да много чего ещё. Дон так и не вспомнил, когда всё пошло не так, но хорошего было много, и этого он не забыл. Он понимает, что глупо сравнивать, он и не сравнивает… но вот иногда — вспоминает. Вслух ничего не говорит, но всё-таки честно записывает — может быть, чтобы критическим взглядом перечитать это после, спустя несколько лет. «Хотел бы я это вернуть?» — выходит однажды из-под пера пронзительный вопрос. Дон поднимает взгляд от страницы и долго любуется Дэвидом, сосредоточенно корябающим что-то своё на полях сомнительно переработанного нового учебника. Познер хмурится, задумчиво покусывает губы, сердитым жестом снимает очки, но тут замечает взгляд Дона и устало улыбается ему. Встаёт и говорит: «Поставлю чайник», — и, проходя мимо Дона, не глядя, машинально проводит ласковыми пальцами по его волосам. Почему-то у Дона щемит в груди. Он поднимается и идёт вслед за Дэвидом, осторожно берёт его за руку. Не решается сразу обнять: кто знает, может быть, Позу не до того… Но тот охотно тянет его к себе, обхватывает руками, благодарно прячет лицо на его плече. Позволяет гладить себя и баюкать, пока наконец не вздыхает и не поднимает голову, улыбаясь уже чуть бодрее. Дон улыбается в ответ: «Давай вместе поставим». Вопросы с очевидными ответами пускай подождут.