Пока было тепло, ему так нравилось смотреть на вечерний Лондон, сидя на подоконнике, читать книги, слушать музыку… А сейчас он подолгу просто сидит на диване, в тёплых домашних брюках, в двух кофтах и шерстяных носках — и всё равно ёжится от холода. Сидит так и час, и два, без малейшего желания шевелиться, пока Дон не приходит с работы и не приносит ему чашку чая. Дэвид слышит, как Дон запускает стиральную машинку, и краснеет от стыда, потому что только теперь вспоминает, что обещал это сделать сам, ведь он знал, что придёт сегодня раньше. Он понимает, что с этим состоянием надо что-то делать, хотя бы использовать своё привычное средство от хандры… но в таком холоде он об этом даже думать не способен. Он кутается в принесённый Доном плед, поджимает ноги и закрывает глаза. Дон садится рядом, святой человек, и обнимает его за плечи. Дэвид поддаётся желанию уткнуться замерзшим носом ему в плечо. Дон вздыхает — не раздражённо, а просто печально — и тихо зовет его:
— Поз…
— М?
— Родной мой, тебе нехорошо?
— Ох, Дон, да не бери ты в голову… Это пройдёт. Это просто зима… — Дэвид ёжится, прижимаясь к любимому крепче.
Дональд грустно усмехается:
— Поз, зима ещё фактически и не началась… Может быть, можно чем-то помочь тебе, чтобы не стало ещё хуже? Ты сегодня ел?
— Не знаю… Что-то не хочется.
— Дэвид, ну ведь так нельзя, ты сам понимаешь. Тебе нужны силы.
— Дон, тебе они тоже нужны, а ты тратишь их опять на меня…
— Может, сделать тебе твою ванну?
Дэвид от изумления поднимает голову, чтобы посмотреть на него. Нет, он не шутит. Он посмеивался над привычкой Поза валяться в роскошной пене, как фотомодели в рекламе для женских журналов, и Поз поддерживал такой же лёгкий тон, не желая привлекать внимание любимого к тому, против чего это всё является средством… Но, очевидно, Дональд всё же догадался.
— Ты что-то давно её не принимал, я по этому зрелищу даже соскучился.
Дэвид слабо усмехается:
— Там так холодно сейчас, Дон. Мне туда лишний раз и заходить не хочется.
— Я постараюсь нагреть ванную комнату и наберу тебе воду с пеной. Кажется, даже помню, какая была температура, я же трогал воду… ну, то есть, тебя в воде, — усмехается он. — Дай мне попробовать сделать это. Если получится — это же будет прекрасно.
Дэвид не понимает, почему на глаза наворачиваются слёзы. Он же всегда знал, что Дон — потрясающе внимательный и заботливый человек. Но, Господи, если бы так хреново Дэвиду вдруг стало в Шеффилде, где никто не был заинтересован в том, чтобы ему стало легче… ещё неизвестно, чем бы всё это закончилось. Дональд целует его в висок, говорит: «Сиди тут, я сейчас», — и отправляется в ванную. Когда всё готово, Дон чуть не за ручку его туда отводит, помогает раздеться побыстрее и забраться в облако пены… и, подмигнув, оставляет его одного.
Видимо, Дэвид всё-таки не успел провалиться слишком уж глубоко, потому что удовольствие от всего происходящего он начинает получать практически без усилий. Он впитывает кожей тепло, закрывает глаза. Температура даже чуть выше, чем он делает сам, но сейчас это — то, что нужно. Он то садится, то вытягивается, лениво шевелит руками и ногами, наслаждаясь ароматом и прикосновением воды и пены к коже, любуется мерцающими отражениями электрического света в мелких радужных пузырьках, лопающихся с чуть слышным шипением, и в конце концов с облегчением вздыхает. Кажется, он просто чертовски голоден… Что и не удивительно: не ел он со вчерашнего дня. С заинтересованным видом появившись на кухне в свежей одежде, которую тоже приготовил ему заботливый Дон, он видит на лице любимого добрую и чуть лукавую улыбку, которой не видел уже, наверное, пару недель — и в отсутствии которой, оказывается, всерьёз винил себя. Собственные доводы о том, что Дон вовсе не требует непрестанно его радовать и сам всегда готов помочь, сквозь пелену тоски звучали неубедительно, но поверить им оказывается гораздо проще, когда Дон подтверждает их делом, вот как сейчас. Дэвид улыбается в ответ и советует себе запомнить, что один из хороших способов поднять Дону настроение — это позволить ему поднять настроение самому Дэвиду.
Он вспоминает, как старательно скрывал на собеседовании, что очень рад известию об обязательном для всех учителей Беллерби посещении психотерапевта — понимал, что, как правило, никто не любит такой обязаловки, и не хотел лишний раз выделяться. Пожалуй, думает он, не стоит тянуть с первым из этих визитов.
***
Нет, Дэвиду не становится немедленно хорошо после одной тёплой ванны. Дон по-прежнему видит его упадок сил. Но всё-таки немного он расслабляется: когда поддержка Дона так осязаема — ему явно легче.
Тем более радостно видеть, что колёсики у Дэвида в голове начинают активнее вращаться в поиске чего-то, что может вернуть душевные силы и вообще поддержать. Дон чаще застёт его в наушниках, подпевающим любимым мелодиям, потом обнаруживает на крышке пианино тоненький сборник нот к популярным песням — и без вопросов принимается штудировать те, что обведены карандашом в оглавлении. Дэвид упоминает какого-то нового психотерапевта, который, похоже, помогает, и слава Богу. А однажды Дон возвращается с работы к застланному газетами и слегка засыпанному землёй полу в гостиной и к задумчивому Познеру, сравнивающему объём корней нескольких комнатных растений с объёмом расставленных перед ним горшков. Штанины и подбородок Поза перепачканы землёй, и деловитая озабоченность на его физиономии выглядит настолько лучше, чем давешняя апатия, что Дон начинает мысленно напевать «Оду к радости» и решает зайти в какой-нибудь цветоводческий магазин и подарить Позу что-нибудь удобное, но необязательное, какую-нибудь рыхлилку для земли или что у них там бывает.
До сих пор не было заметно, чтобы Познер скучал по своему саду, но, судя по всему, за несколько лет он всё же к нему привык, и если не привёз с собой ни одного цветка, то только потому, что очень много места в багаже занимали его книги. Сейчас же эти несколько придирчиво выбранных растеньиц действительно оживили их дом, а ритм ухода за ними буквально вернул Познеру почву под ногами.
Когда на улице становится ещё холоднее, Дон решает наплевать на экономию и повышает температуру батарей. Не намного, всего на градус-другой, но и это на состоянии Дэвида сказывается заметно. Да и самому, если честно, так комфортнее. Бессмысленные лишения никогда Дону особо благородными не казались. По крайней мере те, бессмысленность которых была ему очевидна.
***
Дон снова и снова пытается убедить названивающую ему Ханну, что официальный развод будет лучше для всех. Но теперь, когда он опять лишён общения с детьми, у неё в голове засела новая идея. «Всё понятно, — говорит она ему, — я сама тебя расповадила. Слишком много тебе позволяла, вот ты и гулял там в своё удовольствие. А теперь небось задумаешься: так ли уж нужен тебе этот развод? Не пора ли блудному мужу уже вернуться?»
— Ты думаешь, что я ещё могу вернуться? — искренне удивляется Дон. И лучше бы он этого не спрашивал.
— Да я уверена! — убеждённо восклицает она. — Это же просто кризис среднего возраста! Перебесишься и вернёшься, никуда не денешься. Не с этим же уёбищем будешь жить.
Даже не успев до конца осмыслить эти слова, Дон бросает трубку. Допускать такой тон он не намерен ни при каких обстоятельствах. И, честно говоря, ему очень неприятно видеть Ханну такой. Слышать от неё такие выражения и интонации. А ведь Дэвиду тоже случается услышать обрывки подобных фраз, если он проходит рядом во время их разговоров. Дону он об этом ничего не говорит, только сам на какое-то время немного мрачнее становится. Ханну они между собой никогда не обсуждают.
***
В этой череде удручающих и вселяющих надежду событий приходит наконец известие о том, что «Ваш рассказ, м-р Скриппс, будет напечатан в январском номере нашего журнала; спасибо за присланные работы; пишите ещё, надеемся на дальнейшее сотрудничество». Рассказ был написан почти год назад, как раз где-то в январе, и Дон постарался тогда излить в нём всю горечь возвращения к опостылевшей рутине отношений с Ханной после яркого, как праздничный фейерверк, переживания встречи с Дэвидом — хотя темой рассказа взял вовсе не любовь и даже не семейную жизнь. Что ж, если редакторы выбрали эту работу именно для этого номера, значит ему, наверное, действительно удался достаточно выразительный и не банальный рассказ о чувствах, для многих связанных с послепраздничным «похмельем». Гонорар, конечно, просто смешной по сравнению с тем, что платят за его аналитические статьи, но это не так уж важно: это ведь первый раз. Дэвид настаивает на том, чтобы отметить эту маленькую победу, и они открывают бутылку вина, включают музыку, немного даже танцуют — и незаметно для себя засыпают в обнимку на потёртом диване под тихие звуки джаза из проигрывателя.
