Он старается не думать о том, почему так и не услышал голоса матери после своего признания. Скорее всего, она беззвучно плакала, и мысль об этом разбивает Дональду сердце, в который уже раз. Что она подумала о нём? Это тревожит его. Нет, он не стал бы менять свою жизнь или своё мнение в угоду родителям — да они и не потребовали бы такого! — но всё-таки, всё-таки было бы немного легче, если бы они… хотя бы поняли его. Хотя бы постарались понять. Однако, всё, что мог, он им уже сказал. Теперь остаётся лишь ждать. И молиться, наверное.

***

Чем старше становился Дон, чем крепче он стоял на ногах, тем реже он обращался к Богу с какими-то материальными просьбами, а потом и вовсе перестал. Странно было бы просить Его о том, что Дон и сам был в состоянии заработать — или создать. Но он по-прежнему просил порою о вещах нематериальных: о душевной стойкости, о силе, об удаче — для себя и для родных и близких людей. Он не раз замечал, что ему самому это здорово помогает: становится проще делать то, что должен, принимать правильные решения, когда его мозги не загружены тем, что они чисто физически не в состоянии обработать. Когда он признаёт, что влиять на ситуацию может очень ограниченно, и не взваливает на себя непомерный груз ответственности за всё.

В общем-то это чаще всего даже не просьбы, исполнения которых Дон от Всевышнего ждёт. Это напоминания самому себе о том, что, хотя для него эти вещи важны, они не в его власти. Они в руках Господа, и Дон мало что может гарантировать в этих областях жизни. Только уповать на промысел Божий, положиться на Него, довериться судьбе. Здоровье и безопасность дорогих ему людей, относительно мирное небо над головой — это то, что он не может обеспечить полностью сам, да и не должен, в общем-то. И чрезмерно беспокоиться об этом — значит лишать себя сил, которые можно было потратить куда более конструктивно: что-то вовремя сделать, на что-то обратить внимание, яснее увидеть перспективу.

Когда Дэвид Познер считал его просто другом, не зная, как много он значит для Дона на самом деле, Дон часто молился о том, чтобы, если возможно, его друг обрёл счастье в любви. Он видел, что Дэвид ищет его, довольно активно, но не очень-то успешно. Порой Познер даже вздыхал, то ли в шутку, то ли всерьёз, что от получения знаний он испытывает куда больше радости и удовлетворения, чем от своих амурных похождений. Дон досадовал на себя из-за того облегчения, которое вызывали в нём эти слова, но ничего с ним поделать не мог. Хотя, конечно же, сочувствовал Дэвиду, искренне переживал за него. Тоска, разочарование, ощущение предательства, то и дело посещавшие Познера, острой болью отзывались в сердце Дона. Новые увлечения, каждая новая — пусть краткая — эйфория влюблённости заставляли улыбаться, дарили надежду… хотя, конечно же, тоже серьёзно мучили. И всё же, как бы ни было трудно, Дон почему-то ни разу не попросил для себя избавления от этой любви. Он жалел лишь о том, что, как ему казалось, он сам не был способен сделать ничего, чтобы Дэвид стал хоть немного счастливее, потому и просил Бога об этом. Просил дать Познеру сил преодолеть новый эпизод депрессии. Просил направить ему навстречу достойного человека, которого Дэвид мог бы полюбить, и который был бы способен любить Дэвида так сильно, как он того заслуживает. Это оставалось очень важным для Дона даже после знакомства с Ханной, но когда он начал задумываться о свадьбе, то понял, что стоит уже пересмотреть свои приоритеты. Он заставил себя перестать упоминать имя Дэвида ежедневно. Он ведь всё равно желал благополучия всем своим друзьям — вот в этот круг он и вернул Поза мысленно, и это очень помогло тогда, именно это оказалось нужным.

Сейчас же, и в церкви, и дома по вечерам, Дон снова старается выделить в навалившейся на него тяжести испытаний самое важное — и не то, чего хочется лично ему, а лишь то, что могло бы помочь его близким людям. Он совсем не просит о том, чтобы родители непременно простили его, он просит лишь послать им здоровья и сил, ведь по большому счёту это гораздо важнее. Не просит о каких-то конкретных действиях Ханны, просит лишь дать ей спокойствия и ощущения поддержки, а ещё просит вразумить их обоих — и себя, и её — удержать от непоправимых ошибок. Просит защитить от урона сердцá и души детей, помочь им пережить этот тяжёлый период.

И за Дэвида снова просит: об удаче на новом месте работы, о том, чтобы несправедливое невезение не помешало ему произвести хорошее впечатление, чтобы среди коллег поскорее нашлись друзья и единомышленники… Дональд видит, что Дэвид волнуется об этом, но, разумеется, помочь ему он мало чем может. Состояние Дэвида вообще тревожит Дона в последнее время. Они обсудили возможные последствия обращения к адвокату, сознательно решились на этот шаг, и оба знали, что будет тяжело, но Дону кажется, что Позу это даётся труднее. Дэвид списывает свою хандру на погоду и просит не обращать внимания, но улыбки его становятся всё более вымученными, голос — вялым, плечи — сутулыми. Возможно, это и впрямь естественные для Поза сезонные изменения, но Дон их прежде не видел, только начав жить бок о бок стал замечать и закрывать на них глаза не собирается. Правда, он надеется, что в этом он хоть немного сумеет Позу помочь. По крайней мере, он хочет попытаться.

***

Как ни чудесна и ни удивительна жизнь рядом с Доном, но постепенно погода, стресс и усталость берут своё: начинается зимняя депрессия. Дэвид и раньше с трудом переносил сокращение светового дня и холод, но тут, в Лондоне, к этому добавляется ещё и постоянная сырость, и заметно большее количество пасмурных дней… и ему начинает казаться, что он никогда не согреется.

В новом коллективе нужно быть гораздо более осторожным и внимательным, чем в том, где у тебя уже есть друзья. И он прекрасно понимает, что всегда, неминуемо, находятся в любом месте люди, которым ты не нравишься просто так, даже безо всяких серьёзных поводов. И всё-таки то, что среди педагогов Беллерби обнаружились уже двое, относящихся к нему по разным причинам с неприязнью, довольно сильно удручает его. Плюс ко всему, преподаватель, на место которого его взяли, был, оказывается, весельчак и любимчик всех школьников, так что Дэвида приняли слегка в штыки и в первые же дни окрестили «занудой». Понадобилось действительно много терпения и сарказма, ни в коем случае не направленного лично на кого-то из учеников, чтобы перебороть это их мнение — и это сильно вымотало его, сильнее, чем он ожидал.

Не помогают и вести о здоровье его старенькой матери. Она чувствует себя всё хуже, но навестить её нельзя: она категорически не желает ни видеть сына, ни даже слышать о нём, «пока он не одумается и не станет нормальным мужчиной». До сих пор она не может простить признания, к которому сама его, в общем-то, вынудила вскоре после смерти отца: слишком настойчиво требовала скорее найти невесту, вот Дэвид и не выдержал… Да что теперь вспоминать. За ней ухаживает её сестра, старшая, как ни удивительно. Дэвиду остаётся лишь созваниваться с тёткой и отправлять ей всё необходимое, что сможет достать. Она общается с Дэвидом довольно приветливо, но то, что мать не сдаётся, до сих пор отзывается болью.

И от присутствия любимого человека рядом парадоксально становится только хуже. «Это депрессия, Познер, в ней от всего хуже становится, тебе ли не знать. И это пройдёт», — пытается он успокоить себя. Но всё равно не может избавиться от ощущения, что проваливает единственный выпавший ему шанс: настоящие отношения, в кои-то веки, настоящая любовь — а он уже почти ничего не чувствует. Да ещё и своим унынием тревожит и огорчает того, кого больше всего на свете хотел только радовать… Того, кто заслуживает больше радости и поддержки, чем Дэвид, по-видимому, способен дать. «Заслуживает кого-то получше тебя», — вьётся назойливая мысль. Он ещё не поверил ей, он ещё помнит, что это искажение восприятия. Но со временем этот голосок в голове кажется всё убедительнее.

Свою усталость, свои тревоги и страхи дома он старается преуменьшать как только может. Не хватало ещё ему действительно сделаться обузой Дону, которому и без него сейчас отчаянно тяжело. Ханна, по-видимому, ведёт себя так, будто совсем не понимает, чего хочет. Из обрывков разговоров, которые он слышит иногда, он делает вывод, что намерения её гораздо серьёзнее, чем пересказывает ему Дон, хотя и меняются они слишком уж быстро. (Ну конечно же, Дон тоже пытается смягчить свою сторону неприятностей.) И общаться с детьми она ему опять запретила, прослышав о том, что в общении теперь частенько принимал участие и Дэвид. В издательстве многие узнали, с кем и как Дон сейчас живёт, и кое-какие важные шишки не подают ему теперь руки, официальным поводом называя его непорядочность по отношению к жене. И если во всём этом не виноват Дэвид, то кто же, блядь, тогда ещё.