— Какого хуя у него сперма на груди была?!
— Это не сперма! Это… блин, может, на кровати кто до нас трахался. Точно, там Димас со своей скакали. Нахуй мне он бы сдался, я нормальный.
— Нормальный. Только пидарас, не по предпочтениям, а по жизни!
— Пошел вон, — просит Максим, сам садится со мной рядом, тащит мою полубездыханную тушку к себе на руки и ни с того ни с сего начинает реветь. Уткнувшись лицом мне в плечо, ревет навзрыд, я за эти пару минут сам чуть не разревелся, только не получается, внутри все отпустило, воздух спертый покинул тело, и теперь его наполняет что-то огромное, что-то такое, что не могу усвоить, и тошнит еще больше.
— Ты из-за меня? — спрашиваю, лежа на заднем сиденье его авто, когда выезжаем с парковки. Макс, после того как успокоился, не сказал мне ни слова.
— Нет. Из-за себя. Устал.
— Быть со мной?
— Устал быть частью того, что вы оба творите. Так любить нельзя. Вы убиваете друг друга, и я больше не хочу это видеть.
— Ты меня бросаешь? — Получается со смешком, но слишком болезненным, чтобы стало весело.
— Я уеду на некоторое время. Разберись со всем, а дальше… будет видно.
— А бизнес?
— Никуда не денется. Заместитель справится, да и ты будешь здесь. И еще. Тебе неделя на восстановиться, Дане — неделя на переварить. Я сам с ним поговорю.
— Я не знаю как себя вести. С ним. Я не могу.
— Думаю, с этим вы разберетесь сами. А теперь заткнись, бесишь.
Неделя растянулась в целую вечность. Максим, как и обещал, быстро свернулся и уехал, оставив меня одного в пустой холодной квартире. Первое время я испытывал шок, чувствуя себя теленком, оторванным от матери, но потом понял, что Макс все сделал правильно, и дышать сразу стало легче. Одиночество не ушло, тоска тоже была всегда рядом, но жизнь показалась проще, хотя я и не понимал, почему.
Я знал, что Данила в порядке, скоро должен выйти на работу, хотя и не может все еще вернуться полностью к привычной жизни. Что-то в нас обоих изменилось. Я тоже перестал быть прежним, научился отказывать партнерам, обламывать поставщиков и грубить коллегам, когда те задерживают с работой. Макс правильно сказал: «Да пошло оно все на хуй, всех денег не заработаешь, а я у себя один. Ну, еще ты, долбоеб, у меня есть. И второй придурок тоже». Грубовато, но правда.
А еще… я жутко соскучился. Видел в первом встречном его, в каждом голосе слышал знакомую интонацию, устал ходить со стояком, когда воспоминания начинали разжигать фантазию, но все обрывалось в тот момент, когда психика сталкивалась с логикой, и я словно падал, падал куда-то и не мог вернуться, не мог руку протянуть, даже подрочить на него не мог, потому что казалось — это неправильно. И знал, конечно, знал, это нечестно по отношению к нему, не виноват на самом деле, просто пить не умеет, и за это бы выпороть, но… Нам все равно придется поговорить, обсудить и выслушать друг друга, но оттягивал момент встречи до последнего, пока он сам меня не настиг.
— Привет, — знакомый голос, прошивший насквозь, как игла мотылька, послышался издалека.
Парень стоял в конце коридора, переговариваясь с бухгалтершей, что-то быстро объяснял, в упор глядя на меня и не обращая никакого внимания на декольте девушки, выставленное напоказ явно для него. Мне кажется, если бы сейчас попытался уйти, он кинул бы мне в голову отчет, что держал в руках.
А я не мог. Не то что идти, даже стоять стало в тягость. Привалившись к подоконнику, рассматривал его, такого родного и одновременно далекого, недостижимого. Черную рубашку, но и ее он умудрился превратить в нечто полуспортивное. Видел, как он сутулится, как ему не хватает капюшона, чтобы спрятаться, как бесят его все, особенно собеседница и запах ее духов, слишком яркий и приторный. Я даже знал, о чем он думает, только сам не понимал, о чем думать мне. Мир сузился до крохотной точки, до прямого взгляда, который не смог выдержать, и опустил глаза.
— Выглядишь паршиво, — слышу над головой, осмотревшись, не вижу больше в коридоре никого, кроме нас, и уже потом, как зависший компьютер, проглючившись, чувствую его вкус на губах, и уже потом тепло.
Упираюсь ему рукой в живот, отталкиваю, но Даня упрямо отводит руку, жестко сцепив пальцы в кольцо на запястье, и прижимается сильнее, наплевав, что в любую минуту может появиться кто угодно. Отворачиваюсь. И сам себя за это ненавижу. В глаза ему смотреть не могу, больно.
— Я от тебя не откажусь, — утверждает безапелляционно и крепко сжимает мою ледяную ладонь, касается губ, заглядывая в глаза. — Хоть ты и придурок. Прям как я.
Упрямый, непрошибаеый, просто невозможный — как с ним вообще разговаривать?!
Его мои выебоны выносят секунде на пятой, я понимаю, что попал, уже в Максовом кабинете, откуда он шуганул зама, проорав про какое-то совещание.
Щелчок замка — его тяжелый взгляд, и у меня пот начинает течь градом по лицу и шее.
Молчание хуже крика. Никогда не понимал, о чем он думает, когда молчит. Это пугает и сводит с ума. Невыносимо. Так же как и его руки по моим плечам, касание ресниц на коже, сильная хватка, из которой не могу выбраться, хотя и пытаюсь, слабо сопротивляясь, пока он притесняет меня к столу, опрокидывая навзничь, и, придержав под шеей, опускает полностью.
Я выставляю руки перед собой, упираюсь ему в грудь, тут же отдергиваю их, испытывая такой стыд, что закрываю глаза, чтобы парня не видеть, чтобы весь этот мир не видеть. Больше ему не мешаю, чем он и пользуется, улегшись сверху, клеймит поцелуем, пугливо нацеловывая губы, и, всласть наигравшись, углубляет ласку. Я не могу раскрыть рот, меня блокирует изнутри, и вижу, как тяжело ему дается это отчуждение, как прямо сейчас хочет все бросить, тупо обидеться и свалить, я ведь все равно за ним пойду, и терпит, осторожно, по пуговице расстегивая на мне мокрую от пота рубашку, дышит часто-часто, обжигая дыханием, трется всем телом, его волнение сильнее моего, он мелко дрожит и тихо постанывает, когда обнимаю в ответ, разорвав поцелуй, прячу красные увлажнившиеся глаза у него на плече, сам почти вою, и головой бы побился, только он руку под затылок поставил.
Шепчет на ухо всякие глупости, плавно из заботы переходя в пошлость. У меня не просто член камнем, меня от возбуждения тошнит, и каждое его осторожное касание, каждая пробная ласка, как удар хлыстом. Тело болеет им, а мозг, сука, сдох, и запустить его, объяснить, что это мое, что никуда не делся, что никто его не трогал и тронуть не посмеет — не получается. Отсюда и истерики, и депрессия, паника и смех без причины, и все это за минуту, пока он поднимает меня на руки, перенося на диван, усаживая к себе на колени лицом к лицу, и больше не спрашивает, чего я хочу, он все это видит, и делает тоже сам. Срывает одежду, выдергивает ремень, с брюками возится дольше, сыпля отборным матом, пока раздевается сам, и меня с рук не спускает. Так и сидим лицом к лицу, давимся эмоциями и поцелуем, воздуха катастрофически не хватает, и чем меньше его, тем яростнее начинаю его целовать я. Макс был прав: мы убиваем друг друга, каждый раз становясь ближе — убиваем, чтобы потом родиться заново, воскреснуть и больше не быть прежними, главное, воскреснуть не забыть…
Холодными пальцами вдоль позвоночника, ласкает руками, собирая с кожи пот, спускается ниже… долго мнет ягодицы, засунув язык глубоко мне в рот и переплетя со своим, пока не начинаю стонать в поцелуй, чувствуя его пальцы внутри себя, а повыше, в сердце, бешеный, такой знакомый ритм. Прогибаюсь под его руками, нетерпеливо ерзая, соскальзываю с пальцев, он злится и добавляет к двум третий, наращивая темп, словно не замечая, как все сильнее сжимаю его коленями и тихо скулю, не в силах сдерживаться.
Выдержка в клочья. Давление. Боль. Темень в глазах. И пошлый выдох, мой или его — уже неважно. От соударения тел по кабинету разносятся постыдные шлепки, Дане на них плевать, в то время как меня, наоборот, это напрягает, стараюсь быть тише, стараюсь вообще заткнуться, на что он заводит мои руки за спину, пережимает их своими, обездвиживая, и, опрокинувшись спиной на кожаную обивку дивана, начинает яростно трахать, до крика, до хрипов, до сорванного голоса, до полной дезориентации и потери речи, про дыхалку вообще молчу, дефицит кислорода, и явно плохо. Обоим. Оргазм выстраданный, без рук и дрочки, чисто на эмоциях, поэтому и уносит моментально, и тело судорогой, и зубы намертво сжаты, не помогают ни его объятья, ни ласка, ни забота в обеспокоенном голосе. Помогает корвалол, сигарета и полбутылки коньяка, которую пьем на двоих прямо из горла. Меня перемкнуло, и я просто начал ржать. Совершенно по-свински хрюкая и закатываясь так, что живот разболелся, смеялся до боли в скулах и первого подзатыльника. Я смеялся. А он плакал. Так и сидели, поглядывая друг на друга, он реветь начинал, я ржать, потом менялись. В итоге чуть не подрались, все из-за того же вечера, пришлось объяснять, рассказывать, растолковывать все подробно, пока он не успокоился, что я был не «где-то, лишь бы», а по делу. Пришлось обещать, что буду больше уделять ему внимания. И доказывать это пришлось тут же. Нежно, трепетно, даже не знал, что так умею. Зам в кабинет так и не попал этим вечером. Макс только ночью позвонил, сказал чтобы валили домой, еще про вебку рассказал и подъебнул, что я скорострел, за что был послан на хуй. Дане о камере рассказывать не стал, но видео попросил сбросить, так, чисто на память.
