В доме зябко и неуютно, как будто и не живёт здесь никто.

Марго поёжилась.

Заметив это, старик прохрипел с усмешкой:

– Замёрзла? А я не топлю помногу – холод он бодрит, закаляет. Жара с теплом – расслабляют. От этого расслабления одни болезни да дряхление. Ничего, привыкнешь.

Обстановка в доме вся из девятнадцатого века: кругом этажерки, горки, буфеты, «шкапики» на фигурных ножках, бугристые кресла и диваны, стулья с высокими спинками. И запах. Он пахнул на Марго сразу, как только вошла. Она вспомнила – запах был и в прошлый раз. Его можно было спутать с затхлостью и старостью, с духом прелого сена, гниющих листьев, отсыревшей коры.

То, чем пахло в доме Серафима, Марго не могла понять, как тогда, так и сейчас.

Осенний день недолог. Не заметишь, как он уж и растворился в дымке заката. Вечерняя дождевая прохлада просачивалась в дом в открытые форточки.

Марго натирала старинное серебро и посуду в одном из буфетов. «И как он тут со всем управляется? Его ровесники те, что не в могиле, без посторонней помощи и ступить не могут, а он всё один. Ведь тут и воду носить надо и печь топить», – думала она, прополаскивая тряпку в ведре. Ледяная вода обжигала руки.

– А ты воду не жалей.

Марго вздрогнула и обернулась. Серафим стоял в дверях и улыбался:

– Колодец же во дворе. Делов-то пять минут.

Отвыкнув от него за эти годы, Марго чувствовала себя неловко. Эта неловкость была сродни страху. Она не могла привыкнуть к голосу старика, менявшемуся на дню по нескольку раз – то глухой и сиплый, то раскатистый и властный, то ласковый и тихий. Она вздрагивала всякий раз от его внезапного появления и всегда из-за спины и такого же внезапного исчезновения, когда она, что-то говоря, оборачивалась, но его уж и не было. Тишина комнаты в тот момент действовала гнетуще. Марго чувствовала, что за ней наблюдают, подсматривают. Сквозь стены.

– Ладно, кончай с этим, – предложил Серафим, – всех дел не переделаешь. Пойдём в залу, посумерничаем. Так уж и быть в честь твоего прибытия печку истоплю, а то совсем околеешь. – Подойдя к комоду и порывшись в нём, он достал пуховую серую шаль и накинул внучке на плечи. – На пока что, погрейся.

– Спасибо. – Марго коснулась щекой мягкой шерсти.

Руки от холодной воды покраснели, пытаясь согреться, Марго обхватила ими себя. «Интересно, чья эта шаль?»

Проводив внучку в зал, Серафим оставил её одну.

В зале, самой большой и нарядной комнате так же прохладно и сумрачно, как и во всём доме. Стены высокие белёные, но окна маленькие, низкие, отчего в доме даже в солнечный день всегда сумрачно.

«Значит, не нужен здесь свет и солнце…» – Отметила Марго, греясь уютным теплом шали.

Серафим не пользовался электричеством – дом освещали свечи. Огарки в старинных канделябрах стояли в каждой из комнат. Не было в доме ни телевизора, ни радио, ни других благ цивилизации.

Марго зажгла свечи и села в кресло напротив большой печи с голубыми узорами на белом кафеле.

– Ничего, сейчас потеплеет. Какая ты, однако, мерзляка. – Серафим вошёл с охапкой берёзовых дров.

– Я сейчас, растоплю, – вызвалась помочь внучка.

– Сиди, я сам. Чай, не калека какой. Справлюсь. Или ты может, про лета мои напомнить желаешь? – И он раскатисто рассмеялся.

Марго заметила, что старик любил пользоваться просторечьем, которое совершенно ему не шло. На слух оно звучало правдоподобно, но с образом Серафима не вязалось, выглядело искусственным.

– Ладно, соловья баснями не кормят. Сейчас самовар поставлю. А ты чашки с буфета достань да пирог маковый. Порежь – и на стол.

– Пирог? А откуда у тебя пирог?

– Откуда, откуда, – Серафим прищурился, – да вот, Акулина принесла, постаралась.

– Какая Акулина? – Марго сгорала от любопытства.

– Да есть у меня тут одна прислужница, помощница по хозяйству.

– А кто она? Сегодня придёт?

– Нет, сегодня не придёт. Незачем, – отрезал старик. – Да ты не фантазируй, тоже мне – провидица. Я, ты знаешь, с людьми-то не очень… да и они меня сторонятся. Но Акулина ничего, тихая молчунья – для меня самый раз. Вот и заходит. – И Серафим вышел.

«Тихая молчунья…» – Повторила про себя Марго, провожая его взглядом.

Дрова в печи потрескивали. Накрыв на стол, Марго села в кресло, поджав под себя колени, так теплее. «Странно, – подумала она, – время здесь тянется долго. Кажется, вечность прошла, как я приехала. Зачем он меня вызвал? Он ведь не болен».

В комнате тепло и уютно от раскрасневшейся печи. Марго разморило. Огни свечей расплывались в глазах. Она вытянула вперёд ноги и задремала.

Проснулась от взгляда. Серафим сидел напротив. Марго не услышала, как он вошёл и поставил самовар на стол.

– Так, Ритуля, давай чай пить. Разливай, будь сегодня у меня хозяйкой.

Марго разлила чай. Серафим взял чашку, и жилистая рука при этом не дрожала. « А у дедушки всегда дрожала», – вспомнила Марго умершего деда Михаила.

Белыми крепкими зубами Серафим откусил от пирога. Марго поперхнулась, когда увидела эти зубы. После того, как откашлялась, прихлёбывала обжигающий чай. Серафим, казалось, и не смотрел в её сторону.

После чая они сидели в полной тишине. Смотря на огонь свечи, Серафим о чём-то всё думал. Его глаза сузились, став узкой щелью, но вот они вновь раскрылись, и брови вскинулись вверх.

Он стал расспрашивать внучку о городской жизни. Внимательно слушая, переспрашивал временами, особо интересуясь работой в ресторане. Ни разу он не спросил ни об одном из родственников. Марго и сама была оторванный лист.

– Насколько ты приехала?

– На дня два. Три.

– Скорее на два, нежели на три? – переспросил он, устремив на неё холодные проницательные глаза. В ответ Марго робко кивнула. – Ну что ж, время терпит. Дай-ка вон ту колоду карт. – Серафим указал на комод, на котором лежала разбухшая старая колода. Марго подала. – Садись. В преферанс играть умеешь? Хотя откуда. Давай, научу. – И он стал учить её играть в преферанс.

Когда Марго уловив суть игры, начала делать видимые успехи, он предложил другое: – Пасьянс раскладывать умеешь? Давай научу.

Щёки Марго разгорелись от азарта ещё во время преферанса, теперь она с жадностью следила и за пасьянсом. Руки Серафима и карты мелькали. Марго казалось, что он показывает фокус. Когда всё сложилось и сошлось, он посмотрел на внучку:

– Интересно?

В ответ Марго закивала.

– Завтра будет ещё интересней. А теперь давай-ка спать. – Он встал из-за стола. – Здесь ничего не убирай. Акулина утром всё подберёт. – Подойдя к Марго, он поцеловал её в лоб. – Покойной ночи.

Постель хрустела, и от прохлады в комнате вдвойне приятнее окунуться в неё, замирая и чувствуя, как тело согревает ледяную простыню.

За окном шумел тревожимый ветром сад. На окна налетали редкие капли дождя, но как тепло и мягко. Марго закрыла глаза.

Утром она встала поздно.

Быстро оделась и вышла в залу.

На столе дымился самовар, и вкусно пахло выпечкой. Непривычно большие пироги лежали на блюде. Стрелки на часах показывали одиннадцать. Марго попеняла на себя за поздний подъём. Ей так хотелось увидеть Акулину. Марго показалось, что Серафим её скрывает.

Весь день она ждала продолжения. Продолжения вчерашнего вечера: должно быть что-то интересное, ведь он ясно намекнул вчера об этом перед сном. Но Серафим не обращал на внучку внимания. После обеда и вовсе куда-то исчез, оставив её наедине со старыми затрёпанными книгами, которые предложил пролистать. К ним Марго даже не прикоснулась.

Она, скучая, слонялась по дому и томилась в ожидании вечера. После того, как узнала, что по хозяйству Серафиму помогает управляться Акулина, желание что-либо сделать пропало.

«Наверное, спать ушёл, всё-таки возраст», – думала Марго, останавливаясь перед закрытыми дверьми некоторых комнат. В которой из них могла быть спальня Серафима, она не помнила.

Марго вышла во двор, обошла кругом дом, прогуливаясь вдоль пожелтевшего сада. Фруктовые деревья и кустарники росли в тесноте, плотно прижатые друг к другу, создавали живую стену, укрывавшую дом от посторонних глаз с улицы. Но «глазам» и без «стены» не пробиться сквозь деревянный глухой забор.