А против Бога, как известно, не попрешь.
Поэтому я просто обиделась и плюнула на всех. И вот теперь я здесь, в абсурдной недоквартире, и мне даже чаю не выпить, потому что, как я уже говорила, у меня нет чайника. И чашек нет, и заварки, и сахара… ничего, короче, нет, вообще, только кипятильник и белая эмалированная литровая кружка в желтый цветочек, эту кружку мне как-то папа купил, давно еще, когда все было хорошо. Ну, как – хорошо… относительно хорошо, потому что у меня никогда не было так, как мне бы хотелось. Но сейчас я думаю, что тогда я была очень счастлива, потому что были живы родители, и все было если не ок, то по крайней мере не так, как сейчас.
Снова кто-то стучит в дверь. Да что ж такое! Возможно, имеет смысл открыть и дать понять раз и навсегда, что я не хочу ни с кем разговаривать, ста грамм у меня тоже нет, и вообще я вампир. Мне не нужна помощь, я не намерена вступать ни в какие разговоры, адье, граждане, идите все лесом.
Но дело в том, что я и ссориться не хочу, так что судите сами, до какой степени меня все достало.
– Эй, ты откроешь или нет?
Настырная мерзавка, надо же. Ага, открою – когда ад замерзнет.
– Я тебе пожрать принесла, оставлю у двери. Посуду потом заберу.
Очень мне нужны подачки от каких-то маргиналов. Могу себе представить эту «еду». Хотя, конечно, мой рацион сейчас не назовешь разнообразным, а скоро и того не станет, если я срочно что-то не предприму.
Шаги удалились, где-то закрылась дверь. Ладно, погляжу, что там.
На полу стоят небольшая кастрюлька и пластиковый судок. Черт, жрать-то как хочется… Эти растворимые супы и порошковое пюре меня убивают.
– Ну, я не просила, но не оставлять же здесь…
Надеюсь, никто этого не видит.
В кастрюльке суп с фрикадельками, в судке жаркое и хлеб. Жаль, холодильника нет, испортится, мне-то за раз это нипочем не съесть. Похоже, боги отвернулись от меня, но кто-то из святых все-таки решил поддержать мое бренное существование. А может, мне просто не дают сдохнуть с голоду, потому что придумали для меня еще кучу всяких гадких аттракционов, а если я умру, то уже не смогу повеселить эту праздную публику.
Хотя в следующей жизни я вполне могу родиться утконосом, чтоб уж совсем весело было.
За окном уже почти стемнело, и надо бы ложиться спать – все равно делать больше нечего. Ну, можно пойти погулять, но я уже была на улице, опять выходить неохота.
С тех пор как я здесь, мои прогулки проходят исключительно по ночам – так меньше шансов нарваться на соседей. Если приходится выйти днем, я, как вы уже поняли, предпочитаю наглухо забитую черную лестницу. Возможно, из-за этого родился миф о том, что я вампир.
Я зажигаю свет – убогая комната при таком освещении выглядит еще хуже, даже купленный у алкаша комод не спасает, хотя он мне нравится, но в этой обглоданной временем и бесхозяйственностью комнате изящный комод вроде как лорд на вечеринке кокни.
Ладно, как-то устроюсь со временем.
У правой от входа стены расположено каменное полукруглое возвышение, к которому ведут три ступеньки, там я устроила себе гнездо. Думаю, когда строился дом, это место было предусмотрено для оркестрантов, ведь любой приличный бал должен сопровождаться музыкой, но теперь вместо оркестра здесь я. Сплю тут, установив старую раскладушку, которую нашла в глубокой кладовке. Здесь такая имеется, я упоминала? Нет, конечно. Впрочем, плевать, там все равно ничего нет, кроме тяжелого котла на треножнике и покрытой окалиной кочерги с завитушками на ручке. Я туда перетащила часть ящиков с книгами и кое-какими вещами.
Ну, и раскладушка эта тоже была там, вполне крепкая. Я ее отстирала, как смогла, и теперь сплю на ней, уложив на нее папин спальный мешок, это лучше, чем на полу. Поскольку делать мне совершенно нечего, я изучаю газеты с вакансиями, но пока мне ничего не подходит. Хотя, безусловно, я отдаю себе отчет в том, что хорошая работа в таких газетах не предлагается.
В кладовке стоят ящики с книгами, и я достаю «Мэри Поппинс» Памелы Треверс – старая книжка, еще папина, издана в семьдесят втором году, я помню, когда читала ее в детстве, и тогда эта книжка ощущалась как очень странная. Но знаете, со временем ко многим вещам привыкаешь, да и восприятие меняется.
Когда я чувствую себя ужасно или около того, мне нужно уцепиться за что-то привычное и знакомое. И таким чем-то привычным и знакомым становятся книжки, которые я читала в детстве. Как бы погано мне ни было, стоит только открыть одну из своих старых книжек, все становится если не хорошо, то терпимо.
И вот Мэри Поппинс уже пришла в дом к мистеру и миссис Бэнкс, и я по-прежнему уверена, что миссис Уиннифред Бэнкс заслуживает здоровенного пинка, потому что пользы от нее нет никакой. Судите сами: готовкой занимается миссис Брилл, некая Элин накрывает на стол – так, словно хозяйка дома без рук, без ног, а тип по имени Робертсон Эй точит ножи и чистит ботинки, попутно подстригая газон, и все эти люди получают жалованье, а ведь еще есть нянька! А сама-то миссис Бэнкс чем занята целый день? Да ничем. А потом мистер Бэнкс стонет, что денег ни на что не хватает. А как же их будет хватать-то, когда такая прорва народу получает жалованье за то, что вполне могла бы сделать миссис Бэнкс, если бы соизволила поднять задницу, да только дудки!
Лентяйка она, паршивая жена и никчемная хозяйка, вот что.
Мэри Поппинс мне, кстати, тоже не нравится. Неприятная самовлюбленная личность, да. Но книга в целом очень волшебная, есть в ней какая-то странная пограничная атмосфера – как между сном и явью, знаете, когда на грани засыпания стирается нечто, определяющее точку в пространстве и времени, и в этом тумане совершенно особая жизнь. А если из него резко выскочить, сначала вообще не понимаешь, где находишься, настолько секунду назад было все реально – и при этом не являлось сном.
И очень странные картинки в самой книге, когда-то они были черно-белые, но я их в детстве раскрасила фломастерами, и теперь они цветные.
Ох, а миссис Корри с ее отломанными пальцами – вообще жесть. Но, блин, когда я вот так лежу, завернувшись в знакомый с детства плед, и читаю о странных делах, творящихся на Вишневой улице, мир не кажется таким категорически враждебным.
Я вообще предпочитаю окружать себя привычными вещами, и наш старый дом был именно таким, но оставаться там я не могла, и потому я здесь. Чаю бы выпить, но он у меня, похоже, весь вышел, и ведь я знала, что этот день когда-то наступит, но наступил не день, а вечер, и утро будет тоже, и без чая никак, а значит, мне прямо сейчас придется плестись в магазин, чтобы купить хотя бы чайных пакетиков, как бы это ни было ужасно – без чая жизнь совершенно отвратительна, так что надо идти, деваться некуда. Тем более, что я же собиралась в магазин. Если бы алкоголик меня не тормознул, я бы уже даже вернулась, а теперь все равно придется плестись по темноте.
Я нехотя выползаю из объятий пледа, оставив книжку раскрытой, – не люблю листать в поисках места, на котором закончила чтение. Темные джинсы, такая же толстовка с капюшоном, кроссовки – уже достаточно тепло, чтоб не надевать куртку. В общем, кто меня ночью видит.
Осторожно открыв дверь, я выглядываю в коридор. Пусто и гулко, слышен работающий у кого-то телевизор, но надо отдать должное строителям, сработавшим дом: звукоизоляция тут отличная. Скользнув к двери, оказываюсь во внутреннем дворике. Полукруглый флигель, в котором когда-то, видимо, жил кто-то из прислуги, а потом неведомая мне Митрофановна, которую угораздило умереть в тот день, когда я появилась в этом доме, подмигивает мне освещенным окном – свет погас, похоже, алкаш Лешка устраивал банкет.
Еще три небольшие постройки, которые служили прежним хозяевам для каких-то хозяйственных нужд, теперь там сараи, запущенные и грязные.
– Эй, погоди.
Тут у всех это «Эй!», как глупо.
– Да погоди, куда ты.
Как ни странно, Лешка трезвый. Свет фонаря скрыл морщины и одутловатость, и сейчас я с удивлением вижу, что когда-то он был весьма хорош собой: гордый разлет бровей, прямой нос, лицо с высокими скулами. Все это оплыло и сместилось от непомерных возлияний, но тьма обнаруживает настоящую суть вещей, вот чем она хороша.
