– Все, ящики занесли, сейчас Миша узел притащит. – Рита, запыхавшись, расстегнула полушубок. – В общем, ты оставайся, обживайся тут, а послезавтра утром я к тебе заеду, и поедем к нотариусу. Оформим сделку, и все.

– Ага, спасибо.

Старуха заглядывает в принесенные коробки, и это так себе идея.

– Все, бабушка, поехали. – Давешняя Люся берет бабку за руку. – Пусть девушка устраивается.

По тому, как громко она говорит, становится ясно, что старуха глуховата.

– Что ж, и правда, нечего нам тут путаться под ногами у молодой хозяйки. – Старуха подмигивает мне. – Ну, ты сама поглядишь, в кладовке раскладушка-то, не на полу, же тебе спать, хоть и тараканов нет, а все ж негоже на полу. Кабы знали, так диван бы оставили.

– Баба Маша, твоим диваном можно было еретиков пытать, одни пружины в разные стороны. А вот шкаф надо было оставить, но кто ж знал, еще третьего дня все выбросили. – Люся кивнула в сторону двери. – Идем, поздно уже. Так послезавтра у нотариуса, счастливо оставаться.

У нотариуса так у нотариуса, я молча киваю, с тоской глядя на кучу коробок. Разбирать мне их совершенно не хочется. Я хочу спать, ну и чаю бы выпила, конечно, – только чайника нет, и чая, и ничего вообще, я уходила из дома, в котором выросла, взяв с собой только то, без чего обойтись я ни за что не смогу, а еда в этот список не входит.

Мой уход из дома очень сильно напоминал бегство, и по сути он им и был.

У меня очень токсичная семейка – вернее, то, что от нее осталось, а это немного. Когда не стало отца, я, собственно, и сама собиралась съехать, поменяв пароли и явки, чтобы никогда больше никого из них не видеть, но я не думала, что буду уходить короткими перебежками, наспех похватав коробки и позвонив полузнакомой тетке-риелторше.

Позавчера я наняла ее искать мне жилье на те очень небольшие деньги, что у меня оставались. Я понимала, что найти приличную квартиру в нормальном районе будет нереально, и уже приготовилась к худшему, то есть к жуткой панельной хрущевке в районе Глиссерной, Енисейской или Ногина.

А тут центр города, недалеко от театра – но боже мой, этот дом просто музейная древность.

– Смотри, вода в кранах есть – конечно, душа как такового нет, фанерой выгорожен закуток и сломана труба, но главное, что вода есть, а трубу починишь. Кухни тоже как таковой нет, тоже фанерой отгорожено пространство, но, правда, плита не работает, это минус. А наверху типа чердак, у остальных людей там полноценные комнаты, а у тебя нет, но за такие деньги что ж ты хотела. И хотя вместо ванной и кухни только перегородки, но комната большая, и все можно сделать, и вряд ли это будет очень много стоить. – Рита теребит меня, довольная собой. – Зато район отличный, а не жопа мира, и соседи хорошие – видала, вмиг все занесли, по первому зову собрались. А соседи – это важно. Кстати, их тут немного, что тоже хорошо. А ремонт… да разживешься и сделаешь ремонт, а там поднакопишь денег, продадим эту квартиру и найдем получше, не переживай.

– А я не переживаю.

– Ну, да, оно заметно. – Рита ухмыльнулась. – Звонила своему супругу, просила замолвить слово о бедном гусаре… о тебе, то есть. Чтобы следователь отстал от тебя. С работы тебя поперли?

– Ничего.

– Ничего – это когда ничего, а жить на что? – Рита задумалась. – Вот тебе газета с вакансиями, найдешь что-то, да те же объявления расклеивать, если совсем нет денег, месяц перекантуешься, а через месяц из нашего агентства будет уходить человек, я за тебя словечко замолвлю, хочешь? Хорошая работа, коллектив отличный, а когда поднавостришься, то очень скоро заработок пойдет, и неплохой заработок. Так как?

– Можно, наверное.

Работы у меня теперь и правда нет. Проклятые чистоплюи, как будто это я грохнула бедолагу Виталика, а не моя сестрица.

– Ладно, не переживай, все наладится. – Рита ставит у двери пакет. – Это тебе на новоселье. Бытовая химия и кое-какая жрачка, тебе бы поесть чего. Ладно, ты держись, а я тебе позвоню.

– Ага.

Телефонный номер у меня тоже новый, старую сим-карту я вытащила по дороге сюда.

– Ты мне свой новый номер дай. – Рита смеется. – Симку-то ты выбросила, я же видела.

Выбросила в окно, а это другая – ну да, Рите новый номер нужен.

– Только никому не давай номер, ладно?

– Могла бы и не говорить. – Рита фыркнула. – А только с такими гадюками, как у тебя родственнички, я б на другую планету улетела, не то что номер телефона да адрес поменяла.

Мне пришлось рассказать Рите о своей ситуации, в общих чертах, конечно. Остальное она, видимо, выяснила через своего мужа-мента. И тайна следствия им там нипочем, позвонил да спросил. Хотя, конечно, никакого секрета и не было, об убийстве Виталика раззвонили все телеканалы – как же, сестрица ему одним выстрелом башку снесла, только нижняя челюсть осталась, выставив на всеобщее обозрение зубы Виталика, оказавшиеся сплошь в пломбах. И хотя так-то Виталик был никем, но тут же, извольте видеть, преступление на почве страсти.

– Что ж теперь.

– Не кисни. – Рита вздохнула. – Хотя это легче сказать, чем сделать, но все равно не кисни. Все гораздо лучше, чем могло быть.

Тут она права. Я сейчас могла бы до сих пор стоять на улице в окружении коробок и ожидать такси, а потом таскать на себе коробки и складывать их в какой-то чужой квартире. Или лежать мертвой где-нибудь на пустыре. А так я в квартире, которая послезавтра станет моей. И у меня оказалось накоплено достаточно, чтобы купить ее, а могло ведь быть и хуже, Рита абсолютно права.

– Ничего. Это я так. Рита, я очень признательна, правда.

Просто я не умею выражать эмоции, вот внутри все чувствую, и с эмпатией у меня порядок, но показывать не могу, вся моя предыдущая жизнь научила меня именно этому. Нельзя показывать, что чувствуешь боль, да и вообще хоть что-то, потому что есть люди, которые используют твою слабость против тебя.

Я очень рано перестала плакать – по крайней мере, прилюдно.

– Ладно, завтра позвоню.

Рита ушла, а я заперла дверь и огляделась вокруг. Свисающая с высоченного потолка лампочка осветила убогого вида комнату, абсолютно пустую, если не считать табурета, на котором сидела старуха, и древней деревянной тумбочки, рассохшейся, с облупившейся краской.

Но мне хочется спать, и я достаю из коробки спальный мешок. Этот мешок я взяла из кладовки, где стояли папины туристские принадлежности – отчего-то не хотела оставлять его, потому что спальный мешок – это нечто очень личное.

Штор на окнах нет, и я раскладываю вокруг коробки с вещами и стелю на пол спальный мешок, поверх него бросаю свой плед и подушку, вытряхиваю из пакета одеяло. Это то, что я сегодня, уходя, забрала с собой, просто стянув с кровати. В углу возвышается узел с маминым постельным бельем и полотенцами, но пока мне хватит и этого.

Поесть бы чего… но это можно завтра, а сегодня я хочу спать.

Но каким-то образом в комнате уже светло, а я целую минуту смотрю в потолок, пытаясь понять, где я нахожусь и куда подевалась ночь. За дверью какие-то шаги, голоса – что там Рита мне о соседях говорила, что они хорошие? Ну-ну.

Я иду в закуток, где толчок и раковина. Представить себе не могу, что старуха жила в таком свинарнике десятилетиями. Я вообще не понимаю бытовую неаккуратность и безразличие к тому, что вокруг. Мой дом – моя крепость, а тут не крепость, а просто сарай.

В пакете, оставленном накануне Ритой, еще два пакета, в одном – моющие средства, губки для мытья поверхностей, резиновые перчатки, в другом – хлеб, сыр, апельсины, пакетик с чаем, коробка рафинада, шоколадка, пачка масла и баночка апельсинового джема с лавандой. Похоже, Рита понимает меня гораздо лучше, чем весь остальной мир.

И где-то среди коробок есть та, в которой литровая кружка, кипятильник и папин туристский нож.

Подоконники в этой квартире очень широкие, и я устраиваюсь на одном с большой эмалированной кружкой, в которой плещется чай. Хлеб с маслом и кусочком сыра – отличный завтрак, а потом я вымою здесь все, что можно вымыть, – у меня, конечно, нет невроза на почве порядка, но от мысли, что здесь остались какие-то частицы кожи старухи, ее старческая моча, которой провонял толчок, меня просто передергивает.