Даже если ты сам – нищий.

Тем более что причины для общения в принципе нет.

– Ну, что, не открывает?

Женский голос, очень противный.

– Не. – Это голос явно мужской, и принадлежит он человеку пьющему. – Натаха, у тебя сто грамм есть?

– Нету. – Неизвестная мне Натаха злорадно засмеялась. – И у этой ты не разживешься, зря стучишь. Как переезжала, одни книжки заносили.

– А может, и не зря… – Алкаш под дверью, видимо, не устоял на ногах и тяжело оперся о мою дверь. – Там краны не работают, точно знаю, так я бы починил.

– Что ты там починил бы, алкоголик несчастный. Пропил ты, Леша, свои руки и голову, давно пропил, так что не стучись и не позорься, как Зойка узнает, что стучал сюда, так оторвет тебе все, что еще бултыхается, так и знай.

– Откуда ей узнать… Натаха, будь человеком, дай сто грамм, подлечиться надо.

– В психушке тебя вылечат, хватит канючить, хандубей.

Голоса удаляются, и я снова начинаю дышать. А то, что я не дышала, заметила только сейчас.

Эти две недели я все время искала работу, но безуспешно. Везде обещали перезвонить – ну, возможно, кто-то сейчас все-таки звонит.

Нужно выйти в магазин, хватит ныть.

Я надеваю поверх толстовки куртку и открываю дверь.

– Эй…

По голосу я узнаю алкаша, стучавшего ко мне совсем недавно. Значит, ждал в коридоре.

– Я знаю, что у тебя мебели нет. А у матери во флигеле много всякой мебели, дашь на бутылку – и забирай хоть шкаф, хоть что. Идет?

С одной стороны, у меня денег совсем в обрез, с другой – у меня и правда нет никакой мебели, а сделка выгодная.

– Идем.

Алкоголик засуетился, побежал впереди меня. Хорошо, что почти стемнело, никто не увидит.

Дверь во флигель обита дерматином, внутри беспорядок, но именно такой, какой бывает, когда спешно что-то ищут, а пока была жива хозяйка, здесь, похоже, всегда царила чистота. Покойная бабка была большая аккуратистка.

– Так-то я с Зойкой живу. – Алкоголик шмыгнул носом. – Но теперь перееду обратно сюда, мать умерла, дом теперь мой, а Зойка меня достала. Ну, а мебели мне одному столько ни к чему. Вот, смотри, что приглянется, я тебе сам и принесу.

Мебель покупалась, видимо, еще в восьмидесятых годах прошлого столетия, но сохранилась отлично. В серванте какие-то почетные грамоты, их много.

– Мать в роддоме акушеркой работала пятьдесят лет, ветеран труда, вот! – Алкоголик снова шмыгнул носом. – Батя-то умер давно, а мать только недавно. Жалко, один остался теперь. С Зойкой они вообще не ладили, никак. Ну, а я… а вот, смотри – подарю тебе просто так, хочешь?

Вещица и правда симпатичная – конечно, китайская поделка дешевая, но выглядит очень красиво: золотистая карета яйцевидной формы и шестерка белых лошадей в плюмажах, золото-серебро-бархат-камешки. Стразы очень красиво блестят, и сама вещица увесистая.

– Нравится? А забирай, ну типа на новоселье, вот правда, от души дарю. Мне оно ни к чему, я такими финтифлюшками не интересуюсь, пропью – и все, а тебе будет радость. Вы, девчонки, все любите разное блестящее. Ну, а заодно Зойке не достанется, она давно на него зубы точила, а теперь, когда матери не стало, она его утащит, я пьяный буду валяться, а она утянет, к гадалке не ходи, а мне скажет, что я сам пропил. А так я буду знать, что сам тебе отдал – так просто, на память. Бери, мать бы хотела, чтоб я не пропил и Зойке не отдал, а я тебе отдам, красивая игрушка. Еще одна такая была, только там не карета, а как бы яйцо на такой поляне, с цветами – красиво тоже, блестело ужас, мать его Зойке подарила на нашу свадьбу, а теща, дура, возьми да и разбей, вот мать и осерчала – все говорила: как помру, не вздумай Зойке отдать, а хоть просто подари хорошему человеку за упокой моей души, чтоб ему радость была. Так что бери, это от души, хоть раз сделаю так, как мать велела. Эх, кабы раньше-то мозги были мать слушать, а теперь что уж, когда все наперекосяк, в сорок три года жизнь закончилась. Бери, говорю, и не сомневайся – считай, что волю покойной исполнил я в точности, а мне это тоже в радость. Мать-то хорошая была у меня, хоть и строгая.

– Спасибо.

Я беру с полки украшение, мысленно примеряя его к каминной полке. И по всему видать, будет красиво, только полка огромная, а вещица небольшая… нет, на камине она потеряется. Ну, что-нибудь придумаю.

– Мебель-то брать будешь?

На глаза попадается небольшой комод с ящиками. На высоких ножках, красиво вырезана форма, тускло блестящая фурнитура – это уж точно не ширпотреб. Как он тут оказался, в толк не возьму.

– Да, комод знатный, мать говорила, он здесь стоял, когда они с отцом этот флигель от завода получили, отцу дали ордер на работе, меня еще тогда и на свете не было, а мать рассказывала. К остальной мебели этот комод не подходил, мать все порывалась выбросить, но отцу он очень нравился, вот и не выбросили. Берешь? Ты возьми, вещь хорошая, добротная, сразу видно, что со старых времен. А мне, конечно, без надобности. Так что решила?

– Ага, беру. Вот деньги.

Я даю ему денег чуть больше, чем стоит пузырь водки, он радостно кивает и поднимает комод, но видно, что ему тяжело.

– Ты стой тут, а я позову Леньку. Вдвоем-то мы его осилим точно. Стой, не уходи никуда.

Я остаюсь в чужой комнате. Диван застелен дешевым китайским покрывалом, и я бы могла купить этот диван, но отчего-то брезгую. Комод я вымою, а диван? Одна мысль, что на нем сидела или лежала мертвая старуха, вызывает у меня тошноту.

На стенах фотографии смешного малыша, и я понимаю, что это мой новый знакомый алкоголик. Как из такого симпатичного пацана вырос синюшный опухший алкаш, я не знаю.

– Вот, Ленька, давай перенесем, а потом шмеликом в магазин.

В комнату вваливается хозяин замка, а с ним такой же точно алкаш. Его я уже видела, он постоянно слоняется по улице и роется в баках – бутылки собирает.

– Добрый вечер, барышня. – Алкоголик изображает нечто вроде реверанса. – Сейчас мы его вам мигом. Давай, Леха, поднимай со своей стороны, мешкать нечего, магазин может закрыться, а тот, что на проспекте, нужный продукт не держит – коньяки там разные, вина – сколько угодно, а нам такое без надобности, организм только травить. А вы, барышня, двери откройте, и мы его вам в два счета. Мы с детства привычные вместе все делать.

Ага, и спились тоже вместе. Надо же, какая дружба трогательная.

В два счета доставить комод не вышло, сработан он из настоящего дерева, но в итоге они его все-таки занесли и поместили у стены. В этой комнате он смотрится очень органично.

Я ставлю на него карету с лошадками, и выглядит она здесь как инопланетный корабль. Ну, очень красивая штука, интересно, где старуха ее раздобыла. Возможно, привезена из Германии после войны. Игрушка по всей поверхности блестит мелкими стразиками.

Нет, не могу видеть это на фоне ободранных стен.

Лошади серебристые и черные, и те, что черные, покрыты эмалью, как и части ландышей, придерживающих карету. Очень тщательная работа, но штука сама небольшая, хоть и тяжелая. Может, это какое-то новогоднее украшение? Тогда я к нему привяжу потом веревочку, и будет красиво. Если включить гирлянду, стразы заблестят пуще прежнего.

Коробка с елочными игрушками в кладовке. Я достаю ее с большими предосторожностями, заворачиваю карету в длинный хвост пушистой мишуры и пристраиваю ее к другим игрушкам.

Телефон пищит, сигнализируя о том, что разрядился, и я выключаю его – мне некому звонить.

Чтобы вы понимали, у меня новый номер телефона, и ни одна живая душа из прежних знакомых его не знает. Как и моего нового адреса. Знаете, я на всех обижена, теперь уже окончательно – мне и раньше случалось обижаться, потому что мне все всегда доставалось в последнюю очередь, либо вообще не доставалось, либо отнималось кем-то очень скоро, и к моим двадцати семи годам я окончательно убедилась, что все против меня просто сговорились, и Бог, если Он все-таки есть, этот заговор возглавил.