– Ну, чего?

Лешка замялся.

– Слушай… я хотел тебе ключи от материного флигеля отдать. – Он сует мне в руки связку. – Я запер, сегодня переночую у Коляна, его судорога с тещей в гости уехали, а то ведь Зойка вытащит, пока я пьяный буду, а мне скажет, что я сам потерял. А так я буду знать, что ключи у тебя. Потому и ждал, чтоб по-трезвому отдать, я, знаешь, как просплюсь, то помню только то, что накануне трезвым делал, а когда пьяный, то не помню, что делал по трезвяни. Ты прости, что беспокою, но как матери не стало, так я за флигель переживаю, Зойка готова все оттуда распродать, жадюга страшная, ну а мать как раз и не хотела этого, она Зойку-то и на порог не пускала. Эх, кабы тогда – и теперешний ум, ну вот что мне было тогда мать послушать, а ведь кругом она права оказалась…

Я молча беру связку и прячу в карман. Ну, вот такую несуразную жизнь соорудил себе Лешка.

– Ты… это… Линда… спасибо. – Лешка закивал, обрадованный. – Я тебе отдам кровать родительскую, она хорошая, двуспальная, мне ни к чему, а ты бери. За так бери, по дружбе. Мать на ней годов двадцать не спала, как отца не стало, а кровать, считай, новая.

– Да ладно, я и за так твои ключи подержу, невелика услуга. Если по дружбе.

– Ну, а если по дружбе, то кровать мы тебе с Ленькой все равно притащим, что ж тебе на полу спать, незачем это. А мне ни к чему – пропью, и без пользы.

Улица освещена, совсем недалеко проспект. Я иду в сторону гудящих машин, через дорогу магазин, где можно купить недорогие продукты. Беру коробку чая – самого дешевого, но он неплохой, я знаю, и уж всяко лучше пакетиков. Очень хочется шоколада, но это дорого, а потому покупаю два плавленых сырка и пачку крекеров, ругая себя на чем свет стоит, денег-то совсем в обрез.

Засунув в карман толстовки чай и сырки, выхожу из магазина. Проспект полон людей – недалеко театр, и граждане торопятся приобщиться к прекрасному. Я очень люблю театр, когда чуток разживусь деньгами, обязательно пойду туда. А в антракте куплю себе пирожных и стакан чаю, встану у круглого столика и неспешно съем эклеры, запивая их жидким театральным чаем, который не испортит мне настроение. А сейчас я хочу войти в эту нарядную толпу и ощутить себя одной из тех, кто радуется сегодняшнему вечеру. Я отлично ощущаю себя в толпе, нужно просто поймать ее ритм, и как бы одиноко ни было дома, в массе людей одиноко не будет.

Вот если бы только на свете не было столько неуклюжих бестолковых граждан: какой-то мужчина толкает меня плечом, да так, что я едва не падаю.

– Извините, пожалуйста. – Он оборачивается ко мне, пытаясь дотронуться, поддержать. – Вы не ушиблись?

– Нет. Ничего, бывает.

Он достаточно молодой, и на его руке не повисла спутница, но мне это вообще неважно.

– Могу в виде контрибуции угостить вас кофе, хотите?

– Нет, спасибо.

Кофе на ночь пить очень глупо, конечно.

– Вот напрасно вы отказываетесь. – Парень смотрит на меня оценивающе. – А горячий шоколад? Прямо здесь, из автомата?

У нас в городе понаставили этих псевдокофейных автоматов на каждом углу. И в них не только кофе, но и чай – вернее, вода с красителем, пить эти помои невозможно. А еще там есть горячий шоколад.

– Ладно, шоколад.

Мне же хотелось шоколада – ну, вот и он. Правда, это совсем не шоколад, но запах нормальный, и на вкус терпимо.

– Зазевался и толкнул вас. – Улыбка у него вполне приятная, зубы все на месте, и они не гнилые. – Вы тоже были на представлении?

– Нет, в магазин выбежала.

– Живете рядом, понятно. – Он оглянулся. – Старые дома? Как там внутри, я никогда не был.

– Несимметрично.

Если он думает, что я стану приглашать его к себе, то напрасно.

– На той неделе приезжает столичная труппа, хотите – сходим вместе? Я куплю билеты.

– Вы же меня совсем не знаете.

– Ну и что. – Парень смеется. – А давайте так: встречаемся в следующую пятницу вот на этом самом месте, в семь вечера. У меня будут два билета на спектакль, я угощаю, так сказать. Никаких вопросов, никаких обязательств – просто попьем шоколаду и посмотрим спектакль. Идет?

– Ладно, идет.

Это если я не забуду, конечно. И если ничего не изменится.

– Если дадите мне номер телефона и скажете свое имя, я вам напомню. Ну, вдруг вы забудете.

– Не забуду. Мне пора, спасибо за шоколад.

Я знаю, что это глупо и невежливо – но я не способна больше ни на какие социальные контакты. У меня проблемы с доверием, вот что.

– Ладно, тогда в следующую пятницу, не забудьте.

– Ага. Мне пора, я…

– А давайте я проведу вас.

– Нет, спасибо, я тут совсем рядом.

Я понимаю, что парень клеится ко мне, и если бы я была нормальная, то пусть бы он меня и провел до дома, все лучше, чем одной. Ему лет тридцать пять, не больше, он высокий и коротко стриженный, с хорошо скроенным лицом и небольшими карими глазами. Но я сейчас в состоянии измененной реальности и не знаю, когда смогу продуктивно контактировать с другими особями своего вида, не делая над собой титанических усилий.

– Тогда через неделю встречаемся здесь.

– Ага.

Это очень тупой диалог, и тупая тут именно я, но это все, на что я на данный момент способна.

Нырнув с проспекта на квартал ниже, я оказываюсь в полосе темноты – нет, фонари горят, но гораздо реже, и после ярко освещенного проспекта кажется, что совсем темно.

Здесь только старые дома – такие, в каком живу теперь и я. Когда-то тут был респектабельный купеческий квартал, и я могу только представить, как по этим улицам гуляли толстощекие купчихи со своими дочками, разодетыми в пух и прах. А во дворах пыхтели самовары, и бородатые купцы вели неспешные беседы, попутно обдумывая свои хитрые торговые дела.

От тех времен остались только дома, искалеченные новым временем. Но дома эти крепкие, они стоят и не думают сдаваться, есть в них что-то постоянное, и мне приходит в голову мысль, как все-таки неплохо, что получилось купить эту квартиру. А могло быть хуже, намного хуже. Все, не буду больше сердиться на квартиру и на риелторшу Риту, которая нарыла мне эти хоромы.

Перепрыгнув через ливневку – вот отчего-то не люблю я наступать на ливневки, – перехожу улицу и добираюсь до угла дома, соседнего с моим. Здесь совсем темно, и это оттого, что фонарь далеко, а тот, что рядом, сейчас не горит. Вот через пару минут я уже приду домой и сделаю чай, и положу плавленый сырок на хлеб…

Что-то мягкое лежит в темноте, я спотыкаюсь и едва не падаю, лишь в последний момент ухватившись за перила крыльца. Похоже на какой-то мешок, но это не мешок, а просто пьяный охлос, беспробудно уснувший рядом с крыльцом – не дополз.

Чтоб вы понимали, я презираю граждан, которые напиваются до свинячьего визга. В моих глазах они вообще не люди, все эти любители выпить, они отвратительны как класс, и к сапиенсам их отнести я не могу. Это какие-то зомби, алкоголь накладывает неизгладимый отпечаток на внешность, и особенно отвратительны пьющие тетки. Тут я согласна, что поддерживаю двойные стандарты, но вот хоть убейте, а вид пьяной опухшей бабы мне отвратителен вдвойне.

Но на земле валяется какой-то мужик, и я просто переступаю через него и иду дальше. Что характерно, если бы там лежала женщина, я бы попыталась ее растормошить, но сейчас мне это и в голову не пришло, да и с чего бы. Ну, растормошу его, и что дальше? Он либо полезет драться, либо примется блевать, а скорее всего, как только я уйду, уляжется снова на прежнее место.

А потому лучше оставить все как есть, сейчас ночи уже не холодные – ну, схватит насморк, но насмерть точно не замерзнет.

Я отодвигаю доски и протискиваюсь на площадку лестницы. В коридоре никого, все так же в какой-то квартире голосит телевизор, я открываю свою дверь и осторожно запираю замок. И пусть эта квартира не похожа на пригодное для жизни жилье, за запертой дверью я ощущаю себя чуть спокойнее. Сейчас вскипячу воду и выпью чаю.

И дочитаю книжку, стараясь не думать о том, в каком дерьме я оказалась.