Однако я не нахожу ни одной зацепки. Я перебрал все воспоминания, начиная с полудня, но не нашел ничего, что могло бы свидетельствовать против меня. В полседьмого вечера, прежде чем уехать с матерью домой, я сгонял на пристань, чтобы встретить Давида, когда он вернется. Я помог ему пришвартовать рыболовный катер, незаметно отрезал нейлоновые нити, которые, как я и предвидел, под тяжестью тела и от сопротивления воды развязались и соскользнули с ног старика. Если его найдут с галькой в карманах, ни у кого не возникнет сомнений: это самоубийство. Теперь, поскольку я практически вне подозрений, могу спокойно испытывать чувство вины.

Сложив ладони и подняв глаза к потолку, я пытаюсь вспомнить «обязанности гражданина», которым меня учили в школе, и начинаю молиться истово, но вполголоса, чтобы меня услышал Создатель, а не родители.

«Повелитель игры, сущий на небесах, всё просто ужасно! – говорю я и осеняю себя знаком Рулетки. – Я виноват в том, что нечаянно убил старика, как Вы сами недавно видели. Прошу Вас, дайте ему место в Раю у Большого игрального стола, чтобы он попытал счастья с Рулеткой судьбы и ему достался счастливый номер для удачной реинкарнации».

– Что за чушь!

Я вздрагиваю от неожиданности. Это его голос. Того сварливого старика, который накинулся на меня из-за моего воздушного змея. Может, я схожу с ума? В запрещенных романах, которые мне тайком дает отец, рассказываются и такие истории: убийцы видят привидения и слышат голоса своих жертв, потому что в них заговорила совесть. Но ведь в жизни привидений не бывает!

– Бывает. И доказательство перед тобой.

Свесив голову, я заглядываю под кровать. Но ничего не вижу, кроме мышеловки и кусочка засохшего сыра.

– Что ты там ищешь? Ты же видишь, я рядом!

Я резко выпрямляюсь. Спокойствие! Это просто галлюцинация. В комнате никого нет, кроме меня и плюшевого медведя. Непроизвольно, как в детстве, я крепко прижимаю к себе свидетеля моих ночных страхов.

– Перестань меня так тискать! Ведь убил уже один раз, хватит!

Я ослабляю хватку и с ужасом смотрю на старого потрепанного медведя, который уставился на меня своими черными пластмассовыми глазками.

– Да-да, это я с тобой говорю. Куда могу, туда и вселяюсь.

Я стою в оцепенении, разинув рот. Это не сон! Я вижу, как шевелится рот, покрытый бело-коричневой шерстью.

– Ну здравствуй еще раз, Томас Дримм.

– В‐в-вы знаете, как меня зовут?

– Не бойся, полицию вызывать не буду. Это останется между нами. Всё, о чем я тебя прошу, – продолжай думать обо мне. Идет?

Я поднимаю руку и лепечу: «Клянусь». Я видел, так делают по телевизору. И прибавляю поспешно:

– Не наказывайте меня, мсье! Я извиняюсь за то, что с вами случилось! Я не нарочно!

– И что это меняет, дуралей?

Стиснув зубы, я судорожно сглатываю слюну. Я не должен терять голову. Надо просто помнить, что у меня подростковые галлюцинации. Так объяснила мать, когда в прошлом году мне показалось, что ее обнимает господин Бюрль из Министерства игры, который пришел с очередной проверкой. Она тогда сказала: «Это гормональное. Ты входишь в подростковый возраст, у тебя начинается ожирение, ты сейчас психически нестабилен, ты слышишь голоса и у тебя видения. Вот и всё. Это называется галлюцинацией переходного возраста. Ясно?»

Обратившись к потолку, я спокойно и торжественно объявляю:

– Повелитель игры, сущий на небесах, это не моя вина, что я убил старика, но мне очень жаль, что он умер.

– Довожу до твоего сведения, что мне тоже. Столько всего надо было сделать, я не успел закончить свои исследования! Ладно, главное, ты меня слышишь. И потом, я всё-таки должен тебя поблагодарить.

Я вздрагиваю и снова всматриваюсь в плюшевую морду.

– Поблагодарить? За что?

– Потом объясню. А сейчас возьми нож и разрежь мне рот побольше. Жутко неудобно в этом плюшевом мешке, а тут еще приходится разговаривать крохотным ртом шириной в два миллиметра!

Я вглядываюсь в черные пластмассовые пуговки, которые абсолютно ничего не выражают.

– Вы просто галлюцинация переходного возраста, понятно?

– Ну и на здоровье, если это тебя утешает.

– Во-первых, как вы разговариваете? У вас же нет голосовых связок!

– Послушай, парень, я говорю с тобой не голосовыми связками! Я обращаюсь к твоему мозгу с помощью телепатии! Но ты недостаточно развит, чтобы непосредственно воспринимать мысли; тебе нужно видеть, как слова выскакивают изо рта. Поэтому приходится говорить таким способом. Делать для тебя синхронный перевод, воспроизводить мой человеческий голос, сопровождая им телепатическую передачу. А это не такое уж большое удовольствие, поверь!

– Но я вас ни о чем не просил!

– А я разве просил пробивать мне голову воздушным змеем?

– Это несчастный случай!

– Можно подумать, это в корне меняет дело! Ты виноват и поэтому должен мне помочь, у тебя нет выбора. И распори наконец этот чертов рот!

– Не кричите, внизу мои родители!

– Это ты кричишь, парень. Ведь я – твоя подростковая галлюцинация, правильно? Значит, ты единственный, кто меня слышит.

– Но я не хочу вас слышать! Может, вылезете из моего медведя?

– Это исключено.

– Сейчас увидим!

Я хватаю медведя за заднюю лапу и швыряю в стену.

– Ай!

Медведь взвыл. В панике я бросаюсь к нему, поднимаю и вижу, что у него выпал один глаз.

– Мсье, вы в порядке?

– Давай, убей меня еще разок! Ну и повезло же мне! Что за болван! Вставь глаз на место!

Опустившись на четвереньки, я разыскиваю глаз, который закатился под стул, и вставляю на прежнее место.

– Спасибо. Мне вовсе не нужна эта штука, чтобы видеть, просто раздражает, что ты смотришь мне в один глаз. Нож!

Прерывисто дыша, я дрожащими пальцами раскрываю свой перочинный ножик и начинаю распарывать нитки, расширяя медвежью пасть.

– Ну наконец-то! Теперь ты лучше меня слышишь?

Сдерживая слезы, я отвечаю, что и так хорошо слышал.

– Перестань хныкать! Это глушит телепатическую связь, и я не смогу снова ее наладить!

– Но как вы это делаете?

– Как происходит, что ты меня слышишь? Ты думаешь обо мне и чувствуешь вину – в этом всё дело. Продолжай в том же духе, потому что я должен очень многое тебе сказать. Причем немедленно, ибо это вопрос жизни и смерти. Ты единственный, к кому я могу обратиться, ведь, кроме тебя, никто не знает, что я умер.

У меня начинает сосать под ложечкой, и я спрашиваю, не нужно ли сообщить его родным.

– Ни в коем случае! Видел бы ты мою семейку… Пусть это останется между нами. Ладно. Первое: какой у тебя уровень?

– Уровень?

– В науках – математике, биологии, физике… Ты хорошо учишься?

– Нет.

Плюшевый медведь озабоченно фыркает: «Пуфффррр».

– Везет как утопленнику. Я стал жертвой полного тупицы. Что ж, будем выпутываться с тем, что есть. Бери лист бумаги.

– Зачем?

– Будешь записывать вычисления. В тот момент, когда ты меня убил, я продумывал одну формулу. Как бы мне ее не забыть. Со смертью у нас не появляется никаких сверхспособностей, имей в виду. Это первое, что я обнаружил. Единственное, что меняется, – перестает мучить ревматизм. Записывай!

– Но почему я?

– А ты видел когда-нибудь медведя, ведущего записи? Повторяю: силой мысли я заставляю игрушку шевелить губами, чтобы ты мог на чем-то сконцентрироваться, но меня это очень утомляет. Я не хочу сдохнуть еще раз, двигая лапами без пальцев, которые не способны удержать ручку. Пиши! Семь умножить на десять в двенадцатой степени…

– Подождите, не так быстро!

– У меня нет в запасе вечности, парень! По крайней мере, я об этом ничего не знаю. Мое теперешнее состояние может оказаться переходным, а мой мозг – с минуты на минуту разрушиться.

– Правда? – спрашиваю я с надеждой.

– Посади медведя на кровать, в этой позе у меня дурацкий вид.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».