Когда счастливчиками оказываются пожилые дамы или какие-нибудь невзрачные субъекты, она не так нервничает по дороге домой.

Мы медленно двигаемся в пробке около стадиона, где играют в менбол. Менбол – наш национальный вид спорта, нечто вроде гигантской рулетки, в которой игроки, свернувшись в шар, с помощью центрифуги перебрасываются из одного сектора в другой, стараясь остановиться на том числе, на которое поставили зрители. На каждом матче кто-нибудь погибает, и все довольны – а куда денешься? Когда мне стукнет тринадцать, я тоже буду обязан в этом участвовать, чтобы поддержать нордвильскую команду, ведь я из Нордвиля.

– Как тебя угораздило потерять такого дорогого воздушного змея? – барабаня пальцами по приборной доске, вдруг с раздражением спрашивает мать, чтобы вызвать у меня чувство вины и отвлечься от своих мыслей.

– Ветер был слишком сильный…

– Это ты слишком слабый. Из-за жира. У тебя мускулов нет. Похоже, ты даже радуешься, когда я краснею из-за тебя. Самовлюбленного извращенца – вот кого я родила! Ничего, скоро мы с этим покончим!

Нажав на клаксон, она умолкает, а я, чтобы не ссориться, делаю вид, что клюю носом. И пока мы рывками двигаемся в пробке, я постепенно перехожу в другую реальность и совершаю в ней свое первое путешествие, которое поначалу принимаю за сон.

Я оказался совершенно один в каком-то вымершем городе, полностью захваченном деревьями – они росли сквозь проломленные крыши. Это было великолепно. Вся эта листва, спутанные ветви всевозможных оттенков зеленого, эти цветы, запахи, птичий щебет… Я никогда в жизни не видел такой красоты, только по телевизору в старых фильмах тех времен, когда еще существовала дикая природа. Правда, вокруг раздавалось какое-то неприятное гудение, как у старого видеомагнитофона с расстроенным динамиком. Наконец я понял, что это жужжат пчелы – исчезнувший вид насекомых, которые раньше опыляли цветы, чтобы из них получились фрукты и овощи, до того как из соображений безопасности мы стали питаться искусственно опыленными и генетически модифицированными продуктами. Здесь пчелы летали тучами.

Я медленно брел по улице, всё время спотыкаясь о корни растений, вспучившие асфальт. Повсюду стояли ржавые остовы автомобилей. Я не встретил ни одного человека, если не считать изображений на старых рекламах, висевших на стенах разрушенных зданий. Там выцветшие от дождей женщины мазали дезодорантом подмышки, образцовые семьи водили хороводы вокруг йогурта… Я был один в этом мертвом городе, оккупированном деревьями. Но различал какой-то шепот сквозь шелест ветра, жужжание пчел и плеск воды в водосточном желобе. Внезапно я остановился. Гигантский дуб, росший среди развалин автозаправки, перегородил мне дорогу.

– Вперед, хватай его! – просвистел ветер у меня в ушах.

И в ту же секунду что-то похожее на лиану выскочило из водосточного желоба и обвилось вокруг моей правой ноги. Затянув петлю выше щиколотки, оно потащило меня к канаве, к черному отверстию, куда устремлялся поток воды.

– Томас, я с тобой разговариваю!

Я прихожу в себя на заднем сиденье машины и вижу, что мы мчимся по скоростному шоссе, которое сейчас совершенно свободно.

– Еще раз спрашиваю: ты принял свой антижирин?

Я отвечаю, что принял. Это голубая таблетка, которая запускает процесс пищеварения за час до еды, чтобы предотвратить образование жира. Я тихонько достаю ее из кармана и начинаю незаметно сосать, пытаясь избавиться от наваждения. Надеюсь, я не разговаривал во сне. Не обязательно быть сыном психолога, чтобы понять, отчего снятся такие сны. Это типичный кошмар убийцы, который боится, что его разоблачат.

Но я пока не знаю, что настоящий кошмар еще и не начинался.

Машина останавливается перед нашим домом – кирпичным бараком с крышей из кровельного железа. Это самое маленькое и самое жалкое жилище из всех, что нам предоставляло Министерство образования с тех пор, как мой отец официально числится алкоголиком. Он государственный служащий, а таких по закону увольнять нельзя. Поэтому его то и дело переводят с одного места на другое, вынуждают переезжать и, по его словам, всё время гнобят, подталкивая к самоубийству. Но пока он держится.

– Отправляйся сразу в свою комнату и до ужина сделай уроки, а к папе здороваться не заходи.

– Хорошо, мама.

Она права. По воскресеньям, когда я захожу поцеловать отца на ночь, он битый час забивает мне голову всякими исчезнувшими цивилизациями, о которых нельзя говорить в школе (если их нет, то какой смысл вспоминать). Китайская, греко-римская, африканская, израильская, арабская… Я очень люблю все эти легенды, истории о войнах, нашествиях, катаклизмах и религиях, боровшихся друг с другом. Это действительно будоражит меня, ведь тот мир был всё-таки не так скучен, как наш. И когда я возвращаюсь в реальность, то совершенно не хочу делать уроки.

Я поднимаюсь на цыпочках в свою комнату на чердаке, где уже почти достаю головой до потолка. Если мой отец и дальше будет пить, мне лучше перестать расти, иначе в конце концов я превращусь в сгорбленного старика – наподобие того, которого я угробил сегодня на пляже.

Ну вот, опять эти мысли. Мне удалось на время забыть о старике, переключившись на проблемы родителей, но едва закрылась дверь моей комнаты, как я снова остался наедине с ужасом от содеянного.

Я утыкаюсь лбом в слуховое окошко, которое находится как раз напротив окна Бренды Логан. Уже стемнело, но она еще не зажгла свет. Бренда Логан – мое ясное солнышко, мой кусочек голубого неба. Это сногсшибательная блондинка со светло-карими глазами и потрясающей мускулатурой. Каждый вечер она часами дубасит мешок с песком, обзывая его негодяем, сволочью, дрянью. Этот спектакль я смотрю перед тем как лечь и часто продолжаю видеть во сне. Но там в какой-то момент я становлюсь этим мешком с песком, а она перестает боксировать, прижимает меня к себе и шепчет: «Любимый».

Бренда как минимум вдвое старше меня, но я не теряю надежды, потому что она безработная, несчастная и, как я, одинокая, а ее мусорное ведро тоже набито бутылками из-под спиртного. Это сблизит нас, когда я вырасту. Если от такой жизни она не загнется слишком быстро.

Никогда не забуду тот единственный раз, когда мы случайно встретились на улице. Это произошло в четверг, у нас обоих в руках были оранжевые мешки с мусором. В ее пакете стекло позвякивало почти так же громко, как в моем… Наши взгляды встретились: она покраснела, я тоже. Мы опустили глаза, тут же снова взглянули друг на друга и вдруг улыбнулись, словно заговорщики. Будто нас что-то связывало, будто мы узнали друг друга, а окружающий мир не существовал вовсе. Ну прямо родственные души, как бутылки из одного контейнера для стекла. А потом ее пакет лопнул, и она стала его проклинать, как свой мешок с песком, и я оставил их вдвоем, чтобы не смущать. Но именно в тот день я – со своим лишним весом, будущим алкоголика и плохими отметками – безнадежно влюбился. Чего еще ждать от такого, как я, тупицы без всяких перспектив?

Я падаю на кровать рядом со старым плюшевым медведем, моим другом детства, которого я достал из ящика с игрушками, чтобы усыпить бдительность матери. Пусть она думает, что я отстаю в развитии, и больше не ищет в моей комнате журналов с голыми девицами. Их я как раз прячу на дне ящика с игрушками.

Вообще-то плевать мне на эти журналы. Я не собираюсь предавать Бренду Логан ради этих неизвестных теток, которые улыбаются, хотя и знать меня не знают. Я просто хочу быстрее повзрослеть и стать мужчиной. И в тот день, когда я осмелюсь заговорить с ней, она почувствует, что у меня есть опыт общения с женщинами…

Но об этом я думал вчера. Когда еще мог мечтать. Теперь всему конец. Я стал убийцей.

Я лежу на кровати, закрыв глаза, стараясь представить себе пляж и вспомнить какие-нибудь улики, которые могли бы меня выдать. Уж если я не могу не думать о своем преступлении, буду делать это хотя бы с пользой.