Я перехожу с бега на шаг, с трудом переводя дух и чувствуя, как сердце колотится в горле. От внезапного шума мотора за спиной я вздрагиваю. Это катер Давида входит в маленькую гавань под защиту мола. Каждый раз во время прилива Давид отправляется чистить берег: он подбирает дохлых рыб. Надо быть ненормальным, чтобы выходить в такую погоду, но он обязан это делать по Закону об охране побережья.

Я смотрю на XR9. И вдруг мне в голову приходит совершенно дикая идея. Это ужасно, но другого выхода нет. Я мысленно прошу прощения у моего единственного друга, достаю перочинный нож и со слезами на глазах перерезаю трос под корень. А потом зарываю XR9 в песок под понтонным мостом. Завернув трос в куртку, я собираю самую крупную гальку, которую только могу найти вокруг опорных свай, и возвращаюсь к старику. Он по-прежнему не подает признаков жизни. Я набиваю его карманы галькой. Потом связываю ему ноги и бегу к пристани, молясь про себя, чтобы длины троса хватило.

– Привет, Томас! Что новенького?

– Привет, Давид. Да ничего. Небось, не слишком весело выходить в такую погоду? Хочешь, отвяжу швартовый трос?

– Отлично, спасибо.

Я поворачиваюсь к Давиду спиной. Ветер гудит в ушах, в глаза летят водяная пыль и песок. Я делаю вид, будто тружусь над узлом, а на самом деле использую его, чтобы привязать свой трос к якорю. Я специально завязываю слабые узлы, чтобы они соскользнули вниз по канату, когда я заброшу его на борт.

– Готово, Давид! Удачи!

– Шутишь? Пока!

Он ловит швартовый, сворачивает, закрепляет и заводит мотор. Я смотрю, как трос XR9 соскальзывает в воду. Катер отъезжает от пристани. Я бегу к трупу, чтобы успеть прочитать молитву за спасение… как ее – не помню – ах да, его души! Это нечто вроде невидимой голограммы, которая вылетает из тела, чтобы попытать счастья на небе, – так объяснила наша физичка.

Не знаю, слышат ли люди после того, как умерли. На всякий случай я желаю ему счастливого пути. Мне, конечно, очень стыдно за то, что я совершил, особенно перед его родными… С другой стороны, благодаря мне они здорово сэкономят на похоронах. И вдобавок будут надеяться, что он жив и когда-нибудь вернется, убеждать себя, что он просто куда-то уехал.

Трос натянулся, тело скользит по песку и сползает в воду. С каждой новой волной оно погружается всё глубже. Я слежу за ним до тех пор, пока оно окончательно не исчезает под водой. Расчет у меня на то, что вскоре, благодаря сопротивлению воды и силе тяжести, тело оборвет нейлоновую нить. По крайней мере, это я усвоил в коллеже. Если труп когда-нибудь обнаружат и увидят набитые камнями карманы, первым делом подумают о самоубийстве. Так что тут всё пройдет гладко… Хотя нет, это же полный ужас – теперь похоже на то, будто я совершил умышленное убийство. Правда, никто, кроме меня, об этом не знает.

В общем, я решаю, что самое страшное позади. На самом деле всё только начинается.

Подавленный, я плетусь в казино. Честно говоря, мне до сих пор не верится, что я совершил убийство. Хуже того – меня совсем не мучит совесть. Как будто старик не умер, как будто я не набивал галькой его карманы и рыболовный катер не тащил за собой его тело. Единственное, что я по-настоящему чувствую, – это ком в горле от того, что искалечил своего воздушного змея. Своего единственного друга, брата. Теперь он похоронен под понтонным мостом, и на нем осталась кровь старика. А мне придется соврать, что порыв ветра вырвал змея из рук и он улетел в небо. Может, отец подарит нового на день рождения. Но это будет только через три месяца, и мать скажет, что я уже слишком взрослый для таких подарков.

В отвратительном настроении я вхожу в казино. Фейс-контролер у входа в вестибюль подмигивает мне и с улыбкой взъерошивает мои намокшие волосы. Он физиономист: это тип, который на глаз распознает шулеров и не пускает в казино. У него прямо на бейджике написано «Физио», как на воротах пишут: «Злая собака». Мне очень нравится Физио, потому что ему отшибло память и он вынужден делать вид, будто всех помнит, чтобы не потерять работу. Теперь он улыбается на всякий случай всем подряд. Так у него будет меньше неприятностей. Если он по ошибке впустит шулера, тот уж точно не побежит жаловаться администрации.

– Привет, Физио! – бросаю я, будто сегодня обычный воскресный день, будто я никого не убил.

– Рад вас видеть, – отвечает он; впрочем, это он говорит всем.

С ним случилась очень неприятная штука. Болезнь, которая называется Альцгеймер – по имени того, кто ее открыл. У человека отказывают мозговые клетки. Это не лечится, мозг просто постепенно разрушается. На последней стадии Физио уже не будет понимать, что болен и что это надо скрывать. Его сразу разоблачат и поместят в один из тех отстойников, где, если никто не вступится, человека быстро разбирают на органы. Такие вещи мне перед сном объясняет отец. «Невидимая грань общества», как он выражается.

Я медленно поднимаюсь по высокой мраморной лестнице, покрытой толстым красным ковром, в котором застревает песок с моих подошв. Вдоль стен слева и справа от лестницы установлены считывающие устройства, чтобы люди могли узнать состояние своего счета, подставив голову под сканирующий луч. Эта штука – самое большое достижение нашего общества. Его видимая грань. В тринадцать лет, когда мозг окончательно формируется, каждому в голову вживляют чип. Так человек интегрируется в общество. Это обязательно для всех и позволяет полиции, банкам, Департаменту воспитания и службам занятости, не тратя времени, получить доступ к досье любого из нас с помощью сканера. Теперь можно не бояться, как раньше, что у тебя украдут деньги или банковскую карточку. Если какой-нибудь преступник отрежет вам голову, чтобы воспользоваться чипом, система безопасности сразу поменяет ваш шестнадцатизначный идентификационный код, и ваш счет заблокируется, так что вы ничем не рискуете.

С тех пор как принят Закон о равных шансах для всех, каждому выдается стартовый кредит. Перед игрой все равны – это записано в Конституции Объединенных Штатов. Выручка от игровых автоматов идет на социальное обеспечение и помощь бедным, поэтому надо играть не меньше восьми часов в неделю, иначе при проверке чипа выпишут штраф. В общем, всё здорово продумано. Во всяком случае, раньше, наверное, было хуже. Через три месяца придет моя очередь получать чип. Я, как положено, радуюсь. Это одно из четырех главных событий в жизни, вместе с женитьбой, искусственным оплодотворением и похоронами. По такому случаю устраивают грандиозный праздник с кучей подарков. Фактически установка чипов заменила первое причастие, бар-мицву и прочие ритуалы древних религий, о которых мне тайком рассказывает отец, чтобы, как он говорит, я не умер полным неучем, вместе с остальными идиотами. Правда, лично я не вижу в этом особого преимущества. В любом случае, как только человек умирает, чип извлекается, и всё, что покойник выиграл за свою жизнь, возвращается обществу, потому что чип используют повторно в качестве источника электрической энергии для работы разных механизмов. Поэтому умрешь ты идиотом или нет, но свой гражданский долг ты выполнил и попадешь в рай. Вот так. Не хочу брать это в голову, особенно когда думаю об отце. Я ведь вижу, к каким результатам приводит память о том, чего уже не существует. Впрочем, это его проблема. Он слишком умен, и я надеюсь, что ум – это не такая штука, как алкоголизм. То есть по наследству не передается.

Вообще-то у меня есть сомнения. В коллеже я вместе с другими прошел тест на одаренность, а на следующий день отец, который работает в этом же коллеже учителем, рассказал, какой фокус он проделал (не скажу, что я был в восторге): «Я поменял порядок вопросов в программе, которая считает баллы, и, даже если все твои ответы верны, они теперь не соответствуют вопросам». Я слегка обалдел и спросил, зачем он это сделал. Он отвел взгляд и пробормотал: «Предосторожность не помешает. Такие времена, что в безопасности только полные придурки».