Это мило, искренне и мило, и Луи чувствует, как его губы расплываются в улыбке, и рука принимает объятия Зейна, но в груди давит что-то большое и объемное - может и правда камень? - и не сдвигается с места, не становится легче даже после принятия добрых слов и верной дружбы, за которую он действительно благодарен…

Даже Зейн перестал верить в Гарри. Безуспешные попытки, борьба, все то дерьмо, не дающее ему спать по ночам, поедающее его месяцами, только что было отвергнуто и замято, и Луи каким-то образом должен просто взять и забыть?

Да, конечно он может сфокусироваться на себе. Но это не значит, что он не сможет позаботиться и о других.

Не то чтобы у него появилось огромное желание заботиться о Гарри, уж точно не после прошлой ночи. И если оно вообще когда-нибудь было. И…

Блять. Пошло все и правда нахуй.

***

Примерно через час Зейн уходит, под кайфом, глаза стеклянные, он с любовью смотрит на телефон и отправляет Лиаму приторно-сладкие сообщения, поздравляя с похмельем.

- Уже начинаю скучааааать, - кричит Найл, прощаясь, Луи машет, и комната погружается в тишину. Лишь телевизор что-то тихо щебечет, рассказывая о происходящем на футбольном матче, но голова Луи гудит, он не обращает на мелькающие картинки никакого внимания.

Хочет перестать думать о Гарри. Хочет перестать чувствовать себя так, будто по нему проехались танком, а потом еще и попрыгали, чтоб уж наверняка. Что важнее?

- Я ненавижу абсолютно все, Найл, вот честно, - заявляет он, пялясь в экран плазменной панели.

Найл в ответ смеется.

Луи вздыхает, игнорируя тяжеленный камень, блокирующий воздух в легкие и увеличивающийся в размерах.

Он не будет вступать с Гарри в контакт. Не будет.

***

Луи будит Найла мягким похлопыванием по груди.

- Ирландец, мне нужно, чтобы ты спрятал мой телефон, - тихо говорит он.

На него смотрят отвратительно яростным взглядом.

- Отъебись, - рычит Найл и отворачивается.

Луи сглатывает слюну, чувствуя, как телефон прожигает дыру в ладони.

***

Луи всегда знал, что в нем есть щедрая доля мазохиста. Потому что он звонит матери.

После четвертого звонка она поднимает трубку.

- Хм? - здоровается с ним безразличный голос, Луи садится на кровать, ощущая легкую неловкость.

- Мам?

- Кто это?

Если бы в Луи существовал кран, регулирующий его раздражение, то сейчас он определенно открылся.

- Твой сын. Луи.

- Луи, - смятенным тоном произносит она. - Что тебе нужно, милый?

Его внутренний громоотвод неисправно шипит. Конечно же. Блять, ну конечно же. Из рыдающей, нуждающейся мамочки, оставляющей пятиминутные голосовые сообщения, в которых она просит его вернуться к ней, она превратилась в того, кто едва помнит о существовании собственного сына. Желудок больно режет. Так на нее похоже. Так, мать ее, типично.

- Просто хотел поговорить, - выдыхая через нос раздражение, говорит он. Его голос звучит незнакомо, чуждо.

- Оу, - пауза. - Ладно.

Он ложится на спину на свою кровать и чешет кончик носа.

- Как девочки?

- В школе.

Окей. Это тоже ответ.

- Хорошо. Я скучаю по ним.

Она что-то уклончиво бубнит.

- Окей, эм, было приятно с тобой поговорить, - сухо говорит он, по телу расплывается чувство ненужности и жалости, встает с кровати, вообще жалея, что взял телефон в руки, даже если это хоть как-то отвлекает и развевает мысли от Гарри и необходимости зубрить конспекты - все это ему сейчас не под силу. - Позвоню позже.

- Подожди, милый, - вдруг говорит она, Луи навостряет уши. - Найл рядом? Я бы хотела с ним поговорить.

Он бросает трубку.

Нет, блять. Только этого ему еще не хватало ко всему прочему дерьму.

День длится бесконечно.

***

Может в нем не щедрая доля, возможно, Луи - абсолютный мазохист. Потому что если бы с ним все было нормально, он бы не променял уютную квартирку и сопящего Найла на отвратительный холод и ожидание возле двери Гарри. И прямо сейчас он бы не поворачивал дверную ручку, чтобы зайти внутрь.

Он с рвением открывает дверь, оказываясь в квартире сначала телом, и только потом уже разумом, энтузиазм распаляется, конструируя тысячи ставящих в тупик вопросов и обвинений, пока он представляет как будет говорить, смотря в нефритовые глаза.

Внезапным порывом его выбрасывает в реальность - он видит наполненную незнакомцами комнату, они одеты в ту же одежду, что и на вечеринке, окружают Гарри - усталого, художественно растрепанного, стоящего в середине комнаты - выползли, блять, из рекламы гуччи и все еще не отрезвели от дозы диаморфина.

Все глаза смотрят на него.

Гарри моментально поднимает голову вверх.

- Луи Томлинсон, - откровенно удивленным голосом здоровается он, и его тон не то громкое мурлыканье с фальшивой любезностью, которые он создает всякий раз, когда окружен людьми. Это его настоящий голос, настоящего Гарри, и его глаза широко открыты от удивления, внимательно, не моргая, зафиксированы на Луи.

Луи осматривает сцену театра абсурда - люди переплетены друг с другом, с Гарри, держат бокалы шампанского и минеральной воды, смеются самым искусственным в мире смехом и смотрят на Луи как на следующую добычу. Они все здесь по одной причине, встали вокруг Гарри - трахнуть его, использовать, присвоить, выжать все соки - если уже этого не сделали. Потому что они - слепые бездушные хищные суки с задранным кверху носом, банковским счетом и родословной, вцепились своими когтями в лацканы жакета Гарри - и нет, НЕТ, Луи просто не хочет смотреть на это, и думать, и принимать позицию смиренника.

- Ладно. Пофиг. Пока, - говорит он и поворачивается к двери. - Увидимся.

- Подожди! - практически кричит Гарри, Луи поворачивается обратно, удивленно подняв бровь.

Болтовня гарпий становится слегка тише.

- Не хочешь познакомиться с моими изысканными гостями? - спрашивает он, в показных словах все еще голос Гарри, Луи не может его игнорировать, не может отвернуться.

- Не особо, - отвечает он, ощущая, как решимость в его глазах отражается в широко открытых глазах Гарри. - У меня нет манер, я не любезный и не горю желанием остаться. Так что, пока.

Луи выходит за дверь, от кожи исходит пар, во рту сухо, напряжение в комнате позади, после его ухода усилившееся пятикратно, нагоняет его и лижет пятки. Он движется вперед, готовый спрятаться от мира в святостях своей квартиры и успокаивающих руках Найла, когда внезапно слышит звук открывающейся и закрывающейся двери. Смотрит назад - Гарри.

Это Гарри.

- Что? Забыл что-то? - резко говорит Луи, поворачиваясь. - Хочешь, чтобы я принес тебе еще один латте? Имбирное печенье? Датскую ватрушку с сыром? - в голосе чувствуется горечь, откровенное нагое разочарование, он чувствует как мышцы глаз дергаются в уголках. Но ему плевать.

Гарри откровенно пялится на него, в огромных глазах читается удивление. Обида и, может, тень боли некомфортно расположились в уголках, наигранная поза повелителя вечеринок исчезла, растворилась, оставила после себя опущенные от усталости плечи и послушные руки. Он стоит в длинной леопардовой футболке, была бы она темного цвета, ее можно было бы спутать с бесконечностью Вселенной (блять, ну и бред же приходит к нему в голову) и болезненно узких брюках, кудрявые волосы скрывают уши. Его глаза сегодня зеленее.

- Почему вчера ты так рано ушел? - тихим детским тоном спрашивает он. Слова мягкие, хриплые, вьются в зимнем воздухе, оседают хрустящими осадками на мертвых листьях. Губы бледные, кожа фарфоровая, повреждена бессонной ночью эксцесса. На самом деле, это выглядит прекрасно. Блять, он выглядит прекрасно.

Мудак.

- Очевидно, потому что я не хотел там быть, - с едкостью отвечает Луи. Складывает руки на груди, игнорирует дуновения ветра и то, как он колыхает кудри Гарри, как одна из тонких прядок спуталась с ресницами.

Глаза Гарри становятся еще больше.

- Тебе не понравилось? - спрашивает он так, словно Луи уронил его мороженое, вот-вот губа затрясется.