Это разжигает в Луи то, что он пытался заглушить всю ночь, и он выходит за дверь, больше не оглядываясь.
***
Он чувствует себя тупым.
Тупым, потому что оделся для гребаной тупой вечеринки - и остался проигнорированным.
Тупым, потому что именно он познакомил Гарри с чертовыми имбирными пряниками и имбирем, ставшими потом фетишем Гарри - блять, он практически вдохновил его на вечеринку - и не был упомянут. Даже хуже, Гарри солгал об этом.
Тупым, потому что он думал, что после двух счастливых свободных от драм дней с Гарри все пойдет хорошо. Что теперь все так и будет дальше.
Тупым, потому что он заставил Гарри засмеяться и думал, что это изменит мир.
Тупым, потому что сегодня он был готов выбить все дерьмо из людей, которые расстроят Гарри - и Гарри все равно предпочел их, а не Луи.
Тупым, потому что он был настолько расстроен, что даже не мог насладиться собой, загубил ебаную ночь и рано ушел, потому что все его раздражало.
Тупым, потому что теперь он стоит здесь, перед дверью Гарри - которая, скорее всего, закрыта - и готов зайти внутрь и забрать свой жакет цвета эггног или блять-уже-неважно-какого. И это какая-то шутка жизни и ебаная ирония или что? Он всегда стоит перед дверью Гарри.
Он чувствует себя до омерзения тупым.
И все равно поворачивает ручку двери, на лице отражается гримаса боли, тело зудит и просится в кровать, и он все сделает, как только придет к себе, дверь поддается, в голове проносятся мысли - неодобрение о несоблюдении безопасности и какое-то облегчение. Хотя ему вообще должно быть плевать, ну ворвется кто-то в его хоромы, сворует всю его хуету, что с того? От фигурок кошек все равно нужно избавиться.
Внутри темно, лунный свет бросает тени туда, куда дотягивается, и суровая мрачность и пустота очень ярко показывают то, что Луи прямо сейчас чувствует. Там, где часы назад в тех же самых комнатах звучал смех Гарри и неуверенные звуки пианино, пока Луи учился играть, теперь ничего. Абсолютно ничего.
Все ушло. И Луи ошибался по поводу всей вселенной.
Очень ярко показывают.
Тихо, глухо, мертво. Луи включает свет, моментально замечает свой жакет, небрежно лежащий на столе. Он не мешкается, направляется к столу и хватает его, уже готовый вернуться в квартиру, снять с напряженных плеч одежду и погрузиться в мягкую теплую кровать, когда замечает небольшую книгу в кожаном переплете, лежащую под жакетом.
Хах.
Он не знал, что Гарри ведет дневник.
Он не будет читать его - он не вторгающийся в личное пространство мудак, в конце-то концов - но он проводит пальцами по потертой затасканной обложке, его сердце колет при мысли о безумных набросках и проникновенных стихах, которые, он уверен, скрыты в дневнике. Перемешанных композициях и музыкальных исправлениях и маленьких окошках в душу Гарри…
На самом деле, наличие дневника даже слегка обнадеживает. Каким-то странным образом обнадеживает, что у Гарри есть пучина, где спрятана его сущность. Что он действительно человек, которого однажды Луи посчастливилось для себя открыть, даже если больше он к себе Луи не подпустит, даже если Луи этого больше не увидит. Даже если Гарри больше не доверится Луи.
Мысль ложится на язык едким привкусом.
Чувствуя себя слегка побитым - или разбитым, Луи еще не понял - он хочет повернуться и уйти, но его взгляд цепляется за рваный лист бумажки, торчащий из книги, зажатый страницами и нежно прижатый как закладка.
И Луи бы не стал этим интересоваться. Ушел бы и все.
Вот только он видит знакомый почерк. Каракули, удивительно напоминающие… собственный почерк Луи.
Глаза болят от усталости и бессилия, он замирает, касаясь бумажки.
Нет, это абсолютно точно выглядит как почерк Луи.
Его сердце и желудок сжимаются, он бездумно открывает книгу между страницами, где заложена настроченная записка.
Луи читает слова, отдающиеся эхом на кончиках пальцев, небрежно написанные столько времени назад, и теперь бережно хранимые на бумажке, оборванной по краям и осторожно лежащей в дневнике Гарри.
За прекрасным всегда скрыта какая-нибудь трагедия.
И сзади, аккуратным маленьким почерком два слова:
Луи Томлинсон.
Комментарий к Глава 22.
* здесь имеется в виду то, что latte произносится как lah-tay (или lottay), которое очень похоже на слово lot во фразе very much a LOT
и из-за того, что они похоже звучат, можно сделать шутку, используя слово latte. типа когда тебе кто-то сделал кофе можно сказать “спасибо большое” как thanks a latte то есть thanks a lot, вот и получается каламбур.
_________________________________________________
от автора:
У главы две значимые песни, под которые я писала:
1. The Strokes - “Life is Simple in the Moonlight” - песня, котруя представляля играющей на вечеринке.
2. Scala - “With or Without You” - потрясающая. Я слушала ее на протяжении всегро времени, пока писала. ОСОБЕННО, В КОНЦЕ. Она особенно хорошо подходит Луи. Вот ссылка: (я не могу найти ту самую версию, которую слушала, но это тоже сойдет - с клипом никак не связано, поэтому само видео игнорируйте) http://www.youtube.com/watch?v=cEn6YGsXld4
========== Глава 23. ==========
Луи не может спать.
Он лежит на кровати; к телу, покрытому холодным потом, прилипают накрахмаленные простыни, руки раскинуты в стороны, ладони пусты и открыты.
“За прекрасным всегда скрыта какая-нибудь трагедия.”
“Луи Томлинсон.”
Он смотрит в темный и пустой, но все равно кричащий своим богатством и ценностью - как и все в этом ебаном университете - потолок.
“За прекрасным всегда скрыта какая-нибудь трагедия.”
“Луи Томлинсон.”
Сердце барабанит. Чувство такое, будто от притока крови голова вот-вот расколется.
“За прекрасным всегда скрыта какая-нибудь трагедия.”
“Луи Томлинсон.”
Найл уже вернулся? Он не слышал звука открывающейся двери.
“За прекрасным всегда скрыта какая-нибудь трагедия.”
“Луи Томлинсон.”
Гарри уже вернулся?
“За прекрасным всегда скрыта какая-нибудь трагедия.”
“Луи Томлинсон.”
Или Гарри уничтожен умом, телом и духом, облеплен множеством бездушных тел, облаченных в версаче и шанель? Или он валяется в канаве? На полу ванной комнаты? Мирно спит в своей постели? Он улыбается? Или терзает себя? Он знает, что Луи давно ушел? Не плевать ли ему? Не плевать ли ему хоть на что-нибудь?
“За прекрасным всегда скрыта какая-нибудь трагедия.”
“Луи Томлинсон.”
Да. Нет. Луи не может спать.
***
Луи просыпается от громоподобной игры на пианино — Чайковский? — ранним утром. Но ему плевать даже на это, тело неподвижно лежит в кровати, взгляд упирается в потолок. Он не хочет думать о записке.
Записка.
Записка, которую он написал. Которая скрыта в тетради Гарри с его именем на обратной стороне. Он не хочет думать об этом, потому что ничто не важно - Гарри игнорировал его весь вечер, стер его присутствие из своей жизни, был пустой гордой оболочкой, которой он всегда и являлся. Ничто не изменилось. Гарри не изменился.
“Я НЕ МОГУ ИЗМЕНИТЬСЯ”. Перед глазами Луи промелькнула въевшаяся в кожу Гарри надпись. Как же, блять, иронично.
Слишком много мыслей.
Как и сообщений, которые он видит, как только смотрит на экран телефона. Он видит сообщения то от Зейна, то от Лиама - и, конечно же, ни одного от Гарри, это было бы что-то из ряда фантастики - но не читает их, просто снимает блокировку и ищет единственный нужный ему сейчас контакт.
Гудок звучит один раз.
Пианино останавливается.
- Томмо, - здоровается голос Найла в телефоне и по другую сторону стены. - Ты где?
- В своей кровати.
Смешок.
- У тебя опять похмелье?
- Нет.
- Все нормально? - зевает он. Доносится одинокий звук нажатой клавиши.
- Нет. Приди и полежи со мной. Я во тьме.
- Что это значит? Ты голоден?
- Нет, придурок, не голоден, - раздраженно отвечает Луи. - Я уязвим, стою на краю темной пропасти.
