Шестеренки снова начинают работать, обрабатывая только что сказанное Гарри, он тут же подходит к нему и садится на диван рядом, его переполняет облегчение.

- Конечно, будет, - мягко говорит он, успокаивая Гарри взглядом, он не знает, стоит ли сейчас прикасаться. - Так будет лучше. Я об этом позабочусь, - неуверенно улыбается.

Гарри смотрит на него, изгибая губы в слабой улыбке. Он блуждает взглядом по лицу Луи, останавливается на глазах, будто ищет ответа.

- Почему ты ко мне так добр? - внезапно спрашивает он ласковым низким голосом, а в глазах словно мелькает восхищение. - Почему ты стал моим другом?

В грудь Луи ударяют с такой же силой, с какой бьют в гонг.

Ему перечислить весь список? У них есть лишняя неделя?

Он ищет в закромах разума ответ, а потом отвечает самым честным и простым:

- Потому что ты — это ты.

Гарри широко улыбается и смягчается еще сильнее, если это вообще возможно.

Внутри Луи начинается мировая война.

Эйфория против Отчаяния.

- Никто не относится ко мне так, как ты, - тихо говорит Гарри спустя какое-то время. - Никто не смотрит на меня так, как ты.

И.

Пиздец.

Луи кажется, что шатается весь его мир и сильно ударяют в висок, внутренности мигом иссушиваются.

Неужели это так очевидно.

Его жалкая, чувствительная, слащавая, высасывающая все силы любовь к Гарри написана на лице, Луи — посмешище, и Гарри видит это. Видит каждую эмоцию, что чувствует Луи, он знает. Знает, что Луи больше нечего скрывать, и ему плевать на это, он не чувствует того же, потому что не может, потому что его растили в ебанутом обществе, и у него была самая ебанутая, самая херовая жизнь, и…

Луи чувствует себя идиотом.

Идиотом, который хочет скрыться от всего, что сейчас происходит. Какого хуя на него всегда сваливается все и сразу, слишком много и слишком резко.

Он откидывается на спинку дивана, увеличивая дистанцию между ним и Гарри, заставляя того нахмуриться и насторожиться, рассматривая каждый миллиметр лица Луи.

- Луи? - спрашивает он, не понимая происходящего.

Ох, господи, блять.

Луи вынужден отвернуться. Он не может вынести столько всего одновременно. Гарри слишком много видит.

Слишком много видит и относится к этому с равнодушием. Ему плевать на все, что Луи так отчаянно желает.

Между ними пролегает тишина, Луи изнутри режут опустошение и паника, он точно знает, что не уйдет, но так же точно знает, что не хочет открываться Гарри и дальше—Гарри, который продолжает рассматривать его, как будто пытается разгадать шифр Розеттского камня.

Луи все равно продолжает молчать.

- В последнее время ты был таким грустным, - бормочет Гарри, скорбные слова нарушают покой, глаза впиваются в Луи слишком интенсивно, и в то же время недостаточно. - И я не могу понять, почему.

Луи напрягается.

Пиздец пиздец пиздец.

- Из-за меня? Слишком много? Меня слишком много? - как отдаленный гром рокочет голос Гарри, тихо, и грустно, и блять…

- Нет, - моментально отвечает Луи, поворачиваясь к Гарри—к черту все, он лучше свое тело раскромсает живьем, чем заставит Гарри хоть на секунду в чем-то обвинять себя. - Абсолютно нет. Тебя никогда не будет слишком много, Гарри. Никогда. Неважно, что—что бы со мной не происходило, как бы далеко к хуям все не пошло, я всегда… - он срывается, сглатывает. Руки трясутся, сжатые в кулаки, лежащие на коленях.

Блять.

Ему… трудно. Охуенно трудно.

И он толком не уверен, почему.

Гарри сглатывает, смотрит на него со страхом во взгляде. Как ребенок, который вот-вот заплачет, наблюдая, как один из родителей навсегда уходит из его жизни.

Луи закрывает глаза, проталкиваясь сквозь тяжесть, нависающую и перекрывающую каждый воздушный канал.

- Гарри, - говорит он спокойным голосом, выруливая разговор к тому, что действительно важно. - Я очень, очень горд тобой за принятие решения съехать от отца. Очень горд. И я буду с тобой в течение всего пути. Если тебе нужно будет где-то переночевать или остаться, если тебе нужно будет что-то найти или просто… если тебе просто нужен кто-то, кто сделает охуительно вкусный чай и съест все печенье, - Гарри издает смешок, расслабляясь и успокаиваясь, - я буду здесь. Рядом с тобой. На этом диване. Или там, где я тебе нужен. Больше тебе не придется ничего делать в одиночку, понятно? Потому что какая бы проблема перед тобой не стояла, даже при том, что ты достаточно сильный, чтобы решить ее, даже гораздо сильнее, я всегда буду рядом, чтобы помочь и дать все, в чем ты нуждаешься, взгромоздить на свои плечи то, что ты не сможешь держать, блять, я восполню все твои утраты и заполню любую трещину. Запомни, ладно?

Возможно, он говорит это не только Гарри, но и себе. Больше он вообще ни в чем не уверен.

Гарри слушает, не двигается, не произносит ни слова, глаза смотрят в пол, голова склонена.

Их окружает густая тишина, прерываемая только отдаленными криками людей с матча, Луи кажется, что он видит одинокую слезу, прокладывающую мокрую дорожку вниз по щеке Гарри, но тот сразу же закрывает лицо руками, склоняет голову ниже и не издает ни звука.

Мимо ползет время, Луи рвано дышит, сердце неровно бьется, он смотрит на смиренно сидящего Гарри, скрывающего лицо руками, и думает, плачет ли он, и если да, то почему скрывает свои слезы от мира, от Луи.

Он теряется во времени и, смотря на прекрасно-трагедийного Гарри, забывается сам.

Бездумно и слепо осторожно тянется рукой к шее Гарри. Рука встречается с прохладной кожей, и даже не успевая осознать, что делает, ведет большим пальцем по мягкой коже, не моргая и не дыша.

Он чувствует, как под его пальцами расслабляются мышцы Гарри, как все его тело сбрасывает с себя напряжение.

А потом, настолько медленно и осторожно, что едва можно понять происходящее, он смотрит, как Гарри убирает одну руку от лица и запускает ее в волосы. Пальцы скользят, начиная с макушки склоненной головы, сквозь волны кудрей, медленно, медленно, а затем трутся подушечками о палец Луи, замораживая его движение.

И Луи прекращает дышать.

Луи застывает, не решаясь нарушить хрупкость момента, пальцы Гарри касаются большого пальца Луи, мягко, почти невесомо. Только там. Луи не видит его лица—другая рука все еще его скрывает—но это, блять, и неважно, потому что рука Гарри вновь двигается, болезненно медленно, скользит дальше вниз, пальцы цепляются за ладонь Луи, пальцы переплетаются и нежно сжимают, и…

И это чувствуется уже по-иному.

И Луи по-прежнему не дышит.

А потом Гарри вскакивает.

Луи испуганно моргает, его рука падает на подушки, Гарри отстраняется и идет к окну, не издав ни единого звука. На лице буря, черты лица напряженны и сжаты, и Луи может описать это лишь как олицетворение внутреннего конфликта.

Под покровом кожи—внутри Гарри—что-то происходит.

Что-то непомерное, колоссальное и важное.

Что-то… что может быть схоже с тем, что происходит с Луи.

И может Гарри так же перегружен и переполнен, как и Луи, и даже больше, потому что он не понимает этого.

И может… может Гарри нуждается в направлении, в том, кто укажет правильный путь.

Может Гарри просто нужно. Знать.

Может ему просто нужно знать то, что уже знает, что так давно понял Луи.

Блять.

Шатаясь, Луи встает, сердце готово выбить дыру в грудной клетке и пролететь через всю комнату, забрызгивая стены. Колени дрожат, ладони потеют, а дыхание исчезает, исчезает вообще все, но он все равно идет к Гарри, стоящему к нему спиной напряженно и тихо.

- Гарри, - шепчет он, приближаясь к нему, позволяя себе повременить одну секунду.

Всего секунду.

Чтобы посмотреть.

Чтобы понять, что Гарри не знает. Чтобы понять, что Гарри нужно знать, что Гарри хочет знать.

Гарри не реагирует на Луи, ни отодвигаясь, ни приближаясь, в глазах тьма, дыхание резкое. Пальцы слегка трясутся, оцепенение в шее выделяется пульсирующей веной. Взгляд прикован к окну, к миру снаружи, но он смотрит сквозь, пульс колотится, поджигая Луи сильнее.