- Типа статуэток кошек?

- Типа статуэток кошек, - согласился Луи, вздохнул и положил голову на его плечо.

Они разговаривали два часа или даже больше, а потом Найл уснул, выдав себя храпом, уснул прямо на середине монолога Луи, обсуждающего тонкое различие между улыбкой Гарри, когда его что-то забавляет, и улыбкой, когда он слегка стесняется.

Так что.

Луи практически не спал. И просыпаться, осознавая, что Гарри звонил прошлой ночью - скорее всего, именно тогда, когда Луи настаивал на том, что губы Гарри способны раскрыть секреты мира - то ли неприятно, то ли страшно, то ли ни то, ни другое, а вовсе последствия давления на и так расшатанные нервы.

Но он старается успокоиться, заглушая приливную волну нервозности (или чувств, или бабочек, или что там за херотня плавает в его животе), сосредотачивается на том, что ему нужно сделать - проснуться, одеться и пойти на лекции, потому что даже если он закончит этот семестр и уедет домой в виде мертвой рыбехи, распотрошенной неразделенной любовью, он хочет закончить его хорошо. Справиться со всем, что требуется и сделать все как нужно.

Связано ли это с Чарльзом? Нет. Он каким-то образом, в душе, пытается доказать себе, что на самом деле умный и все у него в будущем будет хорошо? Нет. Правда ли, что их встреча разожгла внутренний огонь неповиновения и гордыни, который способен развести только его собственный отец? Нет.

Нет. Луи в полном порядке, на него никто не может повлиять, и он ни от кого не зависит. Он просто хочет хорошие оценки.

А в голове все равно крутятся лишь мысли о Гарри…

И ему кажется, что все, решение он, наконец-то, принял.

- Ты на лекции? - спрашивает Найл, насыпая почти всю коробку хлопьев в большую чашу. Откуда она вообще взялась?

Луи кивает, заправляя концы шарфа под жакет.

- Сегодня короткий день. Всего две лекции.

- Прикольно, - Найл заливает хлопья почти целым литром соевого молока.

Луи устало наблюдает за ним, засовывая ноги в вансы, одной рукой держась за стену.

- Я, эм, расскажу Гарри сегодня. О, ну, ты знаешь. Чувствах.

Коробка молока с глухим звуком ударяется о гранитную поверхность кухонного столика, глаза Найла широко открываются.

- Правда? Ты решил отрастить себе яйца?

- Я бы перефразировал и сказал по-другому, но да, - Луи пытается улыбнуться, в желудке переворачиваются органы, щеки болят от морозного ужаса. Как он признается, если только мысль об этом пугает?

Найл тепло улыбается, вскакивает, подбегает к Луи, быстро поправляет кремовый мягкий джемпер и обвивает своими руками его тело, сильно прижимая к груди. Его улыбка широкая и честная, сверкает как солнце на снегу, его запах - дорогой, уютный, и желудок Луи снова что-то творит, но на этот раз из-за нежного к себе внимания, он улыбается в плечо Найлу и обхватывает руками его за талию.

- Поздравляю, - Найл дышит в ухо. - Я горжусь тобой! Честно, горжусь. Я знал, что ты сможешь достать голову из своей задницы.

Улыбающиеся губы Луи царапаются об хлопковую ткань джемпера Найла.

- Спасибо, лепрекон.

- Ага.

И Луи улыбается сильнее, выпутывается из объятий и в последний раз нервно вздыхает, выходя за порог.

- Люблю тебя, Найлер.

- Люблю тебя сильнее, Томмо.

Из Луи вылетает смешок, который заглушается хлопком закрывшейся двери. Разумом и сердцем он уже в комнате Гарри, готовый опустошить всего себя.

Сегодня будет охуительно жуткий день.

***

Сидеть на лекциях - словно подвергаться средневековым пыткам. Или даже хуже. Пыткам Древнего Египта. Египетские пытки были ужасными? Или Скандинавским пыткам? Или, может, пыткам англосаксов. Или спартанским. Спартанские пытки были тем еще пиздецом.

В общем, Луи жутко страдал.

Потому что он пообещал себе, что не будет смотреть на телефон все гребаное время, не будет предупреждать Гарри о том, что придет сразу после конца второй лекции, не будет отправлять ему смайлики, выражающие его одновременно пушистые и колючие чувства, накрывающие с головой. Он пытается сосредоточиться на профессоре и его многословных предложениях, на звуке, который издает маркер, когда им рисуют на доске, объясняя основные сюжетные линии пьесы “Сон в летнюю ночь” и смысл цитат. Но как бы он ни старался сосредоточиться, его разум не покидают мысли о телефоне.

Находящемся в левом кармане сумки.

В пределах досягаемости.

Который он не тронет.

Не тронет.

***

И наконец-то он может избавиться от внутренней паники и суматохи. Он свободен, и первое, что делает, как только выходит из аудитории на яркий свет зимнего дня, это снимает телефон с блокировки и— и здесь, в почтовом ящике, его дожидается сообщение от Гарри.

‘Я должен поговорить с тобой.’

Луи останавливается посередине холла, перечитывая сообщение.

Должен? Он должен поговорить с Луи? ‘Должен’ как ‘я не могу быть вдали от тебя, я скучаю по твоему голосу’ или ‘должен’ как ‘я не очень хочу, но нам необходимо кое-что обсудить’? Луи просто обязан знать.

И пока в голове бурлит внутренняя борьба, ему приходят еще больше сообщений, телефон вибрирует и вышвыривает его из зоны отрешения.

Первое от Найла:

‘Удачи, чувак! Не ударь в грязь лицом!’

И другое от Гарри:

‘Луи’

И больше ничего. Просто… Луи. Там всего лишь написано Луи. А ему по каким-то непонятным причинам до жути хочется прижать телефон к груди, словно он реально какой-то подросток, увидевший фотографию своего предмета обожания. И это ужасно хотя бы потому, что он в публичном месте, окружен студентами, спешащими на свои лекции, громко смеющимися и курящими сигареты.

Отказавшись разбираться, что творится с мыслями в его голове, он запихивает телефон в карман и практически бежит вперед, из-за нервов то словно подогреваясь на медленном огне, то кипя до образования пузырей, бежит к квартире Гарри, пытаясь придумать, каким нахуй образом он сможет справиться с выливающейся из краев бессмертной, нескончаемой любовью.

И, может быть, но это не точно, еще одним вопросом - планирует ли Гарри сделать то же самое.

***

Он заходит без стука, сердце бешено колотится в горле, не давая ни сглотнуть, ни вдохнуть.

- Гарри? - рьяно кричит он, задыхаясь, влетает внутрь, кидает сумку на кресло и обыскивает глазами комнату, а потом натыкается на—

Гарри. За столом. В атласном костюме, с галстуком-бабочкой в горошек, и голубым цветком, приколотым к лацкану пиджака. Рядом с ним стоит бутылка вина. Он подпер голову руками. И выглядит так, словно… вычеркнул все воспоминания из своего разума и сейчас сидит, полностью от всего опустошенный.

Свет в глазах Луи моментально гаснет.

Оу. Значит, вот какой у них разговор будет.

- Гарри? - повторяет он, на этот раз более уверенно, и Гарри поднимает голову, запутанный, в слезах, поникший и… очень пьяный. Луи морщится. - Ох, Гарри, - с сожалением говорит он и идет вперед.

- Луи, - хрипит Гарри, зажмуривает глаза, закрывает лицо руками. - Луи, Луи, Луи.

Он неимоверно пьян.

- Давай мы уберем это, да? - с нежностью говорит Луи, ставит бутылку вина на безопасном расстоянии от Гарри, господи, он выглядит таким помятым и маленьким. Луи приседает, хватается за место чуть выше локтя Гарри, их колени стукаются друг об друга. - Что случилось? - сглатывает.

Гарри трясет головой и молчит, потом убирает руки, не открывая глаз. И снова трясет головой, сильно сжимает губы, зажмуривает глаза сильнее, кривит все лицо. И почему-то это разрушает Луи, разбивает вдребезги.

- Гарри, - выдыхает Луи, чувствуя, как осколки разбитого сердца впиваются в него изнутри, пока он рассматривает мальчишеское лицо. А потом он чувствует этот прилив, называемый ‘влюбленностью’, блять, для него это так ново. Он чувствует, как волна растекается по телу, словно он напился и не в состоянии контролировать свои действия, делает лишь то, что кажется правильным. Он пододвигается ближе, с желанием прикоснуться, пробежаться подушечками пальцев по его коже, успокоить, одной рукой нежно обхватывает лицо Гарри, притягивает его к себе, другой гладит руку, колено, ткань жакета.