На последнем слове его голос ломается.

И как будто швырнули со всей силы в воду, захлопнули дверь бункера - все шумы резко прекратились, в ушах звенит. Тишина. И нарушает ее лишь яростное дыхание Гарри. И бешеное биение сердца Луи.

Слова эхом отдаются внутри черепа и стенок организма, отпрыгивают от грудной клетки и вдавливаются в барабанные перепонки, наверное, навсегда. Охренеть.

Охренеть.

Он ведь еще часов десять назад думал, что Гарри хочет от него избавиться. Гарри, который только что заступился за него перед отцом, буквально послал его нахуй и сказал… сказал эти потрясающие великолепные слова о Луи.

Это слишком. Луи не успел переодеться. Даже душ еще не принял.

Почему всегда все тотально меняется за секунду? Почему всегда всего становится чересчур много?

- Ты слишком наглый для своего возраста, - наконец отвечает Чарльз, спокойно, тихо, заостряя внимание на каждом слове, разглядывая Гарри с завуалированной неприязнью. - Ты к этому разговору никак не причастен.

- Извините, что не смог не подслушать весь тот пиздец, что вылетал из Вашего рта, и просто уйти, сэр, - огрызается Гарри; и это не тот Гарри, которого Луи видел перед незнакомцами. Это не павлин, что широко и криво улыбается, просто потому что может, не золотой мальчик, швыряющий в толпу остроумные комментарии и заманивающий всех к себе взмахом руки. Это не ходячий труп с пустым взглядом.

Это яркий, живой Гарри. Сражающийся за Луи. Искренне. Яростно. Это Гарри. Живой. Самая живая его версия, которую Луи когда-либо посчастливилось увидеть. Луи хочется рыдать.

Нахмуривший брови Чарльз поворачивается к Луи.

- Я пойду в студенческий офис. Здесь я уже увидел достаточно. Ты был прав. Мне не стоило приходить, - он шагает к двери, вперед, туда, где стоит Гарри, высокий, светящийся изнутри, который тяжело дышит и наконец-то разжимает кулаки.

Луи прищуривает глаза, наблюдая за его уходящими пятками, но что-то неожиданное и болезненное резко распухает в его груди, что-то, не имеющее названия.

- Ты видел ровным счетом ничего. Пришел сюда, сделал какие-то выводы, но ты до сих пор ничего обо мне не знаешь, - громко и резко говорит он.

Чарльз застывает. Он слегка поворачивает голову, за напряженной линией плеча почти не видно лица.

- Я слышал слова Гарольда.

- Но не мои, - рычит он, отказываясь смотреть на Гарри - боится, что может сломаться, рассыпаться на куски. И он не может допустить, чтобы его отец это увидел. Такого удовольствия он ему в жизни не доставит.

Чарльз молчит, осматривая Луи, внутренней борьбой искажая всю глубину своих голубых глаз.

- Думаю, мы предпримем попытку поговорить еще раз, - говорит он после. - Как-нибудь в другой раз, - он смотрит так, словно собирается сказать что-то еще, и Луи навостряет уши, концентрируется, понимает, что буквально хочет вытянуть из-под его кожи несказанные слова, но ожидания тщетны. Ничего не происходит, и его отец уходит, проходя мимо Гарри и сильно его задевая.

Оставляя Гарри и Луи наедине.

А сердце словно отпинали, нанесли увечья и повреждения.

- Куда ушли другие? - прочищая горло и быстро моргая, спрашивает Луи. Нужно оттолкнуть мысли об отце, сейчас не время думать о нем, вообще никогда не время думать о нем, но сейчас - особенно. И не надо из-за такого расстраиваться. Не после всего, через что он прошел. Разве его организм этого не понимает?

- У Зейна, - тихо говорит Гарри, грустным взглядом смотрит на нервного, ерзающего Луи, смаргивает накатывающие слезы. - Они посчитали, что тебе не помешает приватность.

- Понятно. А ты тогда…? - Он пытается говорить обычно, вернуть голосу прежнюю ясность и беззаботность.

Гарри поджимает губы, смотрит широко открытыми глазами.

- Он мне не понравился.

Луи поднимает брови.

- И поэтому ты остался, вместо того, чтобы уйти?

Тишина.

- То, как ты с ним разговаривал… - говорит Гарри, голос едва громче шепота. Он, похоже, очень удивлен, даже, можно сказать, шокирован.

- Он заслужил, - хмурясь, говорит Луи.

Гарри тут же кивает.

- Заслужил, - и это согласие как зарождение чего-то нового, столь светло и четко мелькающего перед глазами.

И какое-то время тишина давит на все сразу, пока Гарри находится где-то в своем собственном мире, пока глаза смотрят в одну дальнюю точку, пока все тело Луи трещит от электричества, ведь он влюблен в Гарри, и по каким-то причинам понимание, по-настоящему конечное понимание вгрызается в кору мозга. Особенно сейчас, когда сердце кажется деформированным куском мусора, когда ломит все тело, когда слова Гарри до сих пор эхом отдают по ушам. Между ними так много несказанных слов.

- Теперь все хорошо? Сегодня? Сейчас? - спрашивает Гарри хриплым слабым голосом, отводит взгляд.

Луи смотрит на него пристально, хочет успеть поймать ту хрупкость в его глазах, румянец на щеках.

- Я думал, со мной все кончено, - говорит он без обиняков, чувствуя, как лицо кривится и стягивается, сочится грустью и муками.

Гарри закрывает глаза, опускает голову.

- Я хотел, чтобы все было кончено, - сильно хмурит брови. И затем тише, почти шепчет про себя, - Я так сильно пытался все закончить.

Грудная клетка Луи может уже давно раздроблена, а может разломалась только что. Желудок уничтожил все соки. Внутри него творится нечто ужасное и смертоносное.

- Зачем? - спрашивает Луи. - После всего, что ты только что сказал..

- Я действительно так думаю.

Луи сглатывает.

Слишком.

- Хотелось бы верить в это, - говорит он, ощущая, как новое чувство вырывается на свободу и растекается по венам в самые дальние уголки. Он шагает вперед и, почти не контролируя себя и свое тело, поднимает руку и кладет ее на щеку Гарри. Он бледнеет, его тело предает его, в голове крутятся беспорядочные мысли, но смотреть на Гарри - как находиться под действиями сильнейших заклинаний и чар, молочная прохладная кожа ощущается такой мягкой под теплой рукой Луи. - Я больше не хочу, чтобы ты пытался избавиться от меня, Гарри.

Он качает полуопущенной головой, хмурится, под прикосновением Луи его тело расслабляется.

- Даже если бы я попытался, я бы не смог. Слишком поздно.

- Слишком поздно?

Гарри поднимает голову, смотрит остекленелым взглядом.

- С тобой все хорошо? - шепчет он, смягчая выражение лица.

Луи кивает, осмеливаясь провести большим пальцем по гладкой щеке Гарри, еще сильнее смягчая взгляд парня.

В глазах тотальное облегчение.

- Замечательно, - он кусает губу, отводит взгляд. - Сожалею о твоем отце. Я знаю… Знаю, как трудно тебе может быть.

Ну конечно же. Уж кто как не Гарри знает тяготы, что рождает наличие дерьмового отца. Дерьмовой семьи. И теперь Луи, из которого буквально сыпятся необузданные эмоции — эмоции, которые он не ощущал годами — и непреодолимое переполняющее чувство ненужности, и очень, очень шаткое чувство собственного достоинства, пострадавшее от нападающих на разум мыслей, насильно внедрившихся ему в голову… Теперь он думает: так вот каково быть Гарри. Вот какое бремя эмоций он несет на себе целый день. И поэтому вариант ‘опустошить себя, освободиться от любых эмоций’ кажется таким привлекательным, поэтому гедонизм настолько неистово желаем.

Мысль въедается в Луи глубже и глубже, а ему лишь хочется вцепиться в Гарри. Он хочет схватить маленького засранца, заточенного в его сердце, и, господи. Он влюблен. Он влюблен в него. Блять, он должен успокоиться. Ему нужно побыть в одиночестве.

Он переполнен.

К счастью, млечное урчание голоса Гарри прерывает тишину именно в этот момент.

- Мне нужно идти, - мягко говорит он, хватая Луи за запястье обеими ладонями и нежно убирая руку с щеки. - У меня—у меня ужин с профессором.

Луи снова кивает, чувствует так много, что не чувствует ничего.

- Но завтра вечером я устраиваю ужин. Лишь для нас пятерых. В моей комнате. Придешь? - спрашивает он, спиной постепенно пятясь к двери, обнадеживающе смотрит на Луи.