– Да, сэр, – сказал Холлис, прилежный тощий паренек из Айовы, окончивший юридический колледж.
– И я не буду ставить тебе в вину твое образование, справедливо? Здесь слишком много образованных дураков, а вот шерифов и полицейских недостаточно.
– Да, сэр.
Холлис вкалывал усердно; и пусть именно с его слов у оперативников родилось прозвище для Чарльза – разумеется, «Шериф».
Молодежь его просто обожала. В воздухе витали слухи о его победах. Кто-то раскопал отчет о знаменитой перестрелке 1923 года в отделении банка в Блю-Ай с его участием; кто-то, задействовав связи, получил доступ к его личному делу в Министерстве обороны и узнал, что он не только прослужил восемнадцать месяцев в нашей армии и вышел в отставку майором, отмеченным многими боевыми наградами, но до этого провел два года в окопах в рядах канадской армии и, помимо полной груди медалей, заслужил офицерский чин. Внезапно Чарльз стал королем-воином, каким, как прекрасно сознавали все эти молодые ребята, им никогда не стать. И то, что он не заигрывал с ними, притягивало их к нему еще сильнее. А то, что Чарльз не признавал свою репутацию, не обращал на нее никакого внимания и никогда сам не упоминал о ней, лишь делало его еще более загадочным, как и его суровая внешность, неизменный костюм-тройка, надвинутая на лоб фетровая шляпа с опущенными полями и новенький «Кольт» калибра.45 в кобуре под мышкой, в то время как все остальные предпочли более легкое оружие 38-го калибра, обладающее меньшей отдачей.
– Если калибр начинается не с четверки, оружие меня не интересует, – заявил Чарльз, выбирая себе табельный пистолет (эта фраза частенько цитировалась в отделении); и выбрал его он, покрутив в руках все, проверив плавность хода спускового крючка, подгонку затвора к рамке, а также не поддающееся описанию нечто, что он назвал «чувством» – ну как такая изготовленная на станке деталь, как рамка пистолета, может обладать чувством, гадала молодежь, – все эти неосознанные мелочи придали ему статус, к которому он не стремился и которому не был рад.
Первоочередное дело в повестке дня: меморандум для Первиса, копия для Коули, по поводу огневой подготовки сотрудников правоохранительных органов, в котором настойчиво предлагался отказ от традиционных занятий в закрытом тире в пользу более гибкой модели, делающей упор на постоянное перемещение между мишенями, стрельбу в движении, с различных углов и из разных положений, стрельбу навскидку наперегонки со временем, выбор калибра (опять же знаменитая «четверка», 45-й для «Кольта», 44-й специальный и 45-й длинный), упражнения по перезаряжанию и чистке (обязательно!), имитационная стрельба, имитационная стрельба и еще раз имитационная стрельба, а также базовые навыки ухода за оружием, не для серьезного ремонта в мастерской, а для исправления мелких неполадок в полевых условиях. Чарльз проповедовал абсолютную гибкость – другими словами, моделировал реальную перестрелку с участием реальных стрелков. Далее следовал вопрос прицельной стрельбы, в которую он свято верил, вопреки священной заповеди Отдела, требующей «стрельбы навскидку»: агент приседал, подавался вперед, вытягивал руку с пистолетом вперед и вниз, после чего вскидывал ее. Руководство Отдела полагалось на то, что мышечная память наведет пистолет на цель, и Чарльз соглашался с тем, что у некоторых людей мышечная память лучше, чем у остальных – у него самого она была отменная, – однако глаза, чтобы совместить мушку с прорезью прицела, есть у всех.
Первис принял этот документ с воодушевлением, похвалил его и вывесил копию на информационном стенде. Документ был переправлен в Вашингтон, где с ним подробно ознакомились по крайней мере два человека, а возможно, даже и три, однако ни один из них не был директором, поэтому предприятие было обречено с самого начала.
Затем Чарльз провел целую субботу в оружейной комнате вместе с Холлисом, изучая табельное оружие сотрудников, ища следы износа, плохого ухода, погнутые и поврежденные мушки и прицелы, незатянутые винты, заусенцы, избыточную или недостаточную смазку. Он показал Холлису, как разбирать все модели пистолетов, и нашел в нем прилежного ученика, обладающего некоторыми способностями механика, а после того как молодой агент преодолел робость перед сложными механизмами, он стал запросто справляться с незамысловатыми, словно старые ходики, внутренностями револьвера «Кольт» калибра.38.
Чарльз работал также и с длинноствольным оружием. Он быстро установил, почему именно молодой Холлис был ключевой фигурой во время стычки в «Маленькой Богемии». Судя по всему, он от природы «чувствовал» «Томпсон» и, несомненно, проведя с ним много времени, уже умел разбирать его, целиться из него, правильно выбирать положение для стрельбы, а также быстро перезаряжать его, что в бою является очень важным фактором. Чарльз предположил, что Холлис неплохо стреляет из «Томпсона». Посему Клегг поставил его на острие атаки, несмотря на то, что ему прежде не доводилось бывать в перестрелке, и поэтому именно Холлис вынужден был в кромешной темноте принимать за полсекунды решение, открывать ли огонь по троим неизвестным, садящимся в машину. Голова у него была забита всякой чушью о важности операции, о том, какое зло представляют собой бандиты, об одном шансе на миллион проявить себя перед остальными агентами, – так какой еще он мог сделать выбор, кроме как открыть огонь? Холлис выстрелил, все пошло наперекосяк, и, учитывая природу большой организации, то, что покатилось вниз по склону, покатилось на Холлиса, в то время как Первис и Клегг отошли от катящегося потока подальше, хотя брызги долетели и до них. Однако во всем этом никто, похоже, не обратил внимания на то, что один только Холлис поразил свои цели, пусть и не те, которые нужно, в то время как все остальные палили, словно одержимые, по зданию и домикам, но не добились ничего, кроме множества пулевых отверстий, на которые будут таращиться туристы ближайшую сотню лет.
Вопрос стрельбища встал рано, поскольку его настойчиво поднимал Чарльз. Единственный в городе тир находился в подвале нового здания центрального управления чикагской полиции, на Южной Стейт-стрит, дом 11, всего в нескольких кварталах, однако получить к нему доступ было каверзной политической проблемой. Сотрудники чикагской полиции занимались в нем каждую пятую неделю, с утра до вечера, проходя огневую подготовку. Все остальное время тир был формально открыт для добровольных занятий сотрудников всех местных и федеральных правоохранительных органов, хотя мало кто пользовался этой возможностью. Однако это не помешало заведующему тиром сержанту О’Мэлли возомнить себя полновластным правителем и превратить тир в некое подобие клуба для ребят из графства Корк[15], которые заглядывали туда, чтобы потрепаться, поиграть в карты, послоняться без дела и посплетничать, но в целом тир использовался не по назначению, а только как место для встреч.
– Так обстоят дела в Чикаго, – объяснил Первис. – Те, кто чем-то владеет, не желают ни с кем этим делиться. Те, у кого ничего нет, вынуждены с этим мириться. Точнее: хозяева ирландцы, остальным не на что рассчитывать. Все карты на руках у О’Мэлли, потому что он знает, что мы здесь новички, он нас еще не распробовал и не знает, задержимся мы здесь надолго или просто пошипим и испаримся, как масло на сковородке. Я мог бы писать одно за другим письма комиссару Оллману, но все они затеряются бесследно, а если буду жаловаться, меня никто не услышит. Ситуация непростая. И позвольте мне высказаться откровенно, шериф: чтобы чего-либо добиться, мне нужно много смазки, а после «Маленькой Богемии» смазки у меня нет. Уверен, Сэм Коули скажет вам то же самое.
– Я не из тех, кто ходит от одного начальника к другому, – сказал Чарльз, вызвав улыбку у Первиса. – Вы не возражаете, если я сам тряхну этого О’Мэлли? Неофициально?
– Не знаю, что вы задумали, шериф, и не хочу это знать. Но делайте, что считаете нужным. Только не попадитесь на этом.
