Кстати, зовут моего папу Бальтазар. Это правда, я не выдумываю. Во всей Норвегии с таким именем живет всего четыре человека. А еще так звали одного из волхвов, которых Вифлеемская звезда привела поклониться к колыбели Иисуса. Папа смуглый и темноволосый, так что можно подумать, будто они с Иисусом родом из одной страны, но на самом деле мой папа родился в Чехословакии и вырос в Норвегии. Сейчас, кстати, его родная страна развалилась, как и брак моих родителей. Теперь там целых два государства – Чехия и Словакия. Иногда мне кажется, будто мама с папой разошлись, потому что папина родина тоже развалилась на две части, но, если честно, я и сама в это не особо верю. У меня полно одноклассников, чьи родители тоже развелись, хотя их предки прожили в Норвегии тысячу лет, не меньше.

Мама моя выглядит как обычная норвежка. Она родилась в Финнмарке, на самом севере Норвегии, ее отец – рыбак. Он всю жизнь проработал в море, а плавать все равно не умеет. Как по мне, так это странновато, а еще удивительно, что мама тоже так и не научилась плавать. Мама говорит, это потому что вода там холодная и ей совсем не нравилось плескаться в море. По-моему, так себе оправдание: мама уже прожила здесь, в Финнскугене, намного дольше, чем на севере.

Маму зовут Эмилия, и за последние годы это имя стало одним из самых популярных в нашей стране. Это тоже странно, потому что мое собственное имя уже давным-давно вышло из моды, еще во время Второй мировой войны. В 1945 году оно в последний раз вошло в десятку самых популярных имен, но, по-моему, с войной это никак не связано. В общем, со стороны, если судить только по именам, может показаться, будто я – мама, а мама – моя дочка. Эмилия – имя более современное. И очень красивое. Я так раньше считала. Когда мама с папой жили вместе, мою самую прекрасную куклу звали Эмилией. А теперь ее никак не зовут. Теперь эта кукла безымянная, и я в нее больше не играю. Вместо этого я стою на голове. Если каждый день простаивать на голове по десять минут, то точно не вырастешь, я уверена. Во всяком случае, выше я точно не стану. С тех пор, как я начала стоять на голове, росту во мне ни на сантиметр не прибавилось.

А если вам интересно, какое у меня полное имя, то вот оно: Астрид Барос, и этим летом мне исполнится одиннадцать.

Две недели я живу с мамой, а следующие две – с папой. А еще они решили, что летние каникулы я проведу с ними обоими. Сперва мама, я и Дурмот-Дурмот-Дурмот все втроем поедем в летний домик в Южной Норвегии, и случится это через 14 дней. Ну, это они так думают. Мама там будет загорать на пляже, листать модные журналы, а меня заставит плавать вместе с Дурмот-Дурмот-Дурмотом, потому что сама плавать не умеет. Но тут пора, наверное, рассказать о моем великом плане. И объяснить, зачем мне понадобились клещи.

Мама обещала, что в Южной Норвегии они возьмут напрокат моторную лодку и разрешат мне порулить. Сначала я даже немного обрадовалась, хоть и не подала вида. Но потом я расстроилась: моторкой меня научил управлять папа. Мы тогда отдыхали на нашей шведской даче в Арвике и несколько раз ходили на моторке до самого озера Венерн, между прочим, третьего по величине в Европе. В наше последнее лето на даче мы все вместе отправились на необитаемый остров (он называется Чертов остров) и там заночевали в палатке.

Остров находится далеко от материка, в открытом море. Мы разожгли костер на берегу и жарили сосиски, а папа придумывал истории о страшном отшельнике, якобы живущем здесь, в пещере Дьявольская пасть. Скоро мама с папой дачу продадут, и таких чудесных каникул у меня, наверное, уже никогда не будет.

В конце июля мы вроде как собираемся на юг с папой и Пони. Когда я была совсем маленькой, мы с мамой и папой тоже ездили на юг, и это было прикольно. Но теперь папа надумал свозить свою новую подружку в то же самое место! Получилось прямо как с новым велосипедом: папа купил мне его в прошлом году, а я жутко расстроилась, потому что меня и старый велик вполне устраивал. Похоже, родители не понимают, что порой совсем необязательно делать что-то новое. В этом году я безуспешно пыталась втолковать им обоим, что не хочу никуда с ними ехать и что, когда мама поедет в Южную Норвегию, я могу побыть с папой, а когда он уедет на море, то я переселюсь к маме. Но больше всего мне хотелось отправиться к бабушке и отдохнуть у нее не только от родителей, но и от их новых спутников жизни. Впрочем, вслух я этого не сказала. Я же не дурочка. Когда я выступила с этим предложением, мама с папой как по команде поджали губы и заявили: менять что-то уже поздно, все забронировано и оплачено.

Каждый день я стою на голове перед зеркалом. Раньше я просто считала до 600, но недавно стащила таймер, при помощи которого папа отмеряет время варки яиц. И теперь ставлю таймер на десять минут – когда они истекают, на дисплее появляется ноль. Раз время может идти назад, то, значит, и я могу не расти. Поначалу я вообще боялась, что стану укорачиваться, но я каждую пятницу измеряю свой рост и ниже пока не стала. Выше тоже. Вот уже несколько месяцев во мне 153 сантиметра.

Я стою на голове не только для замедления роста. В такие моменты намного проще думается. Обычно не успеваю я додумать какую-то мысль до конца, как в голову уже лезет следующая. А когда стоишь на голове, все иначе. И все кажется другим. Я вижу вещи под другим углом, и поэтому у меня часто появляются интересные идеи. Именно здесь, перед зеркалом, стоя на голове, я придумала мой великолепный план. Сначала я обратила внимание, что в таком положении – вверх ногами – я немного похожа на карту Норвегии – сверху узкая, а снизу намного шире. Подумав о карте, я сразу же вспомнила о путешествиях.

Когда мы раньше собирались в отпуск, папа всегда показывал мне на карте, куда мы отправимся. Во время поездки на Чертов остров он весь маршрут прочертил, и на этот раз я собиралась поступить так же. Нет, не маршрут нарисовать, а добраться до Чертова острова. И туда же я решила заманить маму с папой. Главное – чтобы мы остались втроем, как прежде. Если мне удастся провести ночь с ними наедине, чтобы их новые возлюбленные не путались под ногами, я наверняка смогу их убедить не брать меня в отпуск с их новыми семьями.

Я не стану плавать в море с Дурмот-Дурмот-Дурмотом и не буду сидеть под зонтиком с Пони просто потому, что она боится обгореть. При мысли об этом я повеселела, и, когда я спрятала клещи под кровать, настроение у меня уже было лучше не придумаешь.

Перед сном, дождавшись папу с работы, я улыбнулась Пони и – к огромному удивлению мачехи – сама ее обняла, хотя еще недавно, после премьеры, даже не хотела к ней подходить.

– Что это с тобой? – спросил папа после того, как мы прочли вечернюю молитву и он, как всегда, подоткнул мне одеяло.

– В смысле? – не поняла я.

– Ты такая тихая бываешь, только когда затеваешь что-нибудь.

– Да ничего я не затеваю, – возразила я, – а вот ты, например, знаешь, что женщины моргают в два раза чаще мужчин?

Он покачал головой.

– Интересно, у мальчиков и девочек – так же? – продолжала я. – А еще, если тело будет двигаться столько же, сколько глаза, мы будем проходить по восемьдесят километров в день.

– Надо же, сколько ты всего знаешь! – удивился он.

– Бабушка говорит, что мудрость – корень добра, главное – использовать ее с умом. Хорошо сказано, да, Бальтазар?

– А почему ты не зовешь меня папой? – спросил он.

– Но ведь зовут-то тебя не папой, – сказала я. Папа тяжело вздохнул, и я поспешно добавила:

– Я такая тихая, потому что пытаюсь представить, каким получится лето. Я так его ждала. И я очень тебя люблю.

У папы сделалось такое лицо, как бывает на Рождество или в день моего рождения, когда я открываю свертки с подарками, а он за мною наблюдает.

– Я тебя тоже люблю. На Крите мы отлично отдохнем, вот увидишь. Помнишь, когда мы в прошлый раз туда ездили? – Он понял, что сказал это зря, и быстро прибавил: – Но на этот раз можно притвориться, будто прежде мы там не бывали.