кровью и телом завтракая недели…

Пережуёшь, переживёшь глагол,

на ночь вином не позабыв причаститься,

и улетишь в зарево, где щегол

лузгает звёзды, сплёвывая зарницу.

АКРОСТИХ

Говори на пурпурном наречье,

Абы молча не сиять в пролёт.

Легче льна, бегонии далече

Изумруд небесных глаз пройдёт.

Наплетя с три короба, вериги

Абажур лубочный оплетут –

Быть бы мне коперником великим

У русоволосых амплитуд,

Луч ловить провидцем окаянным

Аккурат длиннотой медных строф,

Трепетно в пространственные ямбы

О(I) Rh(-)

Выпуская медленную кровь.

А(II) Rh(+)

АМЕНХОТЕП ИВАНОВИЧ

За артефактом Мемнона на питерском листе

Аменхотеп Иванович загадочно блестел.

Молчанием взбешённого, но мудрого леща

он расползался буквами, по клеточкам треща.

Он волновался волнами наждачными Невы,

сопел, жестикулировал и разве что не выл.

И грудью синь взрезая, как сердцем на ухаб,

багровыми подтёками рассвета набухал.

А в это время в сладости омытых кровью фикс

всё клянчил взгляды каверзно озябший утром сфинкс.

ЗОДИАК

Как будто бы рождённый в Бутово,

с ватагой местных забияк,

свинчаткой бил и день опутывал

неумолимый зодиак.

Ломая крышам переносицы,

как сумасшедший городской,

он февралём отчаянно носится,

убийства выдав гороскоп.

И лезвие стремится месяца

исследовать года орбит –

астролог ли так с жиру бесится,

что просыпаешься обрит

и ждёшь суда его сурового,

дичась хромированных скоб,

когда, пространство изуродовав,

тебя увидит телескоп.

ЕГИПЕТ

Фараон наш страшно горд –

он офонарел.

Третий месяц каждый год

бесится Хефрен.

Пропечёт воловий бок

вспыхнувший восток.

Медью выкованный блок

делит день на сто.

Бич хвоста сшибает мух,

мылит важный зад,

за Осирисом во тьму

прячет раб глаза.

Глыбы приняв с кораблей,

спин не разогнуть.

Солнце тащит скарабей

до утробы Нут.

Волокуш ремни тяни,

дохни от плевка…

Сесть бы где-нибудь в тени,

потянуть пивка.

Но на площади Тахрир

не в почёте спирт,

сонный Ра в чаду охрип,

и Мубарак спит,

помня истины завет

древних пирамид:

человеку человек –

вечный брат и гид!

ПРИТЧА ВО ЯНЦЗЫЦЕХ

Я от жёлтого ливня тебя не спасу,

хворостиной по спинке до дома пасу.

Ты Сибирь, как гранату, кидая,

пей зелёные травы Китая.

Отличай, если хочешь, Рембо от Рабле,

и пока ты на пьяном плывёшь корабле –

я тебя приласкаю по скайпу

от шиньона до красного скальпа.

А в соломенной шляпе седой мандарин

говорит языком привозных мандолин,

и елозит на джонке Лолита,

пропадая в стране целлюлита.

Ничего не осталось от двух ойкумен –

потому что живём мы в аду перемен.

Покурить бы зелёного чая,

бытиё из себя исключая.

За Урал краснозвёздные мечты мечи

или просто тибетскою тайной молчи,

в быстротечной могиле Чапая

от прилива крови утопая…

* * *

В день бездумный и промозглый

от глубин весенних чащ

до костей и вглубь, до мозга,

воздух длинен и кричащ.

Ветер в хлопотах довольных

дни и ночи напролёт

звон от струн высоковольтных

в шапку ельника кладёт.

И, похрустывая веткой,

к жгучей радости крапив,

шаг зари в обувке ветхой

по земле нетороплив.

ЦВЕТМЕТ

Мой пламенный философ, – карантин!

Ещё ты помнишь фа́нтомное жженье,

ведь кабель, что, как жизнь, под напряженьем,

на кисть тебя вчера укоротил.

Но, вырастая в глиняный колосс,

по рельсам ты блуждаешь без утайки

и, возле шпал откручивая гайки,

назавтра пустишь поезд под откос.

И, сердце метанолами храбря,

нажатием моих нелепых клавиш

в лесу ты август, как резину, плавишь,

надеясь добрести до октября.

Вот камень, что алхимиком готов:

смотрите, если кто-то не заметил –

сгущенье алюминия и меди

даёт в итоге золото годов.

* * *

Не о том я пока пою,

строки кровью своей пою,

и они набухают в плоть,

как Господь.

В то, что пишешь, и сам не верь –

сердце заперто, словно дверь,

а ключи высоко звенят –

глубоко в меня.

Это было и будет так:

ночи синей дерёт наждак,

вместе с кожей за стружкой слов

обнажает зов.

И шепчу я на свой ушиб

и в воде, и в огне души –

за дуду мою да рожки

утопи! сожги!

Отрывается календарь,

стих кружится куда-то вдаль,

по нему я – как по жнивью,

но ещё живу.

* * *

Колодезная рябь –

на хруст, как всхлип ребёнка,

пелёнка рвётся тонко

о льдинку ноября,

где огненный сазан,

набухнув пухлой брюквой,

мелькнёт нелепой буквой,

плывя реке в казан.

Раз так заведено –

в круги проплыть от камня,

что в Лету гулко канет,

ударившись о дно.

Моря спадают ниц,

к луне отходят воды,

и кесарь время водит

по лону рожениц.

НЕ ВЕРТЕР

Сегодня жгут венки осеннего родства…

В поношенном фуфле служитель культа,

от тяжести метлы до прутика устав,

размешивает грязь, что чистый скульптор.

Ваятелю бы сесть, пивка перемешать

с тем, что до десяти теперь «не катит»,

но с грубого смешка – стоящего мешка –

он далее по тексту тачку катит.

Валяй, тащи её – бреди себе сизиф,

на труд твой наплевал дождливый город,

но в странный день родства – ты молод и красив,

пока ещё асфальтом не расколот.

С пылающим венком по скверам и садам

лети в свою бессмысленность, как ветер.

Слова твои я всем, конечно, передам,

что Вертера не будет. Рифма – верьте.

ДОКУМЕНТ MICROSOFT WORD

Через всё, что в жизни разбивалось,