К этому времени я постепенно пробрался к краю группы и оказался всего в трех шагах от угла здания, подвергшегося налету фашистов. Незаметно отходя назад, но продолжая оставаться лицом к гогочущей толпе немцев, я вскоре оказался там, и, когда я решил, что никто за мной не наблюдает, я сделал решающий заключительный шаг за угол, скрывшись из виду.
Бросив взгляд на эту улицу, я не увидел там немцев и двинулся по ней как ни в чем не бывало, насколько, конечно же мог, просто как один какой-то солдат, прогуливающийся с сигаретой в зубах. Если бы я столкнулся с кем-нибудь, я бы сослался на рассеянную мечтательную задумчивость типичного болвана. Я навострил уши, готовясь услышать возможные крики у себя за спиной. Прогулка была напряженной, но моя уловка осталась незамеченной.
Пройдя с полквартала, я заметил на обочине машину. Оглянувшись по сторонам, не смотрит ли кто, я попробовал открыть дверь. Заперто. И было видно, почему.
Это было двухместное закрытое купе Lagonda Le Mans — великолепное, обтекаемой формы торжество автомобильного искусства. Ненавидя себя за это, я разбил боковое окно Шмайссером. Никто не заметил этот кощунственный вандализм, поэтому я залез внутрь, открыл изнутри дверь, проскользнул на сиденье и перелез на сторону водителя.
Вспомнив еще один урок моих наставников в SOE, я выдрал провода зажигания из-под приборной панели, чтобы мне их было видно, и после нескольких неудачных комбинаций смог завести двигатель. Проведенные мной дальнейшие манипуляции с дросселем заставили машину ожить и заурчать, и я уехал на ней.
Сняв с себя гимнастерку и пилотку моего бывшего противника, я, проехав несколько кварталов, выбросил их в окно. Я спрятал Шмайсер под пассажирским сиденьем.
Теперь, когда мне удалось бежать, моей главной и неотложной задачей было предупредить Люси и, конечно же, остальных членов нашей ячейки, что Ренфилд попал в плен. Было очевидно, что его будут допрашивать и, если информация из штаба СС верна, пытать, пока он не выдаст все, что ему известно. Несмотря на его нынешнее слабоумие, необходимо было считаться со всеобщей уверенностью в том, что «все когда-нибудь начинают говорить». Нужно было предупредить всех, с кем он контактировал. Что касается меня лично, то я больше всего тревожился за Ван Хельсингов, но в опасности оказывалось все Сопротивление.
Лагонда ехала прямо как автомобиль-мечта, двенадцать цилиндров реагировали фантастически, мчась, как лев за антилопой. Если бы только парни из Шрусбери меня сейчас видели!
Довольно скоро появилась первая проблема. Когда я приблизился к окраинам Сфынту-Георге, я увидел впереди блокпост. Быстро повернув, я поехал по другому бульвару и обнаружил, что и этот путь тоже блокирован: группа румынских солдат проверяла каждого, кто покидал город, пешком или на машине.
Вновь изменив направление, я в нескольких кварталах остановил машину, обдумывая ситуацию. Вполне вероятно, что все выезды из города охраняются аналогичным же образом. Вопрос для меня состоял в том, настолько ли хороши мои документы, подделанные старыми троллями из отдела фальшивых документов, чтобы я смог пройти сверхбдительное их изучение. Для меня стало очевидным, что немцы и румыны подстерегали нас там, на заводе, а сейчас нас ищут. Они устроили там засаду и теперь блокировали все выезды, пытаясь нас поймать. Я мог лишь надеяться, что Ван Хельсингам удалось проскользнуть до того, как были установлены блокпосты.
Я решил, что не могу рисковать своими документами. То, что меня могут поймать, беспокоило меня далеко не в первой степени. А беспокоил прежде всего вопрос, как мое пленение может угрожать моим товарищам. Мне во что бы то ни стало нужно было сообщить брашовским партизанам о задержании Ренфилда. Меня мучила картина Люси в лапах проклятого майора Рейкеля.
Солнце уже начало подсвечивать пасмурное небо. С востока катились облака, отбрасывавшие еще невидимый солнечный свет на дома и улицы передо мной. Время убегало прямо на глазах. Я поехал дальше, проверяя свою догадку о блокпостах, надеясь на чудо, что я ошибаюсь. И меня вовсе не обрадовало, что она оказалась верной: блокпосты были на каждом выезде из Сфынту-Георге.
Остановившись еще раз, я попытался определиться, стоит ли, наконец, рискнуть своими фальшивыми документами, сердясь на себя за свою нерешительность, как вдруг я увидел владельца одного из заведений, устанавливавшего столики и стулья для уличного кафе.
Я тут же выскочил из машины и подошел к нему, пузатому человечку с завитыми усами, заканчивавшимися острыми кончиками.
«Почтеннейший, у вас есть телефон?», спросил я. Он пробормотал что-то утвердительное. Сунув руку в карман, я стал рыться в нем в поисках пригоршни леев, которая там лежала, но ничего не обнаружил, кроме крошек табака и коробки спичек. Тут до меня дошло, что на мне до сих пор штаны убитого мной человека.
Я стал искать снова и на этот раз залез в штаны, скрытые под внешней парой.
Владелец кафе открыто таращился на того, кто, скорее всего, казался ему человеком, шарящим у себя в нижнем белье. Его изумление вскоре быстро превратилось в желтозубую улыбку, когда я всучил ему бумажки. Он проводил меня к телефону, и телефонистка сразу же соединила меня с номером Ван Хельсингов в Брашове.
Но я услышал лишь странное гудение и жужжание в трубке, периодически прерывающиеся взрывами помех. Наконец, телефонистка сказала мне, что не может установить связь. Единственный другой номер, который был мне известен, принадлежал портному Михаю, он функционировал как подпольный центр обмена сообщениями для руководящей ячейки.
Но и эта попытка установить связь тоже потерпела неудачу. Телефонистка для порядка извинилась и сказала мне, что, должно быть, произошел обрыв линий на Брашов, хотя никакой бури не было, что обычно являлось причиной этого; возможно, обрушился какой-нибудь один из телефонных столбов, что уже имело место в 32-м году. Она еще продолжала что-то лепетать мне в трубку, но я уже повесил ее, в совершенно подавленном состоянии. Что же мне теперь делать? Владелец кафе принес мне чашку кофе и кусочек лимонного пирога. Я поблагодарил его и сел за один из столиков на улице, воспользовавшись этой скромной трапезой как шансом поразмыслить.
Что же, что же делать? Нужно было бить тревогу, иначе все усилия партизан пойдут прахом, и вся созданная ими структура рухнет. Моих соратников постигнет мрачная участь. И я не мог отрицать того факта, что опасность, над ними нависшая, возникла по моей вине. Я являлся командиром сержанта Ренфилда и по званию, и по должности. Он был моим подчиненным, а я потерпел полный провал при исполнении, командуя им, и я несу ответственность перед ним, перед своими товарищами по вооруженной борьбе, и, в конечном счете, за провал своего задания и всей операции в Румынии.
Я не из тех, кто с головой погружается в жалость к самому себе и в самобичевание, по крайней мере, ненадолго. Я сразу же стал думать, как исправить свои проколы. Дороги были перекрыты, так что я не мог добраться до Брашова этим путем. Телефоны были отключены, случайно ли, или намеренно, — не имело значения.
Из подполья Сфынту-Георге я никого не знал; все контакты с местными поддерживал Ван Хельсинг, поэтому я не мог просто передать свое предупреждение через кого-то другого. Я оказался в безвыходном положении. Так что я просто в бессилии сидел там за столом и в отчаянии проклинал самого себя.
В конце концов, я решил хотя бы просто встать и пойти куда-нибудь, посчитав, что любое движение вперед лучше, чем просто отсиживать задницу. Я поблагодарил владельца кафе за кофе и пирожное и вернулся к Лагонде. Тяжело было отказываться от этой прекрасной машины, но я опасался, что кто-то уже поднял тревогу по поводу ее исчезновения. Мне хотелось забрать Шмайсер, так как я посчитал, что при случае он мне может пригодиться.
У меня возникли трудности при попытке спрятать автомат под курткой, он оказался довольно громоздким, и я уже подумал было оставить его, как вдруг мимо меня промчался мотоциклист. На этом моторизованном байке трафаретами были нанесены различные военные знаки и обозначения, а мотоциклистом был солдат в форме. И это была румынская армейская машина. Судя по толстому ранцу, свисавшему у него с плеч, мотоциклист скорее всего был курьером-посыльным.
