Поездка на поезде обратно в Берлин прошла без происшествий, и у герра Вольфа было время обдумать то, что произошло. Герр Вольф остался недоволен своими действиями, либо их отсутствием. На какой-то краткий момент ему представилась возможность пересечь Бифрост[57], мост в Валгаллу, стать равным Богам, жить вечной жизнью, указывая путь любимой Германии до Скончания Времен.
А он не сумел. Чаша сия его миновала. Он проявил трусость.
Этого больше не повторится. И на этом все вовсе не закончилось. Если существует одно такое Существо, то есть и другое. Поиски будут продолжаться, сколько бы ни потребовалось времени.
ИЗ ПИСЬМЕННОГО СТОЛА АБРАХАМА ВАН ХЕЛЬСИНГА
(Перевод с голландского)
Худший мой кошмар воплотился в реальность. После потрясений, испытанных в замке, на меня обрушились несчастья, и я плачу и причитаю, как Иов.
И я также должен сделать признание. Когда румынское подразделение спешило на подмогу к замку Дракулы, глазам им предстало ужасное, богомерзкое зрелище.
От Брашова до Брана вдоль всей дороги стояли деревянные столбы, колья, воткнутые в землю, и на каждом из них висел посаженный на кол фашистский солдат.
Да, войска были встречены картиной пятисотлетней давности.
И кто же был исполнителем этого варварского действа? Вовсе не наш древний союзник, а два человека из этой нашей так называемой цивилизованной эпохи: Джонатан Харкер и я, с помощью нескольких цыган. Полагаю, мы свершили этот акт, увековечив его, из-за нашего глубокого гнева и горя. Я понимаю, это не оправдание, но что сделано — то сделано. Я потерял всю свою человечность? Я же помню, как сам упрекал Князя за такую дикость. И кто же теперь монстры?
Что же касается моей дорогой Люсиль… мои эмоции настолько сильны, они так переполняют меня, что я не в силах думать о ее будущем.
Что я наделал?
Да поможет Бог всем нам.
ИЗ ВОЕННОГО ДНЕВНИКА ДЖ. ХАРКЕРА
(Расшифрованная стенография)
22 ИЮНЯ 1941 ГОДА.
Сегодня мы похоронили беднягу Ренфилда. На маленьком кладбище у небольшой церквушки в нескольких милях от Брашова. Он был храбрым бойцом, и в безумном состоянии, и иногда вменяемым, и мне будет его не хватать. Как жаль, черт, что мы не успели познакомиться поближе до его расстройства. Судя по тем личным качествам, которые проявлялись у него, когда он был вменяемым, мне кажется, что он был бы более чем неплохим чуваком, добрым парнем и довольно веселым собутыльником.
Я прочел над его могилой:
Те, кто так храбро сражался — и в смерти остаются воинами;
Упрямых и стойких до конца, их никто не в силах осрамить.
Пусть погибли в бою их тела, но волшебна сила их душ —
Капитаны теней и призраков, герои среди мертвецов!
«Гимн павшим». Точно не помню, откуда это — что-то восточное, по-моему — но перевод Артура Уэйли.
Затем выступил Ван Хельсинг:
«Мы, поклявшиеся освободить мир, воздаем честь этому человеку. Нелегкий наш труд мы должны исполнять в тиши, а наша борьба — быть тайной. Мы, те, кто готов подвергнуть опасности даже собственные души ради жизни тех, кого мы любим — ради блага всего человечества, ради чести нашей страны и во славу Бога, мы высоко ценим его жертву, и однажды мы поведаем о ней миру».
Но все это казалось чем-то слишком мрачным и скорбным для человека, который, даже находясь в полубезумном состоянии, был переполнен жизнью, и поэтому я почему-то выбрал песню, и стал тихо напевать себе под нос:
Да пошли они к черту, да пошли они на… —
И длинные, и короткие, и высокие.
К черту всех этих сержантов и их долбаных сыновей,
Нахуй пошли все ефрейторы и прапора,
Потому что мы с ними прощаемся,
И возвращаемся домой, в родные казармы и на квартиры.
Не светит им повышений по эту сторону океана,
Так что не унывайте, ребята, ну их на… и к черту их всех!
Сначала я пел один, но потом обнаружил, что ко мне присоединилась Малева, а затем и несколько цыган, старавшихся, как могли, справиться с языком, а в конце даже Ван Хельсинг. На глазах у меня навернулись слезы, и мне не стыдно в этом признаться.
После погребения я попытался утешить Ван Хельсинга, который был столь же обескуражен и убит горем тем фактом, что дочь его выжила, как он был бы безутешен, мне кажется, и в случае ее смерти. Боюсь, что напряжение последней недели сломило даже его железную волю.
Мы шли под унылым дождем по грязи кладбища, и я спросил его:
«Так значит, всё кончилось?»
«Нисколько. Отнюдь». Он отрицательно покачал своей огромной головой. «Это лишь только начало».
Я сказал ему, что не уверен, что понял его. Он сказал мне, что вчера немцы вторглись в Советский Союз и что погибнет очень много других храбрых бойцов, таких как сержант Ренфилд (клянусь, что когда война закончится, я узнаю его настоящее имя), прежде чем весь этот ужас закончится.
Но я понимал, что тяжесть, его гнетущая, была обусловлена состоянием его дочери, тем, что с ней будет, тем, кем она станет.
Этим вопросом, а также другим, мрачным и неведомым облаком висевшим над этими тревожными и невеселыми временами, главным, ужасным и пугающим вопросом — был ли укушен Гитлер?
«Дорогой Джонатан», сказал он, помотав своей выдающейся головой, «впереди нас ждут странные и ужасные времена».
ОТРЫВОК ИЗ НЕОПУБЛИКОВАННОГО РОМАНА ЛЕНОРЫ ВАН МЮЛЛЕР «КНЯЗЬ-ДРАКОН И Я»
ЭПИЛОГ
Стоя на балконе одинокой горной хижины, Люсиль наблюдала, как бледнеет в цветовой гамме рассвета фиолетовое небо, из мягкого пурпурного оттенка становясь темно-красным, а вскоре затем заполыхав ярко-красной киноварью. Рядом с ней стоял Дракула, успокаивающе сжимая ее руку. Необычная для нее в прошлом холодность его прикосновения исчезла, и температуры их тел теперь были одинаковыми. Она не заметила, когда все так переменилось.
Люсиль знала, что это был последний рассвет Солнца, который она увидит в своей жизни.
Вершины Карпат превратились в неровную черную раму этого великолепного зрелища на горизонте. А затем эти очертания, похожие на зубья гигантской пилы, растворились, исчезнув под натиском чистого огня, когда из-за гор выскользнуло солнце.
Люсиль почувствовала, как будто жар хлынул ей в лицо. Она резко подняла руку, закрываясь от палящего огня, но и ладонь ее тоже горела, как будто она стояла под полуденным солнцем пустыни. Затем пламя стало таким обжигающим, что терпеть его больше возможности не было. Она позволила Князю отвести себя обратно в убежище — в тень хижины. Он закрыл дверь, и комната погрузилась во тьму.
Любопытно; она обнаружила, что видит всё так же ясно даже в кромешной темноте, как и при ярком свете. Еще одно новое знание о своем новом состоянии. В последнее время их было так много.
Дракула притянул ее к своей груди.
«Я предупреждал тебя», сказал он.
«Наверное, я всегда была из тех, кому приходится учиться на собственной шкуре», ответила она.
«Я заметил это в тебе». Он поцеловал ее, и она ответила тем же. «В числе других твоих замечательных качеств».
«Рада, что ты обратил на них внимание», сказала она и поцеловала его в ответ.
Вдруг она отстранилась и, нахмурившись, посмотрела на него:
«Я… я чувствую голод…»
КОНЕЦ
