«Цель этого подразделения?», спросил Харкер.

«Перед ними поставлена задача составить список нежелательных лиц из числа румынских граждан», сказал им Ван Хельсинг.

Слова эти тягостным грузом повисли на кухне, как дым от плиты.

«Досье на всех, у кого есть хоть капелька еврейской крови, с родословными записями до четырех-пяти поколений», продолжил Ван Хельсинг. «Списки цыган, гомосексуалистов, коммунистов, левых и ряда отдельных конкретных лиц, которых власти либо считают угрозой, либо просто они им чем-то не нравятся, либо у них просто желают отобрать собственность».

«И в нужное время, как я понимаю, эти люди будут собраны и отправлены в концлагеря», сказала Люсиль. «И больше оттуда никогда не вернутся».

«Вы сказали, что в двух отношениях», сказал Дракула. «Что еще такого ценного на этом заводе?»

«Там начали производить снаряды для нового артиллерийского орудия», ответил Ван Хельсинг. «Модифицированный вариант “Большой Берты” времен Великой войны.

Называется оно «Толстый Густав» и еще одно — «Дора». Осадные орудия. Пушки, самые большие в мире. Настолько огромные, что их можно перевозить только несколькими железнодорожными вагонами. Сверхтяжелый гаубичный снаряд, способный пробивать 7-метровый слой бетона и 1 метр бронированной стали. Диапазон дальности стрельбы — от 35 до 55 км».

«Из такого орудия можно вести огонь через Ла-Манш по Лондону», сказал Харкер с некоторой тревогой.

«В Георге производятся два типа снарядов», продолжал Ван Хельсинг. «Семитонный и одиннадцатитонный. Оружие страшной разрушительной силы».

«Поэтому это артиллерийское производство должно быть остановлено», резюмировала Люсиль, «а список уничтожен».

«Но, как уже отмечалось ранее, завод неприступен», добавил ее отец.

«Тогда нам нужно разработать план», сказал Дракула.

ДАТА: 22 МАЯ 1941 ГОДА.

КОМУ: ОБЕРГРУППЕНФЮРЕРУ СС РЕЙНХАРДУ ГЕЙДРИХУ, РСХА.

ОТ: МАЙОРА СС ВАЛЬТРАУДА РЕЙКЕЛЯ.

КОПИЯ: ГЕНРИХУ ГИММЛЕРУ, РЕЙХСФЮРЕРУ СС.

Получил ваше сообщение. Приступаю к осуществлению операции и сделаю все возможное для поимки упомянутого вами лица. У местных повстанцев в нашем штабе есть по крайней мере один шпион; информация о времени отправления остановленного железнодорожного состава была известна только личному составу моей канцелярии.

Мы не стали немедленно перекрывать эту утечку и уничтожать ее источник, а вместо этого воспользовались тем, что осведомлены о его существовании, в собственных целях. Я составил необходимые записки и отдал все указания о создании подразделения, расположенного на предприятии по производству боеприпасов в Сфынту-Георге.

Это подразделение, плюс продукция военного завода, должны стать подходящей приманкой, способной выманить из укрытия мятежников и нашу главную цель. Помимо сфабрикованных письменных документов, я отдал устные распоряжения для осуществления операции «приманки». Разговоры об этом, как мною и задумано, должны быть услышаны как можно большим количеством людей в штабе.

Вдобавок к этой небылице, на территории завода на самом деле была создана канцелярия, укомплектованная весьма пестрой и разношерстной группой румынских военных под руководством одного из моих доверенных лейтенантов. Но даже он не знает об этой уловке. Он ежедневно шлет мне жалобы с подробным описанием некомпетентности своих подчиненных.

На завод Сфынту-Георге мной направлены три кадровых сотрудника гестапо из Плоешти и группа сотрудников безопасности из моего подразделения.

Я лично проинформировал эту группу охраны, что их поставят к стенке, если хоть малейшая частица этой информации выйдет наружу за пределы подразделения.

Уверен, что этой наживки окажется достаточно для того, чтобы заманить в ловушку наших противников и их недавних новобранцев — английских шпионов и того, кого вы ищете.

Буду держать вас в курсе происходящего.

Хайль Гитлер.

23 мая 1941.

Я конченный идиот и болтун! Не знаю, что на меня нашло. Вероятно, когда я вошел на кухню и увидел, как они разговаривают и смеются с такой интимностью, я сразу же почувствовал себя лишним, и что-то на меня нашло. Не знаю, что.

Нет, знаю. Это была ревность, основательно меня унизившая, щелкнувшая меня по носу. Обычная отвратительная ревность. Проблема в том, что мне нравится этот человек, то есть я хотел сказать этот вампир. Он представительной внешности, умный и, на первый взгляд, достойный, благородный человек. Или же раньше нравился, до этого момента. Я попытался подавить свои чувства к прекрасной Люси, забыть ту ночь блаженства, но у меня не получилось. Я потерпел в этом полный провал.

У меня не хватило сил.

И поэтому я все полностью испортил. Я облажался. Мой отец как-то сказал мне, что многие пошли не в ту степь, думая не тем, что над шеей, а тем, что ниже пояса. Он забыл сказать мне о том, что находится между ними, о сердце. Вот где берет начало это неуклюжее, грубое поведение; вот где окопалась моя боль.

Должно быть, ей кажется, что мне безнадежно горько, что я сломлен, что сердце мое разбито. И, должен признаться, что моя несгибаемая стойкость и мужество, похоже, несколько дрогнули под давлением стольких испытанных мною тяжелых эмоций. Это был горький удар, напомнивший мне о том, чему учила меня мама — что зачастую нам приходится проходить чрез горькие воды тяжелых испытаний, прежде чем мы достигнем сладких.[38]

Но я не должен сдаваться. На карту поставлено нечто гораздо важнее моих эмоциональных страданий: предстоящая операция и возможный мировой конфликт, который неумолимо докатится и до нас, когда Россия и строптивые американцы соберутся с духом и мобилизуются, включившись в настоящую серьезную схватку.

Я обманывал в своих сообщениях штаб, и от этого я чувствую себя еще более удрученно. Я ни разу не упомянул в своих донесениях начальству ни самого вампира, ни его участия в вылазке на юг, ни причастности его к освобождению заключенных на железной дороге. Я убежден, что если бы я это сделал, то сильно пострадало бы доверие к моим бюллетеням. Я знаю, о чем они подумали бы, если бы я им сообщил, вместе с кем я действую — с неким мифическим существом, а тем более с самим Дракулой — это было бы встречено с недоверием и вызвало бы сомнения относительно моей психической адекватности, и исходя из этого, моей способности выполнить свое задание. Они бы подумали, что я рехнулся. И меня, как минимум, отзовут в Англию. А мне очень не хочется отказываться от такой уникальной возможности и покидать дорогую Люси. И вот поэтому я продолжаю стоять на своем — на этом грехе умолчания.

По возвращении в Брашов, мне пока что не удается побудить местных партизан предпринять более агрессивные акции — диверсии или действия, беспокоящие противника.

Я призывал к этому Анку, Павлу и Фаркаша, во время операции по освобождению заключенных на железной дороге, но страх навлечь крайние репрессии удерживает их от этого. И я не упрекаю их за это, так как нацисты известны в прошлом своими многочисленными чудовищными акциями возмездия. В конце концов, ведь опасности подвергаются именно их собственные семьи и друзья. Я пытаюсь представить себе, что я бы делал на их месте, если бы это происходило в Грейт-Франшеме (Норфолк) или в Монк-Шерборне (Хэмпшир). Стал бы я рисковать жизнями своих товарищей и родственников?

Но этот список «нежелательных лиц», как его называют, должно быть, цель стоящая и, к тому же, она достаточно далеко находится от Брашова и не должна вызвать каких-то ответных репрессивных мер. Да, немцы потом могут снова начать собирать такие сведения и составлять картотеку, но наш налет приостановит эту работу, и мы сможем предупредить тех, кто в списке. Плюс к тому, я должен что-нибудь сделать, что угодно.