(К сведению и размышлению: способности этого Существа к восстановлению просто поразительны. Следует также отметить, что раны, пробитые у него в руках рельсовыми костылями, полностью зажили, и на них даже не осталось рубцов).

Стальные двери и решетки камеры уже начали внушать некоторое беспокойство, выгибаясь наружу, однако еще держатся — пока. Поразительное проявление силы и решимости.

Мы рассмотрели возможность попытки побега, хотя это и почти невероятно (слово «невероятно» становится обычным явлением во всем этом ЧП). Я приказал установить пулеметную точку в конце коридора, неподалеку от камеры Существа, с тяжелым пулеметом MG34. Пулеметные расчеты усилены сменяющимися нарядами моего личного состава СС. Эти посты круглосуточны.

Возникла проблема с дальнейшим исследованием Существа, так как оно на данный момент свободно разгуливает внутри камеры, ничем не скованное — ни цепями, ни наручниками. Поэтому я разработал план нападения, с помощью которого смогу вновь контролировать Существо.

Чтобы вам понятна была наша проблема, поясню: окно, которое пропускало в камеру солнечный свет и служило нашим единственным средством контроля над Существом, теперь прикрыто. Вампир заткнул это отверстие гимнастеркой покойного ефрейтора.

Двое моих лучших людей спустились по веревке к нему с внешней стороны замка. У окна камеры они стали ждать моего сигнала.

Время атаки было согласовано с углом падения солнечных лучей. И когда я подошел к дверям камеры, Существо посмотрело на меня свысока и надменно спросило, будет ли сегодня у него в меню еще один немец для пиршества.

Проигнорировав эту издевательскую шутку, я отдал приказ начинать.

По этой команде два солдата, находившиеся снаружи, сорвали руками ткань, препятствовавшую проникновению солнечного света. Вследствие того, что это препятствие было устранено, в камеру проник солнечный свет, заполнивший большую часть помещения.

Тварь была вынуждена отступить в угол, все же оставшийся в тени.

Мы, воспользовавшись этим, торопливо открыли дверь камеры, и двое моих людей вытащили тело ефрейтора Шрека. После этого дверь была сразу же закрыта и заперта.

Существо снова съязвило, поблагодарив нас за вынос трупа и отметив, что оставлять тело в его камере негигиенично.

Но в тот момент Существо меня уже не интересовало.

Все мое внимание было обращено теперь на покойного ефрейтора, точнее к тому, что он держал в сжатом кулаке. Покойный по-прежнему цепко держал в мертвой руке медальон СС, которым он так дорожил. Я вытащил его из хладных пальцев и осмотрел. В цепочке не было ничего необычного, и руны СС тоже довольно простого исполнения, два на три сантиметра, напоминающие две молнии. Не было даже клейма производителя, лишь на обратной стороне выбиты цифры, обозначающие, что изделие изготовлено из 90-процентного серебра.

Я вновь перевел свое внимание на заключенного и увидел выжженный у него на коже отпечаток рун СС, которые по-прежнему были еще различимы у него на шее.

Очевидно, они появились тогда, когда ефрейтор пытался задушить его медальоном, лежавшим теперь на ладони Шрека.

Оставшийся от ожога след не зажил, в отличие от других ранений — порезов и ссадин, которые он получил в драке, пытаясь освободиться и срывая кандалы с запястий и лодыжек. От всех этих ран, а некоторые были довольно глубокими, не осталось ни следа, что было им продемонстрировано и ранее, с исцелением рук, пронзенных костылями.

А вот следы от ожога остались.

Ожога серебром.

У меня есть кое-какие догадки на сей счет — а вместе с ними и план укротить это Существо, чтобы оно подчинялось нашим приказаниям.

17 ИЮНЯ 1941 ГОДА.

И я, и Люси мы оба беспокоимся о ее отце. Еще один бесплодный день блужданий по этим горным тропам, которые зачастую недоступны и горным козлам, а тем более старику и женщине, какими бы врожденно выносливыми они ни были. Он человек необычайно стойкий, с железным самообладанием, неукротимой решимостью и энергией, но его возраст превратился уже в определенный фактор, и он довольно сильно измотан.

Мы стали чаще останавливаться, из-за одышки профессора Ван Хельсинга, которая, несмотря на то, что сам он это отрицает, не совсем вызвана разреженным воздухом из-за нашего подъема в горы. Судя по моей карте, сегодня мы поднялись на высоту выше полутора тысячи метров.

Наблюдая за Люси, заботящейся о своем отце, я увидел ее для себя в новом свете; то, как она нежно оказывала ему помощь, демонстрировало ее заботу и способность чувствовать боль другого, чего я раньше в ней не замечал, женскую сторону неистовой Амазонки, в образе которой она обычно представала. То обстоятельство, что эта женщина сочетала в себе все эти стороны в такой весьма ей идущей и привлекательной форме, лишь усиливало мою страсть. То, что было до этого, должен признаться, возможно, являлось скорее страстным увлечением, мгновенной юношеской влюбленностью, если хотите, вызванной такой близостью в столь уязвимый для нас обоих момент. Но теперь моя любовь к ней повзрослела, возмужала и окрепла, по мере того, как я узнавал об этой женщине все больше.

Как выразить ей это новое эмоциональное состояние — вот вопрос, на который я должен буду ответить. И поскорее. Пока Люси и Князь вновь не окажутся вместе.

Днем мы сделали привал в густой роще корявых, терзаемых ветром сосен. Доктору Ван Хельсингу пришлось помогать даже сесть, и мне было видно, что и Люси тоже выбилась из сил. Я тоже устал, все мышцы ныли, лодыжка распухла. Но более всего меня мучило то, насколько непродуктивными до сих пор оказались все наши поиски.

Люси согласилась со мной. Она стала умолять профессора:

«Прости, папа, мне очень жаль, но все наши усилия оказались бесполезны», сказала она ему. «Завтра мы покидаем горы и найдем какое-нибудь место, где ты сможешь отдохнуть. После чего мы сможем пересмотреть наши планы».

«Мы никогда не найдем цыган, блуждая неведомо где, как три слепые мыши, профессор», добавил я.

«Цыган ты не найдешь», снова начал свою эпиграмму профессор.

«Они найдут тебя», ответил ему чей-то голос из тени деревьев.

К нашему крайнему удивлению, вскоре из тени к нам вышел на свет божий и сам сказавший эти слова. Это был Успенский, цыганский вожак, с которым мы познакомились во время спасения из поезда его людей.

Он свистнул, и из-за деревьев и скал показалось еще с десяток вооруженных цыган. Каким образом мы оказались ими окружены со всех сторон, никоим образом это не заметив, я до сих пор не понимаю. Я не видел и не слышал, чтобы они к нам приближались.

Нас повели обратно тем же путем, каким мы пришли, примерно с километр, по той же тропе, цыгане избавили нас от рюкзаков. Благодаря этой небольшой любезности с их стороны я почувствовал значительное облегчение, и шагать мне стало так легко, что я забыл о страданиях, которые испытывал всего несколько минут назад.

Подойдя к зарослям дубового кустарника, мимо которых мы в тот день прошли, даже не глянув, Успенский раздвинул листву, словно это была какая-то штора, и его люди стали исчезать в скрытой за кустарником расщелине в скале.

Он приказал двум своим людям стереть все следы на километр в обоих направлениях, а затем жестом предложил нам войти в открывшийся проход.

Войти внутрь горы было все равно, что оказаться в каком-нибудь театре в Вест-Энде, в котором с поднятием занавеса тебе открывается какой-то иной, новый мир.

Мы оказались в огромной пещере, по размерам способной соперничать с Винчестерским собором, и не менее величественной. В огромной чаше высотой не менее пятидесяти метров в максимальную высоту, с боковыми вестибюлями, прямо как действительно в церкви, разделенной массивными сталагмитами, поднимавшимися снизу, словно величественные каменные солдаты, стоящие на своем вечном посту. Сверху свисали сталактиты — множеством дамокловых мечей, вселявшим чувство неуверенности, что в любой момент они могут упасть мне на голову. Некоторые из них срастались со своими собратьями снизу, образовывая мощные колонны, что только усиливало сходство с базиликой.