Если кто-то задирал одноклассников, прятал дневник или сумку, всегда можно было спросить Георгину. Если она не видела – говорила прямо, если видела – тоже не скрывала. И вид у нее при этом был такой, что никто не думал обвинять ее в ябедничестве, хотя однажды одна из самых отбитых девиц в классе этот вопрос ей все-таки задала.

– Ябеда – это доносчик, – спокойно ответила Георгина. – Я же не доношу, я отвечаю на вопрос, который мне задали взрослые.

– А не боишься сама? – прищурилась девица.

– Нет, – все так же равнодушно сказала Георгина. – А если свидетель ограбления, он тоже ябеда? Взрослые за нас отвечают. И за наши вещи, наверное, тоже. Думаешь, Анна Андреевна хочет отвечать за сумку, которую ты бросила в лужу? А директор?

У нее было простое представление о правоте. Может быть, этот разговор насчет ябед и не сошел бы ей с рук, но буквально на следующем уроке Георгина честно призналась, что не сделала домашку по английскому, потому что готовилась к контрольной по химии. Катя не узнала, было ли это правдой, но верила, потому что химия была Георгине гораздо важнее, а учительница просто отметила что-то в журнале и вызвала другого ученика.

Георгина влюбилась вскоре после окончания школы. Им обеим было семнадцать, Катя готовилась к очередным соревнованиям и институт отложила, а Георгина, не набрав баллов в медицинский, решила не терять год и поступила на филфак. Там, на филфаке, она и влюбилась в преподавателя, и что самое неожиданное, он ответил ей взаимностью. Так, по крайней мере, говорила Георгина, и у Кати не было причин ей не верить. Она рассматривала фотографии уже немолодого – тридцать четыре года – доцента, сомневалась, что он разведется с женой и прикидывала, где молодые, случись что, будут жить. Бабушка каждый раз придирчиво осматривала Георгину и каждый раз удивленно поднимала брови: все ждала, когда та сообщит о своей беременности. Катя же знала, что до секса у влюбленных дело так и не дошло.

Роман с преподавателем рассосался сам собой, когда Георгина успешно окончила первый курс и сдала экзамены в медицинский. Учиться на врача оказалось гораздо сложнее, чем на филолога, и целый год Георгина не вспоминала о любви. Следующим летом она влюбилась снова, и вот тогда Катя, у которой перед глазами были примеры для сравнения – девочки по сборной, приметила странное: какое-то на удивление спокойное чувство. Остальные знакомые бесились, ревновали, рыдали, устраивали истерики и побеги, доводя тренеров до нервного срыва. Георгина любила мягко, без надрыва, но Катя это скорее одобряла, чем порицала: и не одна, и ничему не мешает. Нового избранника Катя тоже видела только на фотографии, и по рассказам он ей нравился куда меньше, чем филолог. Он дарил Георгине странные дешевые украшения из палаток, временами срывал цветы с городских клумб и вообще отличался крайней скупостью. Был ревнив, обрывал телефон по ночам, написал на асфальте признание в любви и тоже не настаивал на сексе. Бабушка, которая была не против подслушать разговоры со второй трубки, смирилась и признала свое поражение. Время шло, скупой рыцарь не вынес намеков на дорогое обручальное кольцо, Катя похихикала, Георгина как будто ничего не заметила.

С третьей любовью было сложнее. Еще в мае Георгина и Катя планировали лето, как всегда после экзаменов – музеи, парки, театры, соревнования, – а уже в августе Георгина сказала, что скоро выходит замуж. После этого разговора Катя слышала ее всего лишь один раз – в день свадьбы.

– Ну, этого стоило ожидать, – заметила бабушка, что именно она имела в виду, Катя не спросила. Она скучала, но впереди была учеба, новые соревнования, возможно – отбор в Олимпийский резерв, и тоска ушла вместе с новыми заботами. Спустя пару лет Катя уже и не вспоминала о школьной дружбе, а потом целиком ушла в спорт, вышла замуж, уехала за границу, выступала, тренировала, много ездила, пробовала на вкус абсолютно другую жизнь.

Вернулась ли тоска сейчас, Катя не поняла, в груди неприятно ныло, но и без Георгины было на то полно причин.

Сама не зная зачем, Катя пошла в спальню и зажгла свечку перед иконами. Бабушка себе не изменяла никогда – за последние года три стала не то чтобы набожной, скорее религиозной – в том смысле, когда каждый поступок оцениваешь с точки зрения греха. Ни сплетен, ни прихорашивания… да и сплетничать было ей уже не с кем, и прихорашиваться не было сил. Катя молитв не знала, только те, что бездумно выучила от свекрови, но они не подходили к случаю и были слишком непонятны, поэтому просто постояла, глядя на дрожащее пламя, и пожелала бабушке покоя.

Звонок мобильного застал ее на остановке.

– Ты уже выехала? – Голос Ваньки был встревоженным. – Вернись лучше, я за тобой пришлю кого-нибудь.

– С ума сошел? – удивилась Катя. Подошел автобус, но она не хотела лезть в ринувшуюся в дверь толпу.

– В том районе второй труп. Уже объединили в серию.

Катя поморщилась.

– Я здесь при чем? – недовольно буркнула она.

– Пока ни при чем, – отрывисто бросил Ванька. – Но мне так спокойнее. Вернись домой.

– Пока, автобус идет, – соврала Катя и убрала телефон в сумку.

Ванька будет орать, подумала она, но тут же с досадой покусала губы. С одной стороны его забота была приятна, с другой – иногда становилась навязчивой. И так было почти каждый раз, когда в городе объявлялся какой-нибудь маньяк, разгуливалась местная гопота или наркоманы, пусть даже нападали на толстеньких брюнеток двадцати лет, а грабили подвыпивших офисных сотрудников. И все равно выдержать крики Ваньки было проблемой – он находил такое количество аргументов, что Катя чувствовала себя нашкодившей школьницей.

Автобус действительно подошел, он шел по другому маршруту, но все равно к метро, хоть и дольше, Катя спокойно села, вытащила телефон и начала проверять группы. Дети – коммерческая группа, очень дорогая: какая-то очередная звезда вышла замуж за бывшего спортсмена-велосипедиста, не дотянувшего даже до юношеских разрядов, но зато забила весь инстаграм фотографиями своих детей на великах. Как и стоило ожидать, несколько умных администраторов спортивных центров тотчас подхватили модный тренд. Из того же инстаграма – модные девочки и тетеньки, двадцать лет назад вколовшие в губы ботокс. Если дети проявляли искренний энтузиазм, то с девушками и тетеньками Катя была не столько тренером, сколько фотографом: группа больше позировала, чем занималась. И, наконец, ее девочки. Эта группа отняла у Кати больше всего времени, так что она чуть не проехала остановку.

Прежде чем войти в метро, она написала Ваньке:

«Я могу предупредить своих?»

И стала ждать ответа. Иногда Ванька запрещал, иногда разрешал. Сейчас он даже не увидел сообщение – две галочки оставались серыми. Катя не стала ждать, спустилась в метро.

Из-за похорон она взяла перерыв на несколько дней, но с завтрашнего дня должна была вернуться к работе. С утра и до ночи, работа отнимала массу сил и времени, но Катя любила ее и была убеждена, что совершенно правильно сделала выбор: она не спортсменка, а тренер. Тот, кто может и умеет мотивировать на свершения тех, кто способен.

Катя сама не была способна. И первое время переживала, когда поняла – вот он, ее потолок, и выше она не прыгнет, сколько бы ни старалась. Потом, когда ей разрешили работать в Испании, она от нечего делать занялась тренерством и неожиданно поняла, что полученная в институте специальность приносит ей куда больше радости, чем собственные достижения. Катя видела потенциал, умела правильно настроить своих подопечных, для каждого подбирала и нужные тренировки, и нужные слова. Аня, ее любимица, нуждается перед соревнованиями в щадящем режиме и уверенности в том, что она лучшая, Ларисе нужно давать максимальные нагрузки и постоянно ставить кого-то в пример. К кому-то подход найти еще сложнее – то приступ самобичевания, то корона, которую палкой не сшибешь. Но девочки уверенно шли к отборочным в сборную – они были у Кати вместо детей. «Я мать-героиня», – смеялась она.