Это было нечестно! Нечестно! Солдат не мог ходить, но половина бойцов были так плохи, что он разделался бы с каждым из них без малейших усилий. Строго говоря, он мог разделаться с каждым, кто присутствовал в зале, кроме Капитана, но Солдат был вынужден признать, что большей частью это связано с тем, что он сам – неимоверно хорош, а не они – плохи. И вот он снова оказался за бортом. Он завыл от отчаяния, но его вопль утонул в восторженном гуле голосов.
Сердце Солдата разрывалось от тоски и разочарования, но он изо всех сил старался сохранить лицо. Когда заиграл гимн, он уперся в подлокотники и начал вставать. Потому что кем надо быть, чтобы остаться сидеть, когда перед тобой Капитан и весь его вид, даже в таком бедственном положении, излучает непоколебимую уверенность в победе? Было легко, пока Солдат опирался только на руки. Руки у него хорошие, сильные и твердые. Особенно левая. С ногами же была беда. Он едва чувствовал их и с трудом двигал ими, даже когда сидел или лежал. Иногда он злился и требовал, чтобы их ему заменили на механические, но куратор только отмахивался и советовал больше упражняться. Солдат обещал, что однажды вырвет ему язык, и угрюмо катился в зал для тренировок.
Солдат осторожно перемещал вес тела на ноги. Вставать из кресла было неудобно. Он осознавал, что поднять свой вес из полуприседа не сможет, а высота инвалидного кресла не позволяла ему подняться на руках так высоко, чтобы выпрямить ноги. Ему пришлось изогнуться дугой и оттолкнуться от подлокотников, рассчитывая, что подготовка поможет удержать равновесие. Мгновение он простоял вытянувшись по струнке, высоко подняв подбородок. Он казался себе невероятно высоким и почти чувствовал что-то, что можно было бы назвать довольством собой. Если отбросить тот факт, что Капитан снова его не выбрал.
А потом Солдат почувствовал, что под тяжестью железной руки его неумолимо заносит влево. Музыка давно стихла, мир покачнулся, и в абсолютной тишине Солдат с грохотом рухнул на бетонный пол. В обычный день ему было бы все равно – никто из обитателей базы, даже куратор и начальник, ни словом, ни косым взглядом не осмелились бы показать, что считают Солдата слабым или немощным. Но здесь был Капитан. И хоть Солдат и мечтал однажды осмелиться привлечь его внимание, но уж точно не опозорив себя, растянувшись на полу перед строем.
Прошло несколько мучительно долгих секунд, пока Солдат пришел в себя от потрясения и злости, собрался с силами и начал вставать. Он делал это сам. Ни офицеры, ни тем более рядовые бойцы не осмелились бы подойти помочь, рискуя получить несколько переломов. Но Солдат почти хотел, чтобы кто-то сделал это. От мысли о том, что не он один окажется за бортом прямо перед главной в своей жизни битвой, становилось теплее внутри. Правда, тогда Капитан лишился бы еще одной пары рук. Впрочем, никто не спешил подходить. И Солдат, кипя от ярости, унижения и невозможности выместить свою обиду, едва не рыча, поднялся на руках и медленно, мучительно медленно, начал подтягивать ноги, чтобы встать на колени.
Он облокотился на инвалидное кресло и уже готов был приподняться и сесть назад, когда увидел перед собой протянутую руку. Неужели! По телу пробежала сладкая дрожь предвкушения. Солдат едва сдержал себя, чтобы не броситься вперед и не впиться в ладонь зубами, как дикий зверь. Его захлестывало эмоциями, кто-то должен был почувствовать боль, чтобы его самого не затопило ею. Солдат медлил. Поднял глаза – не для того, чтобы узнать, кто посмел оскорбить его своей жалостью, только взглянуть. Страх на лице жертвы – часть боя.
Он запрокинул голову и почувствовал, будто получил удар под дых и из легких выбили весь воздух. Перед ним в свете тысячи ламп стоял Капитан. Он чуть склонился вперед, опершись на колено, и протягивал руку, будто собирался потрепать по загривку пса. И Солдат желал – нет, жаждал – быть его псом, лежать у его ног, готовый с одинаковым рвением принять и ласку, и наказание. Он хотел этого больше всего на свете, больше, чем ходить. Вот только Капитан… он ухмылялся. Его забавляло, что беспомощный калека непонятно как и зачем оказался на одной из самых засекреченных баз Гидры, занимает место, ест еду, дышит воздухом в долг, который не сможет оплатить. Или просто Солдат смешно волочил ноги по земле. И веселье Капитана было справедливым, но все равно он ошибался! Ведь перед ним был Солдат. Самый преданный, самый отчаянный, самый смелый его боец. Может, он и казался жалким, но только тем, кто его не знает. На самом деле он не был таким! Не был!
Из груди рвался свирепый крик. Солдат оскалился и что есть сил ударил по протянутой ему руке. Удар получился слабым, неправильным, детским. Солдат только скользнул костяшками пальцев по мягко ушедшей в сторону ладони и вскинулся, готовый к новой атаке. Капитан по-прежнему стоял рядом и ухмылялся, отступив лишь на шаг назад и подняв руки ладонями вверх, не удостоив Солдата ответным ударом. Тот на мгновение встретился с ним взглядом. «Драться? С тобой?» – читалось в холодных голубых глазах. И под собственный скулеж и скрип колес инвалидного кресла, поехавшего назад под тяжестью тела, Солдат растянулся на полу во второй раз.
В зале стояла оглушительная тишина, бившая в уши всплеском так и не вырвавшегося из сотни ртов хохота. Солдат первый раз в жизни хотел стать крохотным, съежиться, исчезнуть. Свернуться в клубок, зажать руками уши, зажмурить глаза, и будь что будет. Собственная слабость удивительно придала сил. Он ждал расправы. Удара тяжелого сапога по спине, выстрела, удара в висок. Как бы он ни был плох, но это Капитан! Он не спустит дерзость даже мелкой сошке. Солдат был согласен на все, он не боялся ни боли, ни смерти. Но нужно было сохранить хотя бы остатки достоинства. Он напрягся, подтянулся на локтях, по-змеиному подполз к креслу и, зафиксировав колеса (он учится! Никто не скажет, что он не учится!), взгромоздился на него. Жалкое зрелище, но теперь он хотя бы не чувствовал себя рыбой, выброшенной на берег.
Он с вызовом посмотрел на Капитана и почувствовал, как кровь отлила от лица. Тот стоял совсем близко, почти касаясь коленями тощих ног Солдата. Он все еще ухмылялся, только теперь Солдат видел, что никакая это не ухмылка. Лицо Капитана было – нет, не изуродовано – повреждено. Пластина не доходила до рта, но кожа по краям была покрыта ожогами. Уголок рта слегка подрагивал, и Солдат понял, что Капитан улыбается ему.
– Такой гордый, – услышал он.
Голос Капитана звучал мягко, обволакивающе, и Солдат почувствовал, как внутри разливается тепло, плавно переходящее в горячку стыда. Он опустил глаза, не в силах выдержать прямой взгляд, спрятался за волосами. Должно быть, для этого они и были нужны – прятать горящие от смущения щеки. Конечно, Капитан не смеялся над ним. Он проявил свойственные великому лидеру снисходительность и великодушие, не побрезговал уделить внимание самому незаметному, выбывшему из строя бойцу. И чем Солдат отплатил за его доброту?
Спина Солдата помимо его воли сгибалась дугой, как будто мышцы снова атрофировались. Еще немного, и он согнулся бы пополам под тяжестью вины. Но тут он почувствовал прикосновение к своей щеке. Сначала легкое и невесомое, а потом Капитан схватил его за подбородок и вздернул голову вверх.
– Я – Зимний Солдат, – только и смог выдохнуть Солдат.
Смотреть на Капитана все еще было невыносимо, его сила и красота ослепляли, как солнце. Но Капитан был так мудр, так деликатен. Он уже дважды проявил к Солдату доброту, не обратив внимания на его ошибки. Теперь он крепко держал его, не давая отвести взгляд. Помогая справиться с очередной слабостью.
– Я знаю, кто ты, – ответил Капитан, продолжая улыбаться ему. – Слышал, ты делаешь успехи.
У Солдата в который раз за этот день перехватило дыхание от восхищения. Конечно, Капитан знал его, как, должно быть, знал каждого в своем войске. Он легко читал сердца, он видел Солдата, какой тот на самом деле, как страстно желает послужить своему Капитану.
– Я хорошо стреляю, – проговорил Солдат.
