Утром Солдат получил свое расписание и в ярости метнул смятую бумагу в стену. Куратор предусмотрительно ретировался раньше, чем Солдат взглянул на нее, потому что вслед за этим в дверь полетели стул, чашка, ящик и ваза с сухими ветками. Солдат был уверен, что разбивал эту вазу, и уже не раз, но каким-то чудесным образом она материализовалась на его столе снова и снова. К черту. Он выхватил пистолет и сделал несколько выстрелов. Пули отлетели от железной двери и едва не попали в самого Солдата. Он не рассчитал траекторию рикошета – вот насколько он был зол!

Злиться было на что. В его расписании прямо после завтрака и перед тренировкой вместо медицинского осмотра значилось: «Смотр личного состава. Явка обязательна». Как будто он хоть раз пропускал пункты из списка. Тем более такой! Но причиной его ярости было не это. В конце концов, расписание составляется по типовой форме, а идиотов и трусов достаточно и в Гидре, иначе они давно бы победили. На сегодня был назначен смотр, а он был совершенно не готов. Скорее всего, комендант базы знал обо всем еще несколько дней назад, но не обмолвился ни словом, даже когда Солдат напрямую спросил, почему на базе царит такое оживление, и, приподнявшись на подлокотниках кресла, немного его придушил.

Впрочем, поразмыслив, Солдат успокоился. Насколько это вообще было возможно в день смотра. Обычно, как только он узнавал о нем, начиналась бессонница. Солдату приходилось принимать огромные дозы снотворного, чтобы поспать хотя бы несколько часов, но этого все равно было недостаточно, если он хотел показать себя с лучшей стороны. К тому же, сколько бы он ни думал, он не мог найти изъяна в своей подготовке. Он никогда не отлынивал от тренировок и делал все, что требовалось, в полную силу. Ведь у него была цель, и, халтуря, он обманывал, прежде всего, самого себя. И еще его, лишая шанса получить самого преданного, самого старательного и, что уж там, самого умелого воина, какого вообще могла взрастить Гидра. В последнее время Солдат неплохо продвинулся и все же очень боялся, что опять останется ни с чем.

Он тщательно расчесал волосы – все-таки смотр! На зубцах остались несколько выдранных колтунов, но это было несущественно. Вообще-то Солдат считал длинные волосы нефункциональными и предпочел бы состричь их. Но они были такими, сколько он себя помнил – с тех пор, как очнулся здесь два года назад. А значит, в них мог быть какой-то смысл, просто Солдат его не понимал.

Солдат распахнул дверцы шкафа и вытащил свою лучшую – тактическую – форму. Ее полагалось надевать по особым случаям, а для Солдата особенным было только одно. Освободив ее от чехлов, он разложил форму на постели, всю, до последнего ремня, и залюбовался ею. Вообще-то времени было в обрез, он уже потратил его впустую, разрушая собственную комнату, но не мог оторвать взгляда от черной мягкой кожи. Солдат решил, что ничего страшного, если он немного изменит своим привычкам и повозится чуть дольше обычного. Никто не расстроится, если он пропустит завтрак. Уж точно не сам Солдат.

Он оделся, осмотрел себя в зеркале и остался недоволен. Куртка была немного велика, но это еще куда ни шло. А вот штаны висели мешком. Форма шилась на крепкого, мускулистого человека. И Солдат знал, что был единственным, кому она предназначалась. Он не помнил, что было до того, как он очнулся на этой базе, но то, что его собственная форма смотрелась на нем как обноски с чужого плеча, служило явным напоминанием, как много он с тех пор потерял.

Солдат вздохнул, подтянул как мог туго ремни и причесался еще раз. Снова вздохнув, он пересел с кровати в инвалидное кресло и тихонько покатился в главный зал. На смотр.

*

Капитан вошел в зал, и Солдат обмер от восхищения. Невероятно. Солдат обладал безупречной памятью, но Капитан каждый раз оказывался еще прекрасней, чем он помнил. Главный зал был огромен, но будто сжимался и выцветал вокруг мощной сияющей фигуры Капитана. Он немного изменился с тех пор, как Солдат видел его в последний раз. Он едва заметно прихрамывал, из-за чего его походка утратила былую легкость, но маленький изъян не мог скрыть ту силу, что рвалась из него при каждом движении. Просто еще одно доказательство, как же ему нужна помощь Солдата, даже если сам Капитан и не подозревает об этом.

Правую часть лица и головы от переносицы до затылка скрывала стальная пластина. Солдат со своего места видел его только в профиль, но узнал бы, даже если бы Капитан стал железным целиком.

Капитан приезжал нечасто, лишь раз в несколько месяцев. Он любил, когда перед ним выстраивались абсолютно все обитатели базы, поэтому Солдат тоже был здесь. Он не пропустил ни одного торжественного построения! Когда он только появился здесь и был полностью парализован, его вывозили в зал на больничной каталке, прямо так – с трубками во рту и капельницами. Куратор придерживал его голову на весу, чтобы он, едва способный фокусировать взгляд, мог хотя бы так выразить свое почтение Капитану. Потом, когда он научился удерживать голову, то делал это сам. Со временем исчезли трубки и у кровати начали все выше поднимать спинку. Теперь вот кресло.

Обычно Капитан выступал с речью. Он говорил кратко, но каждое его слово было таким сильным, таким точным. И как непревзойденный оратор, он умел смотреть одновременно ни на кого конкретного и будто бы на каждого, заглядывая в самое сердце. Солдат чувствовал, что по его щекам текут слезы счастья и надежды, что, может быть, и он сегодня окажется в числе счастливчиков, которым будет доверено помочь Капитану в его трудах. Именно за этим Капитан и приезжал – выбрать тех, кто пополнит его армию. Он медленно прохаживался между рядами, касаясь плеча то одного, то другого бойца. Иногда он выбирал пять человек, иногда пятьдесят, иногда – никого. И никогда не выбирал Солдата.

Каждый раз это было ударом, и от отчаяния Солдат на несколько дней впадал в беспамятство. Должно быть, он был так плох, что кураторы были вынуждены вкалывать ему огромные дозы транквилизаторов. Потому что каждый раз Солдат просыпался ослабленным, разбитым и не помнил, что было после очередного отказа. Он был сломлен им, но еще больше досадовал на себя – он терял драгоценное время, которое мог бы потратить на тренировки и реабилитацию.

Капитан никогда не выбирал Солдата и был прав. Прав! Солдат признавал это. Пока он лежал в кровати и не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, боец из него был никудышный. Но теперь все изменилось! Его тело, за исключением ног, почти полностью восстановилось! Он великолепно стрелял. А ведь для того, чтобы стрелять, ноги вовсе не нужны. Достаточно лишь, чтобы кто-то помог Солдату занять позицию, и он будет стрелять до тех пор, пока не убьет всех, кто мешает его Капитану.

Солдат знал, что идет война. База, где он жил, была глубоко под землей, так что он не мог полноценно следить за ходом боевых действий. Куратор же наотрез отказывался сообщать ему последние сводки, как Солдат ни пытал его. Но иногда он поднимался на надземный уровень, к дежурным, и слушал старенький радиоприемник. Он ловил только одну волну. Как назло – вражескую, но Солдат быстро научился читать между строк.

Он радовался, когда диктор объявлял о безоговорочном, неоспоримом триумфе в той или иной битве. Это означало, что победа далась такой ценой, что лучше б ее и не было. Когда диктор отмечал, что высший состав правительства и военного руководства практически очищен от шпионов Гидры, Солдат понимал, что агенты внедрились чрезвычайно глубоко и надежно. Когда диктор рассказывал о тактическом отступлении, не нужно было быть великого ума, чтобы догадаться – враг был разбит и спасался бегством.

И все же было ясно, что война почти проиграна. И именно поэтому важны были все бойцы! Именно поэтому Капитан должен был взять с собой и Солдата тоже.

Капитан подтвердил худшие подозрения Солдата о положении дел. Он объявил, что сегодня особенный день, поэтому он забирает всех, кто носит оружие и умеет с ним управляться. Он шел вдоль стройных рядов бойцов, но Солдат не был в их числе. Он сидел рядом с руководством бункера, чуть поодаль, и Капитан развернулся к ним спиной раньше, чем закончил свою речь.