На Громову же, наоборот, не действовало ровным счетом ничего. На ней словно был оберег, защищающий от любого внешнего посягательства, надежно охраняющий закрытый от всех внутренний мир, слабо просвечивающий сквозь всегда слегка отстраненный, будто обращенный внутрь себя, взгляд. Она была рядом и одновременно где-то далеко, легко и без видимых усилий удерживая его на расстоянии от себя.
Дзюба понял, что все его усилия обречены на провал, когда познакомился с Максом, однажды забиравшим Киру после тенниса. Нет, его совсем не смутило то, что девушка с кем-то встречается, такие мелочи никогда не останавливали его, скорее наоборот, еще больше разжигали азарт охотника. Но то, как она смотрела на Липатова, убило в нем всякую надежду на взаимность с ее стороны. Вот куда на самом деле был обращен этот таинственный взгляд, вот на кого она смотрела постоянно, даже когда его не было рядом. В этом взгляде было все, о чем может мечтать мужчина – восхищение, преданность, страсть, всепрощающая и беззаветная любовь. В тот день Артём понял, что готов отдать жизнь за то, чтобы эта девушка хоть раз посмотрела так на него, и что этого никогда не произойдет.
Дзюба окончательно потерял голову. Безответная любовь к женщине, которая не просто равнодушна к нему, но без памяти любит другого, убивала его изнутри. Любить того, кто не разделяет твоих чувств, – трудно и больно, но всегда остается надежда, что однажды получится подобрать ключик к холодному сердцу, что рано или поздно оно не устоит под напором страсти и искреннего желания и вспыхнет ответным огнем. Любить того, чье сердце уже занято, – невыносимо в своей безысходности.
Его штормило со страшной силой, кидая из стороны в сторону от лютой ненависти к ней и ко всем окружающим до приступов необъяснимой нежности и безумного желания дотронуться до нее под любым предлогом. Он стал часто ссориться с женой, беспричинно раздражаясь и взрываясь по малейшему поводу, чуть ли не до драк ругался с Кирой, обвиняя ее во всех смертных грехах, а потом со слезами на глазах вымаливая прощение, фолил и ввязывался в стычки на поле, потерял интерес к своим обычным увлечениям, стал замкнутым, грубым, нелюдимым. Словно раненный зверь, попавший в капкан и не имевший возможности выбраться на свободу, он огрызался и злился, стараясь причинить окружающим такую же боль, какую он испытывал сам.
Артём сам видел, с какой скоростью он катится вниз, и инстинкт самосохранения говорил, что если он ничего не предпримет, то просто разрушит и себя, и свою жизнь, потеряет и жену, и Киру, и работу. И он принял решение, казавшееся ему единственно верным.
Он ввел ее в свою семью.
В тот момент он видел в этом последний шанс сохранить ее расположение, оставить рядом хотя бы в качестве друга, не потерять возможность видеть ее. Мужчина даже не ожидал, что решение окажется настолько удачным.
Кира и Кристина на удивление быстро подружились, мальчишки тоже моментально привязались к новой подруге, которая с ними не слишком церемонилась, и, видимо, это им доставляло особое удовольствие. Жена стала спокойнее и увереннее, будто обретя на «вражеской» стороне верного союзника, стала меньше ревновать и чаще улыбаться, отчего ему самому стало легче дышать. И именно тогда в глазах Громовой вместо извечного равнодушия и отстраненности он впервые увидел нежность и расположение, будто она раскусила его план по сохранению равновесия в их краеугольном мире и благословила его.
Ни один посторонний человек не мог понять этой странной нежной дружбы, не мог разгадать секрет этой гармонии, которую Кира приносила в его сердце и в его семью. Артём тоже успокоился, смирился со своей любовью и научился жить с ней, используя свои чувства во благо. Она перестала мучить и разрушать его, перерастая в тихий и мягкий внутренний свет, который находил отклик в душе девушки. Ему больше не нужно было бороться с собой и с ней, доказывая свои права, она и так была рядом, становясь ближе и понятнее с каждым днем.
Ему не нужно было говорить с ней о своей любви, она понимала его без слов. В те моменты, когда нежность достигала такого предела, что слова сами норовили сорваться с губ, Кира ласково касалась его щеки холодными тонкими пальцами, беззвучно перебивая и отвечая одним взглядом: «Я знаю, все знаю, родной».
Единственной ложкой дегтя в их безоблачном светлом мире оставался Липатов. Пока Громова встречалась с ним, Дзюба ненавидел его всей душой, отчаянно не понимая, что она находит в этом злом и хитром человеке, кроме смазливой, слишком женственной, почти неприятной красоты. Он видел в нем исчадье ада, корень всех зол, проклятье, которое она не заслужила. Но когда они расстались, он возненавидел его еще сильней.
Смотреть, как любимый человек тает на глазах, с каждым днем теряя связь с реальностью, для Дзюбы было невыносимо. Он чувствовал, что Кира стоит на краю, и был готов на все, лишь бы уберечь ее от страшного непоправимого шага, к которому она была близка, как никогда. И он решился. Сделал то, о чем мечтал долгими бессонными ночами, представлял во всех подробностях, почти пережил наедине с собой, то, что казалось невозможным и несбыточным, но оттого еще более желанным.
Артём не беспокоился о том, что будет с их дружбой после, когда целовал ее распухшее от слез лицо, не задумывался о том, что они оба сейчас предают Кристину, когда снимал с Киры одежду и прижимал к себе ее дрожащее от внутреннего льда тело, не вспоминал о выставленных самому себе барьерах и данных обещаниях. Он думал только об одном – как спасти ее от самой себя, заставить проснуться и снова почувствовать жизнь. И она ожила. Пусть ненадолго, всего на несколько секунд, издавая слабый стон и подаваясь ему навстречу, влекомая первобытным инстинктом и наслаждением, которое он дарил ей, на один сладкий миг заглушая душевную боль.
Но на этом Дзюба не остановился. В рамках своей авторской программы реабилитации он потащил Громову в Ниццу вместе со своей семьей, специально арендовав по такому случаю дом побольше. Он сам договорился о ее отпуске со Златопольским, сам оформил все документы, не спрашивая ее мнения. Кира не слишком горела желанием куда-то ехать, но сил на сопротивление у нее все равно не было.
Она была задумчивая и растерянная, много вредничала и капризничала, часто плакала и почти не улыбалась. Друзья особо не дергали ее, позволяя вести себя так, как хочется, но все равно видели, как прованское солнце постепенно проникает в ее израненное сердце, море неспешно залечивает раны, принося долгожданное успокоение. У Киры снова появился вкус к еде, и она с все большим аппетитом уплетала средиземноморских устриц, не забывая при этом ругать французский сервис и отвратительное «Шабли». Она стала больше говорить, особенно когда по вечерам они сидели на веранде дома с вином и сыром, вдыхали аромат нагретой за жаркий день травы и болтали ни о чем, вспоминая связывающие их забавные моменты. Кристине даже удалось увлечь ее шопингом, когда она под довольным взглядом подруги, будто нехотя и больше из одолжения, два часа примеряла в бутике «Шанель» в Каннах платья и жакеты, уйдя в итоге из магазина с двумя увесистыми пакетами, оплаченными кредиткой футболиста.
Но сильнее всего она открывалась в общении с детьми, хотя со стороны могло показаться, что, кроме раздражения и злости, они не вызывают в девушке никаких эмоций. В отличие от взрослых, мальчишки не были обременены грузом понимания и сочувствия к ее беде и вели себя с ней в своей абсолютно естественной манере – дурачились, шутили, щекотали и пытались вовлечь во все свои нелепые затеи и игры. Громова ругалась на них, называла несносными детьми и хулиганами, упрекала их родителей в том, что они вырастили монстров, но все равно не могла сдержать улыбку, когда ребята обнимали и целовали ее, когда они притащили ей украшенный комьями земли букет полевых цветов во время прогулки в горах, когда предлагали попробовать свой десерт за обедом или силой тащили в воду, утверждая, что без Киры купаться не интересно. Она оживала, на некоторое время становясь такой же, как прежде, но потом в ней словно что-то переключалось, заставляя снова закрываться от мира, уходя глубоко в себя, туда, куда никому не было доступа.
