Потому вид ревущего и вращающего глазами и головой разведчика с кольчугой, собственноручно порванной на груди, вызывал если не ужас, то благоговейный трепет и стойкое желание оказаться где-нибудь подальше, а желательно и вовсе дома.

Пока солдаты любовались видом Гуннара, по лесу пронесся страшный шум и звон, как будто десятки нордсьенов, спрятанные среди кустов и деревьев, стали стучать мечами о щиты, призывая северных богов себе в помощь и впадая в состояние берсерков, столь ярко и недвусмысленно уже продемонстрированное их товарищами в целом и Гуннаром в частности.

Пехота опять замерла и вся разом повернула головы направо, привлеченная этим звоном и грохотом.

В этот же момент из леса неспешно, топоча как медведь, пробирающийся сквозь валежник, вышел огромный и подобный горе нордсьен, неторопливо поднял щит и смачно куснул его за бок.

Он прожевал откушенный кусок и так же неторопливо сплюнул на землю то, что не удалось проглотить, а затем сытно и громко рыгнул, наслаждаясь видом стремительно побледневшего противника и вкусом своего щита.

Дальше, по мнению пехотинцев, происходило уже что-то невозможное: рыцари в тяжелых доспехах тонули, пуская пузыри, и даже не пытались выбраться. Подмоги от них ждать не стоило. А разъярённые предстоящей схваткой нордсьены подступали со всех сторон.

Рыцари же степенно погружаясь ко дну, философски наблюдали, как на берегу мечутся их предводитель и пехота, смущенные появлением сумасшедшего варвара с разорванной на груди кольчугой и его товарища, жующего свой щит.

Больдур, издав протяжный вой, вскинул меч, чудом не задев свою корону, и, подталкивая перед собой еще не убежавших троих пехотинцев, ринулся в лес, конечно же не спасаясь, а навстречу предполагаемому противнику.

Тут из-за дерева вышел мрачный жнец, весь в черном и беспросветном, как дальнейшая судьба несчастных вестаров. Капюшон скрывал его лицо, а в руках он держал неимоверно большую и явно рабочую косу, измазанную в чьей-то крови и устрашающую, как самое неумолимое возмездие за все его, Больдура, земные грехи.

Кшейсар остановился и в испуге выпалил:

— А ты еще кто?!

На что получил скупой ответ, произнесенный шелестящим и тихим, как ночь на погосте, голосом:

— А я — твоя смерть. Теперь пойдем!

После чего жнец потянул к нему свою черную костлявую руку, полностью скрытую рукавом балахона.

Больдур отчаянно вскрикнул, замахал руками как мельница и слегка скользнул мечом по груди мрачного жнеца.

Меч натужно скрипнул и переломился.

Жнец издал злобное шипение и взмахнул косой, крепко приложив Больдура древком по короне, которая наконец слетела и покатилась по земле с жалобным звоном.

Больдур закатил глаза и упал назад в грязь и талый снег, пехотинцы, недолго думая, дружно последовали его примеру.

Алёша снял надоевший капюшон и, коротко ругнувшись на северном наречии, поспешил к товарищам в лагерь.

*

На берегу лагеря у затухающего костра сидел Хейдар и от души хохотал, пока Гуннар и Эниас показывали ему, как надо рвать кольчугу и лакомиться щитом.

Бирн с натянутой на полголовы короной задумчиво потягивал чай из помятой жестяной кружки.

Братья и моряк Хафидт деловито связывали морскими узлами чуть живых от страха пехотинцев. Некоторые из поверженных врагов молили о пощаде, другие, напротив, требовали немедленно пресечь их страдания и не предавать мучительной смерти от руки безумного здоровяка, который так прожорлив, что может и их съесть.

Все пятеро кавалеристов в тишине и покое лежали на спине у берега и любовались видом на озеро и холм, переодически выплевывая вверх воду фонтанчиком. Лошади мирно паслись рядом.

Больдур и трое пехотинцев, связанные лично Хейдаром, лежали у костра все еще без сознания.

Люди Николая, благополучно выбравшись из лагеря, минировали оставшийся сруб и собирали вещи. Николай обнял дочь и помахал друзьям, после чего геологи в полном составе под веселый фейерверк из взорвавшегося дома поднялись в небольшой транспортник и покинули место битвы.

Хейдар, веселясь, подскочил с поваленного дерева и накинул на себя черный балахон, брошенный с отвращением Алёшей на землю. А для полного сходства со жнецом даже капюшон опустил на самые глаза.

Поднял косу, примеряясь и ища удобное положение древка в руке, и быстрыми круговыми, обвивающими движениями сделал выпады и как будто отводы оружия невидимого врага. Замер на секунду и плавно по дуге повернул косу вертикально и с глухим ударом поставил её к своей ноге на землю.

В этот момент за его спиной очнулся Больдур и, увидев жнеца, стоявшего к нему спиной и так привычно машущего косой под завывания берсерков Хейдара, издал странный сдавленный звук.

Хейдар быстро развернулся на звук и тыльной стороной косы прижал грудь поверженного противника, нажимая на древко одной рукой так, что кшейсар снова уперся в землю, а другой не спеша поднял капюшон и, пристально глядя в глаза Больдуру, поздоровался:

— Ну здравствуй, вот и свиделись!

Больдур замер, глаза его расширились, грудь поднималась коротко и часто, он судорожно сглотнул и осипшим и срывающимся голосом прохрипел:

— Это не мог быть ты! Я видел, как ты бежал по льду навстречу моей коннице! Нет!

Хейдар усмехнулся в бороду, чуть склонился к противнику и, ослабив давление на грудь кшейсара, тихим и очень зловещим голосом прошипел:

— Есть только две неизбежные вещи: смерть и подати, и похоже, ты уже задолжал всем.

Карл Больдур, кшейсар вестаров, тихо охнул и, закатив глаза, откинул голову назад и лишился сознания. Трое пехотинцев на всякий случай снова последовали его примеру.

Через пару дней Хейдар заехал к отцу в деревню Исконного рода Фритриксон, чтобы пополнить запасы и спросить у кёнинга северных земель, не нужно ли что передать его среднему сыну Хрорику, к которому Хейдар собирался заехать по пути, чтобы вернуть фамильную боевую косу.

Гурд-Миротворец лично встречал сына в бухте. Он похлопывал его по плечу, хохотал басом и приговаривал:

— Ну сынок, уважил старика! Уж не знаю, как ты смог уговорить негодяя Больдура, но он сказал, что после переговоров с тобой готов выплатить все подати, что вестары задолжали нам за пользование нашими торговыми путями в течение десяти долгих лет. И даже прислал уже внушительную часть долга. Но знаешь, самое удивительное, что он очень просил тебе передать, что выплатит все сполна и хотел бы быть уверенным, что ты к нему больше не явишься лично!

========== 05. Половяцкая степь ==========

«За степями половяцкими, на границе со склавенами, но не доходя до могучих гор Ару-Ату, есть страшное и таинственное место. За рекою Прыпя начинается вотчина Властелина болот Кара-Чура. И стоит он на охране границ обширных владений — Неведомы Дали. Дебри в тех гиблых местах непролазные, топи и болота непроходимые, зверьё чудесатое и говорящее. Наполнены те приграничные земли существами страшными и злодеятельными: чуют они человеческий дух и ловят род людской, чтоб мучать себе на радость али ради опытов. Иногда же превращают в себе подобных с помощью живой и мертвой воды. Так и пополняется войско чудовищ для охраны заветной реки Прыпи», - зловещим и немного шипящим голосом, нагонявшим жути, рассказывал Алёша про местные достопримечательности.

Его товарищи сидели в половяцкой степи перед костром и внимали ему, задержав дыхание и не моргая.

Окинув долгим взглядом притихших друзей, он закончил свое повествование фразой, сказанной с преувеличенной беззаботностью, хотя видно было, что и ему не по себе:

— Мне так рассказывали, но сам я там не был и ничего подтвердить не могу! И кстати, мы как раз недолече от тех гиблых мест.

Янсен, задумчиво глядя на отблески костра, уточнил:

— А про воду эту, живую и мертвую, что еще известно?

— Да-да, хотелось бы поподробнее, — поддержал товарища биотехнолог Карл.

*

На берегу Прыпи сидел Горецвет — дракон с чешуйчатой кожей змеи, телом и хвостом крокодила, крыльями огромной летучей мыши и очень печальными глазами. Три головы дракона поочередно вздыхали и говорили сами с собой: