«Грядущих дней в остатке чисел мало верст…» Грядущих дней в остатке чисел мало верст, Сны в колыбели, жизни выстрел и погост. Куда теперь, скажи, субстанция моя, И неужели знать о том не вправе я? Увы – не дадено почившей в бозе деве Хоть малой толикой намека рассказать, Какие слышатся ей райские напевы, Что ублажает ее мертвые глаза. «Смятение в глазах и блеск отчаянный…»
Смятение в глазах и блеск отчаянный, Защитная готовность на все сто. Кто будешь ты, попутчица случайная, В раструбе долгополого пальто? Не скромности удел ходить по лезвию, Жизнь вовсе не арена Шапито. Мне кажется – я знаю, ты – поэзия, Но как посметь сказать тебе про то? «Мой ангел, голубка моя…» Мой ангел, голубка моя! Тебя, будь то время иное, Писал бы Кранах, сыновья, И Гойя, конечно же, Гойя. Тебя бы, упорствую я, С охотою пуще неволи, Воспели Жорж Занд и мужья, И опусы Сартра Жан-Поля. И даже сквозь трель соловья В час сумерек поздней весною Мне слышится песня твоя, И имя волшебное – Зоя. «Снег выпал только в феврале…» Снег выпал только в феврале, И был настолько изобилен, Как говорил – ты не жилец На нашей матушке земле. Лишь тьмой недюжинных усилий Я откопался наконец. «Не всё повально время лечит…» Не всё повально время лечит, Да кто ж от счастия бежит? Как ты пришла ко мне под вечер, Воспоминания свежи. И день был серенький, неброский, Да и закат не пламенел. Но этой встречи отголоски Досель колышутся во мне. «Где гуртом полчища вороньи…» Где гуртом полчища вороньи С утра клевали требуху, Теперь там солнечные кони На кристаллическом снегу. И небеса, что цвета стали, Совсем светлы, как посмотреть. Мы жизнь без страха принимали, Где ужас в слове умереть? «Те годы детские советские…» Те годы детские советские Среди дворовых райских кущ, Они – как пляски удалецкие. Дитя был весел, но тщедущ. Его пленила математика, Сильнее химий и историй, От хулигана до догматика Диапазон весьма просторен. И до сих пор им не забыто, С литературой не был в ссоре, Как дедка с бабкой у корыта Вели разборки возле моря. «Я, заворачивая за угол…» Я, заворачивая за угол, Привычно сбрасываю хвост, Равно как все исчадья Дракулы, Оберегают свой погост. Цвела черемуха да выцвела, Стоит в бутонах бузина. Душа в накале – ждите выстрела, Первопричина не важна. Так корабли, поэты плаванья, Стремятся в гавани стареть, Чтоб оживлять воспоминания, Когда минует время петь. «Кто вас придумал, плиты тротуарные…» Кто вас придумал, плиты тротуарные! Для истребления народа он был прав! Отсюда переломы рук ударные И в гипсе тазобедренный сустав. Пока до «скорой» я страдал на Баррикадной, У перехода на коварном вираже, Народ всё падал, поднимался, снова падал И обессилевал опять вставать уже. «Всё в жизни надоело до черта…» Всё в жизни надоело до черта, Но сам я делаюсь не свой, Когда услышу звуки Моцарта, Аллегро из Сороковой. И мне особо дорог Лермонтов, И мутный англичанин Байрон За то, что были интровертами В своей поэзии печальной. «В конце Проспекта Мира у обочины…» В конце Проспекта Мира у обочины, Где Мухиной Колхозница с рабочими, У станции метро ВДНХа, Мне вспомнилось, как были мы ребенками, Все ленинцами, пионеро-звонкими, Чья поступь в коммунизм была легка. С тех памятных времен прошли года, И все мы разлетелись кто куда. «Открой свои дороги, небо звездное…» Открой свои дороги, небо звездное, Рейс более стремителен, чем рейд. Нам редко выпадает ехать поездом, Все чаще самолетом через gate. Пора признать – мы птицы перелетные, Не с тем, чтобы попасть под теплый кров, Всегда в дороге – наша подноготная, А что дороже этой пары слов? «Мы ехали, мы мчались через лес…» Мы ехали, мы мчались через лес, Ни версты, ни секунды не считая, С особенным вниманием и без, Что жизнь, такая хрупкая, крутая. Поставь в гараж свой красный «мерседес» И, тихо Касту Диву напевая, Возьми бокал, налитый под обрез, Напитанного солнцами Токая. Под насыпью – ты помнишь те стихи? Лежит во рву и смотрит как живая, Прощенная уже за все грехи, Красивая, как ты, и молодая. А ночь когда заступит за порог И сон уже застит твои ресницы, Пускай тебе приснится Саша Блок, И врубелевский Демон пусть приснится. |
