‒ Премного благодарен, леди Андерси, за то, что Вы протянули мне руку помощи. Теперь я Ваш покорный слуга на веки, ‒ Вик смеется, изображая средневекового вельможу. Он лукавит: я не подала ни одной приличной идеи: он сам молодец. Видимо, ему просто нужно внимание.
‒ Мадж, ‒ маленький коричневый комочек с воплями разъяренного индейца бежит на меня и в два прыжка взбирается на колени. ‒ А я не знала, что ты плидешь.
‒ Я тоже, ‒ строгий голос миссис Хоторн заставляет меня покраснеть. Она с подозрением переводит взгляд с младшего сына на старшего.
‒ Привет, Пози, ‒ краснея, приветствую я девочку. ‒ Добрый день, миссис Хоторн.
‒ Мы делали доклад по зоологии, ‒ оправдывается Вик, показывая свои тетрадки. ‒ Все время.
‒ Ну-ну, ‒ мать треплет юного докладчика по плечу. ‒ Никакой личной жизни с тобой у брата не будет, ‒ полушутя причитает она и бросает еще один внимательный взгляд в сторону Гейла. Тот, упершись в телевизор, даже глаз на мать не поднимает. Мне становится стыдно за обман Вика, за смятое покрывало, за свою оставленную на потом боль.
‒ Я, пожалуй, пойду. До свидания.
‒ Постой, Мадж, ‒ просит хозяйка дома. ‒ Попей с нами чаю.
‒ Да. Попей, ‒ не унимается Пози.
‒ Хорошо, ‒ принимаю из ее рук щербатую чашку. ‒ Что нового, милая?
‒ Мы ходили к Китнисс. Она глустная-глустная. Ее лебеночек никак не хочет шевелиться. Ее мама боится, что лебеночек больной.
Странно, а мне Китнисс ничего не говорила, что с ребенком что-то не так. Больше жаловалась на токсикоз и сонливость. Каждую неделю у нее бываю. Ни разу словом не обмолвилась. Не доверяет? Думает, что я буду злорадствовать?
‒ Китнисс болеет? Что с ее ребенком? ‒ внимательные глаза цвета стали прожигают на миссис Хоторн две дыры. Заваленное решимостью и долгосрочными надеждами разочарование мстительно поднимает свою опозоренную голову. К нему примешивается досада. «Зачем Гейлу ребенок кузины?»
‒ Нет, ‒ отвечает его мама. ‒ Просто у нее очень тихий малыш. Прямо, как ты когда-то. Помнишь, рассказывала? Такое иногда бывает у первородок. Некоторые вообще узнают про беременность только во время родов. Чудеса! Врачи говорят, что все хорошо. В среду какое-то УЗИ. Им там всем не терпится узнать, кто будет: мальчик или девочка. А раньше по форме живота определяли.
‒ Просто это ребенок двух Победителей, которого ждет весь Панем. Другие девчонки из Шлака еще лет двадцать будут по животу определять, какого цвета вязать костюмчик.
‒ Ай, да наплевать. Так даже веселее. Месяцем позже, двумя раньше. Какая разница? Все равно родишь и будешь любить.
‒ Я пойду, ‒ у меня кончаются силы слушать все это. Не могу. Лучше уж гнездование ласточек. ‒ Мне пора.
‒ Не уходи, ‒ сероглазая девочка с двумя косичками тянется меня обнять.
‒ Уже поздно, Пози. Меня потеряют дома.
Гейл молча встает и, накинув куртку на плечи, подает мне пальто. Я коротко прощаюсь с его домочадцами. До городской черты мы идем, не проронив ни звука. Я слышу каждый камешек, попавший под мои ботинки. Стараюсь не думать о том, что произошло, и чего не было. Только не плакать.
‒ Послушай, Мадж, ‒ Охотник не выдерживает первым. ‒ Если ты больше не придешь, я пойму.
‒ Я приду, ‒ стараюсь запомнить его глаза, которые в сумерках становятся темнее ночи. Мы просто поспешили. Оба. Ошиблись. ‒ Мне не безразлична судьба дистрикта.
Он уходит, не поворачиваясь, не произнеся привычное: «До встречи, фея», которого мне не хватает до озноба в теле.
Дальше я иду одна. Последние три месяца он провожал меня до дома. Как раньше. Понятно, что имел в виду. Раньше, это еще до публичной порки.
‒ Ну, что, красавица, твой шахтер похвастался новой должностью? ‒ спрашивает папа, встречая меня на кресле с газетой в руках и широкой улыбкой на лице.
‒ Нет.
‒ Вы опять разрабатывали план бунта?
‒ Нет.
‒ О чем же Вы тогда говорили? ‒ разводит руками папа.
‒ О гнездовании ласточек, ‒ папа меняется в лице. ‒ И о ребенке Китнисс и Пита.
Мне даже не жаль папу. Он остается один в гостиной с сожалением и газетой. Мэри встречает меня на лестнице. Что-то хочет спросить, но не решается. Хочется побыть одной. Считаю ступени, почти ничего не чувствуя. Не плакать. Не плакать. Нужно быть сильной и умной. Я не отдам Гейла горстке воспоминаний о лесной Китнисс. Не теперь, когда я попробовала счастье на вкус. Не плакать. Еще ничего не потеряно. Он не выгнал меня из своей жизни. Я ему нужна, могу быть полезной. Я была его другом. Я не буду никем. Не плакать.
Внутри все-таки что-то сломалось. Что-то хрупкое, прекрасное и нужное. Сломалось и застряло в легких. Наверное, уверенность. Мне трудно дышать. Я по-прежнему считаю ступеньки. Мне просто нужно перетерпеть. Завтра все будет по-другому. Не плакать.
Комментарий к Не плакать
Глава маленькая. Опять пришлось поделить, чтобы был логичный финал.
========== Когда от слез не становится легче ==========
‒ Гейл… ‒ шепчу я одними губами, хотя мне хочется кричать, выть в голос и биться в истерике. ‒ Где же ты, Гейл? ‒ так долго сдерживаемые слезы, наконец, проливаются и стекают вниз к подбородку, оставляя на коже пару узких пылающих огнем дорожек.
Гейл не опаздывает, никогда не опаздывает. Мы всегда, не сговариваясь, встречаемся в одиннадцать. Сегодня он не пришел. Решил проявить милосердие и благородство и освободить меня от своего общества. Посчитал, что так будет лучше и правильней. Одним разом избавил меня от мучений видеть его. Зачем? Разве я просила? Мне достаточно было видеть, видеть и разговаривать, а он счел это ненужным, решил все за меня, за нас обоих. Где он сейчас? С кем?
А если нет? Если это я ошиблась и пришла раньше? Так хотела его поскорее увидеть, что не дождалась нужного времени. «Бом! Бом!», ‒ бьют часы на городской ратуше около Дворца Правосудия. Один, два, три… десять, одиннадцать… двенадцать. Двенадцать ударов ‒ полдень. Я не ошиблась. Гейл не пришел. Не пришел…
Еще две слезинки скатываются с носа, как дети с зимней горки. Больно. Еще больней, чем тогда в детстве, когда я ободрала колени. Больно, как было тогда, когда на площади Тред избивал Гейла, словно и меня били вместе с ним.
Плети. Площадь. Боль. А вдруг Гейл не пришел не просто так? Что если он болеет? Дни стоят холодные ‒ он мог простудиться в шахте. Или того хуже устроил бунт и попал к миротворцам. Он, должно быть, при смерти.
Нужно помочь ему. Лекарства, забота, еда. Никакая миссис Эвердин не нужна. Никакой Китнисс. Я сама буду ухаживать за ним! Хоть целый месяц.
Дома и сбросившие листву деревья проносятся мимо меня с сумасшедшей скоростью. Бежать, бежать быстрее. Нельзя терять не минуты. Только бы успеть. Только бы Гейл был жив. Ссутулившаяся женщина в куртке и резиновых перчатках полощет белье в корыте. Я с трудом останавливаюсь в паре шагов от нее. Горло горит огнем, бок колет, я кашляю и задыхаюсь, держась за трепещущееся в груди сердце. Миссис Хоторн поднимает на меня испуганный взгляд:
‒ Мадж, Господи, что с тобой?
‒ Гейл? ‒ с трудом произношу я. ‒ Он болен? Что с НИМ?
‒ Болен? Нет, ‒ она качает головой. ‒ Гейл ушел сегодня даже раньше обычного. Я думала, он как всегда с тобой.
‒ Не со мной, ‒ шепчу я, и не так давно высохшие слезы опять начинают обжигать мои глаза. ‒ Может, он собирался в шахты?
Крепкие, натруженные руки прижимают меня к высокой груди и ласково гладят по голове:
