– Вот жалоба. Не ожидал от нее, – мы снова прыскаем. – Так и будешь стоять в пальто?

– Прости, – смущаюсь я и расстегиваю перламутровые пуговицы, замечая неподдельный интерес в любимых глазах.

– Тебе идет, – и новая волна дразнящих, пылких, волнительных и горящих поцелуев обрушивается на мое лицо. Сильные руки подхватывают меня и укладывают на что-то мягкое и скрипучее. «Панцирная сетка», – доходит до меня. Гейл нависает надо мной, его губы перемещаются на мою шею, руки, блуждая по талии, накрывают грудь, сжимая и теребя набухающие соски, а что-то твердое вдруг начинает тереться о мое бедро. Что это такое может быть? Неужели…? Внезапно до меня доходит, чего Гейл так сильно хочет. Мы не просто так лежим на кровати, не потому что лежать удобнее, чем сидеть или стоять. Просто, просто он хочет меня. Волнение, трепет и страх заставляют меня оттолкнуть его.

– Гейл, подожди. Еще ведь рано. Я пока не готова, – конечно, я думала об этом после разговора с Делли, но все же не так. И дала папе слово. И мои грезы о Гейле дальше поцелуев не уходили. И я не знаю, что делать, и как это бывает. Мне страшно и стыдно, и, наверное, все должно было произойти не так.

– Ты боишься меня? – спрашивает он, пряча улыбку и привлекая меня к себе.

– Нет. Не тебя.

– Мне прекратить?

– Не знаю.

– Ты хочешь уйти?

– Ни за что на свете.

– Тогда просто доверься мне.

– Давно доверилась, – и его губы от этих слов становятся мягче, податливее, терпеливей. Он ждет, дает мне время свыкнуться и успокоиться. Страх, неуверенность, стеснение медленно уходят в уголок сознания, обещая не возвращаться, еще, как минимум, час. Я сдаюсь, уступая его страсти. Мы ведь любим друг друга, а зачем тогда ждать? Совсем необязательно тянуть до свадьбы, и меня невероятно греет понимание того факта, что Гейл хочет меня здесь и сейчас. И я поддаюсь этому желанию, пока еще мало чувствуя, но, все же, заставляя проснуться древние инстинкты. Позволяю расстегнуть череду белых пуговиц на блузке и поцеловать ямочку на шее.

– Как в броне, – шепчет он, задыхаясь, как от быстрого бега, указывая на мой кружевной бюстгальтер, а я… я всего лишь хочу, чтобы он знал то же, что знаю я.

– Гейл, Гейл, – шепчу я между поцелуями. – Я должна тебе сказать.

– Знаю, что ты девственница, – в красивых глазах цвета осеннего неба плещутся желание и решимость. – Постараюсь быть осторожнее. Все будет хорошо, – он гладит меня по голове, и я таю от нежности этого жеста.

– Нет, другое. Я люблю тебя.

Комментарий к Сон и явь

“Тот, кто считает, что большие семьи — это счастье, либо в такой не жил, либо является младшим ребенком в семье”, - фраза, сворованная из “Пожарных Панема”. Простите, дорогие friendzoneking и Fiorry, не могла удержаться.

А вообще я, наверное, опять поиздевалась над каноном.

========== Не плакать ==========

Он отшатывается от меня словно от прокаженной:

‒ Что ты сказала?

‒ Что люблю тебя. Что весь смысл моей жизни в тебе! ‒ радужное чувство восторга заполняет мою грудь, баюкая в нежных объятиях ликующее сердце. Сказала. Осмелилась. Решилась.

Скрипучий стон панцирной сетки, ее недолгое провисание под тяжестью слишком резко поднявшегося тела, и я замечаю Гейла, стоящего на ногах, одной рукой поправляющего сбившуюся рубашку, а другой ‒ ремень над топорщившимся холмиком внезапно ставших ему узкими брюк.

‒ Ты права. Мы поторопились.

Мне не нравится интонация, с которой он это произносит: я хочу, чтобы он вернулся. Всего минуту назад возникшее, упоительное чувство счастья отступает и освобождает дорогу мрачному предчувствию скорой беды, которая так и тянет свои крючковатые, но холодные сильные пальцы к согретой любовью душе. Я делаю робкую попытку предотвратить неминуемое:

‒ Мы не будем продолжать?

‒ Нет, ‒ жестко говорит он, заглядывая мне в глаза, как будто ищет там поддержку.

‒ Почему?

‒ Потому что завтра ты будешь жалеть.

‒ Не буду.

‒ Мы оба пожалеем. Если закончу начатое, стану последней сволочью.

Закусываю губу. Не знаю радоваться или огорчаться. С одной стороны, на рассудок нападает заботливое чувство покоя: Гейл понял мое состояние, согласился дать время, уступив моим страхам и смущению. Но, с другой, он осознал это все после моего признания, в самый волшебный, самый романтичный момент сегодняшнего дня. Неужели, мои слова так напугали его? Горечь разочарования начинает медленно скрести и без того расстроенное сердце и лизать воспаленные глаза, которые вот-вот готовы пролить на лицо непрошеные слезы.

‒ Я думала, ты знаешь. Еще в тот вечер после… ‒ мне не хватает смелости сказать в какой, именно, вечер.

‒ Я догадывался, что нравлюсь тебе, как многим. Решил, что ты тоже хочешь, что вполне не против, ‒ он старательно избегает моего взгляда, водя глазами по плинтусам. Не говори, будто не поняла, что я собираюсь с тобой сделать, когда увидела пустой дом.

Не поняла…

Потолок начинает качаться, грозя обрушиться на меня сверху, крошится и ревет потусторонними звуками. Боже мой, неужели, Гейл собрался так вернуть мне долг за лекарства? В глазах начинает щипать настолько, что даже больно становится. «Не плакать, ‒ шепчу я, сжимая покрывало. ‒ Это еще не конец. Он же не стал продолжать».

‒ Нравиться и любить ‒ это почти одно и то же, ‒ спокойно говорю я.

‒ Не одно и то же, ‒ он опять зачем-то кричит. ‒ Нравиться могут сотни - любишь одного.

‒ Любовь начинается с симпатии, ‒ упорствую, цитируя известного классика. ‒ С дружбы…

Он сужает глаза, превращая их в узкие щелочки.

‒ Я не должен был, прости, ‒ бросает последний взгляд на мою все еще полуголую грудь, а затем отворачивается к стене. ‒ Оденься. Я и без того с трудом сдерживаюсь.

Итог ясен. Гейл меня не любит. Думает, что не любит. Или еще не полюбил? Но я ему нравлюсь. Его глаза по-прежнему пылают страстью и желанием, даже сейчас, когда я застегиваю им же расстегнутую блузку и поправляю сбуровленную до середины бедер юбку. Видимо, еще слишком рано. Рано для нашей близости, рано для его чувств. Три месяца еще не срок. Он не оправился от любви по Китнисс. Мы оба ошиблись. Я решила, что он влюблен, он посчитал, что я распущенная вешалка. С этим я справлюсь. Не плакать. Это не самое страшное. Лишь бы он был рядом. Лишь бы мы были вместе. Воскресенья, совместное разрабатывание планов восстаний, поиск связи с Дистриктом-13, наши походы в пекарню. Постепенно все утрясется. Я не буду спешить во второй раз. Буду мудрее. Не потеряю его дружбу и доверие, и со временем он поймет и полюбит меня. А пока я буду ждать, надеяться и верить. Просто сейчас все должно стать таким, каким было раньше.

‒ Пусть все будет как раньше, Гейл, ‒ мне этого достаточно. Я переживу. Только бы видеть его каждую неделю и иметь возможность разговаривать.

‒ Пусть все будет как раньше, ‒ соглашается он, но в его голосе опять звучит интонация, не сулящая ничего хорошего. Одинаковый ли смысл мы вкладываем в эту нехитрую фразу?

‒ Спасибо. Спасибо за то, что остановился.

Он молчит, словно дает мне время одуматься. Я не отступаю. Я не отступлю. В Гейле моя жизнь.

‒ Я обещала помочь Вику.

Мальчик вбегает в комнату стрелой, едва старший брат кричит его имя. Мы с Виком садимся за письменный стол, расправляем конспекты. Он с упоением рассказывает мне о гнездовании ласточек. Я улыбаюсь, стараясь слушать паренька в очках, а не думать о том, что бы сейчас могло быть, если бы мои мечты оказались правдой.