Наутро Павел занялся поиском частного детектива, а через несколько дней его взяли. Как говорится, был бы человек, а статья найдётся. Якобы сын участвовал в какой-то приватизационной махинации отца. Екатерина Алексеевна пришла на свидание, скорбная, лицо ухоженное, неприлично свежее для женщины, только что потерявшей мужа:

– Сынок, потерпи немного. Сейчас нужно переждать. Так будет лучше для тебя. Здесь ты в большей безопасности, чем там, на воле… – она помолчала, опустив глаза, давая осознать сказанное. – Я договорилась, у тебя будут нормальные условия.

«Это, что ли, твой компромисс?» – думал Павел, исподлобья глядя на мать. Словно в ответ на его молчаливый вопрос глаза матери увлажнились, но Павел уже не знал, что думать: игра это или искренние слёзы.

Потом приходила Маша, тогда ещё не жена, а просто подруга. Высокая, красивая, но самое главное – верная. Немыслимым усилием сдерживала панику. Дрожала всем телом, тянула к нему тонкие руки через решётку. Заглядывала в глаза. И рассказала самое главное:

– Орловича по телевизору показывали. И с ним твою маму в кадре. Вроде компанию удалось сохранить.

Шумный всплеск голосов за соседним столом – приветствие очередному гостю – оторвал Неуверова от воспоминаний. Павел Петрович почувствовал на себе взгляд и поднял глаза, – одна из охотниц за олигархами приметила его и призывно улыбалась. Он кивнул ей в ответ и отвернулся: не сегодня, детка.

Никому нельзя верить, даже Маше. Жаль её. Думает, наверное, сейчас, что он с какой-нибудь нимфой прохлаждается, – водился за ним такой грех. Злится, переживает… И имеет полное право предать его. Так что единственного верного человека он по своей вине упустил.

Условия в КПЗ действительно были ничего. Сидел в одиночке. Ходил в тюремный спортзал и в тюремную библиотеку. Всю классику успел перечитать. В том числе Шекспира. И без удивления принял новость, что мать выходит замуж за Григория Орловича, совладельца и лучшего друга отца. По трезвому они часто ссорились, особенно в последнее время, – отец считал, что Орлович совсем перестал работать. А по вечерам, за рюмкой коньяка, они, захмелевшие, вечно обнимались, братались. Брат брата убивает…

Через Полонского Павлу всё-таки удалось организовать расследование смерти отца. Нанял трёх частных детективов из разных агентств, чтоб получить три независимых результата. Мало ли, один ошибётся, другой схалтурит или скурвится. Никому верить нельзя. Но ни один из детективов не смог ничего раскопать. Возможную причастность Орловича, на которой требовал сфокусироваться Павел, доказать не удалось. А может, все трое скурвились? Хоть и немалый гонорар был обещан, но на каждую пачку денег есть ещё большая пачка. Павел лежал на вонючих нарах в своей «вип»-одиночке со стенами, покрытыми плесенью, слушал стук крови в ушах и вспоминал свой сон. «Выйти отсюда и убить Орловича!» – кричала кровь. Но разум охлаждал: доказательств нет. Орлович, может и подонок, который быстро воспользовался ситуацией, но вряд ли убийца. На это у него кишка тонка.

Через полгода стараниями Екатерины Алексеевны и Орловича, – по крайней мере, так она ему говорила, – Павел вышел из КПЗ. Обвинения были сняты.

– Всё, что я делаю, – для тебя, сын, – мать крутила на пальце новое обручальное кольцо, будто оно зудело.

Орлович, лысеющий румяный хлыщ, встретил Павла с наигранным радушием. Ликовал, что Неуверова выпустили, и ловко нацеплял личину печали, когда речь заходила об отце. Видеть его в родительском доме в халате и тапочках было невыносимо. Павел смотрел на него и мысленно перебирал возможные способы умертвить подонка. А в голове, словно стрелка метронома качалась то вправо, то влево, – биться или слиться?

– Понимаю, мне не заменить тебе отца, – скорбно поджав красные губы, говорил Орлович.

Это был уже перебор.

– Иди ты на…, Гриша!

Молодой Неуверов уехал в Сибирь руководить промышленным предприятием, намеченным ещё отцом стартовой площадкой для его карьеры. Зло и энергично взялся за дело и за несколько лет увеличил обороты предприятия в несколько раз. Заметил странную вещь, – с простыми работягами ему было комфортнее, чем с офисными сотрудниками. Павел часто спускался в цеха, многих мужиков знал по имени, разговаривал с ними. Ему нравились их честные, открытые лица, простая рубленая речь, как у того машиниста из сна.

А в офисе у всех маски вместо лиц. У каждого стандартный набор – угодливость, сосредоточенность и деловитость. Внутри же сплошная хитрость и изворотливость, компромисс на компромиссе. Как там слепой машинист говорил: деньги честнее людей. На рубле рубль написано, так он рубль и есть. А на человеке только написано человек, а на самом деле он – змея, лисица, крыса… И чем больше у него денег, тем больше подлых сущностей внутри, – размножаются, как бактерии.

Павел Петрович не был таким, может быть, потому, что прививка против осквернения богатством была сделана ему ещё в детстве. В то время нельзя было высовываться. Не то, чтобы родители воспитывали его по-спартански. Как-то само собой вышло, что Павел с детства презирал материальные блага. А ещё он верил в закон и справедливость. Правда, с некоторых пор уже чисто теоретически, так же, как верил в Бога, – верил, молился иногда, по случаю, но знал, что божественный и человеческий миры уже давно распараллелились и больше не пересекаются. Наверное, Бога так достали деяния людей, что он тоже вскричал им: «Идите на…, человеки!» – и ушёл в свой божественный мир. Так и закон со справедливостью, – они существуют в теории, но встретить их в реальной жизни маловероятно.

Часто приходилось чистить ряды, причём, верхушку гораздо чаще, чем низы. Верхушка была всегда всем недовольна. А сейчас, когда мать с Орловичем давно в отставке, и Неуверов – единоличный властитель империи, правление ещё больше голосит. Полонский сообщал о настроениях топ-менеджеров и мелких акционеров, – все возмущаются, что Неуверов закручивает гайки, ограничивает власть на местах, всё пытается подчинить личному контролю. А как с вами, крысами, без контроля? От живого тела кусок отгрызут, только отвернись!

Жаль, он Орловича тогда не замочил. Так просто, без доказательств. И Бибикова тоже. Тогда бы хоть не мучился со своим поездом. Не мучился бы? И с «Аргентой» то же самое. Гордость, понимаешь ли, взбрыкнула! А может, он, Павел Петрович Неуверов, просто лох слабовольный?

«Аргента» была лишь разминкой. Недавно служба безопасности обнаружила тайник с оружием в водопроводном стояке, недалеко от президентской переговорной. И Полонский с тревожным лицом:

– Паша, похоже, что на тебя готовится покушение. Тебе нужно исчезнуть.

Кто же был этот изворотливый зверь, который так нагло отгрыз у него «Аргенту», и теперь собирается забрать у него жизнь? Скорее всего, кто-то из ближнего круга… Брат брата убивает… Но у Павла Петровича нет брата. Тогда кто же это – может, сам Полонский?

Всю жизнь Полонский шёл рядом, а Неуверов так и не понял, что это за человек. Вроде всю жизнь выручал, поддерживал… Выручал ли? С самого начала между ними не дружба была, а деловое партнёрство. Припомнился случай, по молодости, на какой-то вечеринке, Неуверов с Полонским устроили друг другу лёгкий спарринг. Неуверов тогда недооценил Полонского, расслабился и получил мощнейший хук слева.

– Витя, а чего ты в бокс не вернулся, а? – спросил потом, за рюмочкой, Павел.

– Ну… там институт на носу был. Да и… риск же это. А вдруг повторная травма? Мы ж не из ваших… Зашивали обычные доктора, советская медицина…

«Мы ж не из ваших» – это значит, не из номенклатурных. Позавидовал, значит. И потом это тоже было. Проскальзывало. Его тоже понять можно, приятно, что ли, человеку – всё время на вторых ролях. И спарринг тот был не совсем спарринг. На той вечеринке между ними Маша сидела.

И чем чёрт не шутит, может, Маша? Он вспомнил её глаза, когда он незадолго до отъезда пришёл под утро пьяный, – тёмные, недоверчивые. И озлобленная складка возле рта: