— Да что ты понимаешь! — закричала она с негодованием, — За Цецелию я всех убью без чьих-либо просьб!.. Она же кумир моего детства… это из-за Цецелии я выбрала себе Обет… Я каждый раз смотрела её Игры, перед тем как… — Ялмар, пожалуй, никогда не видел Труде такой взволнованной, и не подозревал, что речь её может быть настолько сбивчивой. Она как будто спотыкалась на каких-то словах и перескакивала на что-то другое, — И когда я увидела, как ее уводят со второй Жатвы, я…
— Не надо продолжать, прости тупого головореза, — он попытался прекратить её излияния.
Как ни странно, но на девушку эти его слова подействовали. Видимо, ей удалось не утратить окончательно контроль над собой.
— Считай, что ты прощен, особенно, если поможешь…
— Помогу, только вот выторговать голову этой неведомой мне дамы у Сноу — это по твоей части. Подумай, что такого есть ещё у тебя кроме твоей белой розы и сходства с мертвой трибуткой прошлого сезона? Может, какие-то воспоминания? Специалист по Панему, как никак, ты, и тебе лучше знать…
— Воспоминания…? Воспоминания? — задумчиво сказала переводчица, — Тут мне рассказали одну историю. Послушай-ка…
И Труде пересказала Ялмару все, что на днях услышала от оператора Крессиды о Грации Белл. Лет двадцать тому назад она была популярной в Капитолии певицей, стилисткой и писательницей развлекательных книжонок и пьес. Еще она была известна феерическими нарядами, фантастическими разноцветными причёсками и огромной коллекцией самой причудливой обуви. Голос у девушки тоже был вполне приличным и часто звучал с экранов. Но одной ранней весной, накануне 58-х, самых коротких игр Цецелии, оказалось, что Грация была замешана в заговоре Викторина Пробуса, офицера дворцовых стражей. Беспечная певица, видимо, приняла неожиданный поздний визит за какое-то новое приключение и выскочила босая, на ходу едва успев набросить себе на плечи короткую клетчатую блузку, первой попавшуюся ей под руку, не подумав даже застегнуть пару пуговиц… Вот так и поволокли ее под грозные очи Сноу, не позволив одеться и заставив пробежать босиком около полутора миль от ее роскошной виллы на Виа Смарагди до президентского дворца по свежевыпавшему снегу, ставшему ледяной кашей. Всю дорогу молодая заговорщица верещала от страха, холода и боли, но ещё больше от нестерпимого стыда. Одна из первых красавиц и модниц Капитолия была в ужасе, что в новостях о разгроме врагов Панема её покажут зрителям раздетую, неумытую, растрепанную, без ее коронных туфелек, непременного парика и обязательного макияжа… Впрочем, в своих ожиданиях Грация ошиблась сразу несколько раз. О раскрытии заговора никто громко не трубил. С предателями расправились тихо и незаметно, без лишнего медийного шума. Собственно, она была единственным исключением в компании совсем не примелькавшихся на публике офицеров и чиновников, довольно ненавистных столичной богеме и безразличных обывателям. Никто не только не сочувствовал их несчастью, напротив, многие порадовались, что на зарвавшихся хозяев жизни президент нашел управу, когда смутно узнали про их ликвидацию. Лишь внезапное исчезновение известной светской львицы имело шанс вызвать хоть какой-то интерес у общественности. И оказалось, что когда через некоторое время по столице каким-то непостижимым образом разошелся маленький ролик, на котором было видно, как помятую старлетку гонят по лестнице президентского дворца, он был моментально разобран на десятки стоп-кадров. Публика оказалась восхищена зрелищем, немедленно окрещённым «последним перформансом Грации». Кто мог заранее предсказать капризы переменчивых вкусов Капитолия? Выход в «платье от Белл» на вечеринку надолго стал писком моды. Столичные золотые девочки, да и мальчики тоже, изощрялись в гриме, и за небольшую дозу морфлинга победители из Шестого рисовали им самые затейливые раны, ожоги и синяки, выглядевшие совсем как настоящие. Другие, не то потрясённые увиденным, не то в память о своём идоле, стали демонстративно отказываться от разноцветных капитолийских нарядов, ярких татуировок и вычурных экспериментов с волосами. И пусть далеко не все отваживались настолько наплевать на приличия, чтобы ходить босиком, зато у каждого было при себе маленькое сердечко, такое же, какое носила на груди Грация, в виде значков, брошек или кулонов, за что, собственно, их и прозвали сердцемилами… Они были теми из числа капитолийской молодёжи, кто старались не смотреть Игры, украдкой называя их древним и бесчеловечным варварством.
Но сама неудачливая заговорщица ни о чём таком, естественно, не узнала. Шанс остаться в живых у нее был, если бы она его поняла и захотела повести себя так, как ожидал от неё Сноу. Но она не поняла… и не захотела. Её страх неожиданно сменился приступом ненависти, и она попыталась броситься на президента с кулаками… Мертвого тела мисс Белл не увидел никто. Поговаривали, что его сожгли, выбросив пепел в озеро.
Возможно, думала переводчица, это был ход:
— Пожалуй, я пойду на свидание к Сноу в «наряде от Грации»…
Комментарий к 16. Последний перформанс Грации
Одна из песен Грации тут: https://ficbook.net/readfic/5286389/15343461#part_content
Другая здесь: https://ficbook.net/readfic/5286389/15355702#part_content
========== 17. В омуте столицы ==========
«Почему когда мужчины и женщины моются вместе в одной бане, и купаются рядом в том купальном костюме, что дан человеку от рождения, это у нас считается пристойным, но ни одна из женщин-фрельсе не позволит себе показаться на людях, не заплетя длинные волосы в тугую косу (недаром нашим зрителям так понравилась Эвердин) или, как минимум, не убрав их в узел? Почему ходить босиком незазорно, хоть бы и на заседание Альтинга, а открыть коленки — оскорбить нравственные чувства? Наконец, что такого мы находим в поясе?» В этот момент Труде вспомнила, как затягивала пояс на Твилл, тогда еще не ставшей падчерицей Харальдссона, и в очередной раз на неё обрушилось преследующее её чувство вины…
Все эти сложные и очень плохо вязавшиеся одно с другим представления о приличиях её родной страны основывались, разумеется, на страхе. Добропорядочным дамам-фрельсе было бы стыдно походить на женщин-бондов, обитавших в оранжереях и мастерских. Нарочито короткая и свободная, часто даже вызывающая одежда и распущенные волосы были приметой тех, кто провалил Авантюру или отказался от своего шанса, и не нашлось бы такой фрельсе, что не была бы в ужасе от мысли, что её примут за неудачницу, достойную лишь жалости. Так что муки унижения, накануне гибели выпавшие на долю прекрасной Грации, были отлично понятны Труде, и, ещё раз посмотрев добытый при помощи Крессиды ролик, она вновь искренне посочувствовала капитолийской диве. А заодно и самой себе…
Решение было, однако, принято, и надо было думать о том, как его исполнить. В конце их вчерашнего разговора Ялмар посоветовал ей попробовать выгулять свой наряд хотя бы за день до решающего визита к президенту, запланированного на вечер после индивидуальных показов. Чтобы хотя бы самую малость к нему привыкнуть. Идея поначалу показалась Труде ужасной, однако, очень скоро, буквально, пару часов спустя, она неожиданно почувствовала правоту своего коллеги: в одном из шкафов их посольского особняка она нашла клетчатую фланелевую рубашку такого богатырского размера, что, никогда не считая себя девушкой щуплой, увидела себя в ней маленькой куклой. Чтобы ладони не утонули в рукавах, их пришлось закатать по локоть, а шея нескладно торчала из широченного ворота, но это было неважно — все эти мелкие недостатки искупались главным достоинством — нижний край рубахи доходил почти что до её колен, что оказалось исключительно важным для её душевного самочувствия. Когда в довершение всего она подпоясалась широким поясом со стальной пряжкой, настроение переводчицы улучшилось окончательно, и она легла спать в сладких мечтах о завтрашней вылазке.
На следующий день, однако, всё, после обязательной разминки и бани, повторилось, как накануне. Сомнения. Какие-то недобрые мысли. Скитания по этажам в полном одиночестве. Труде уговаривала себя, что здесь, в Капитолии, всё не так, как у неё на родине, что здешним всё по барабану, что их несколько миллионов, и все, кого она встретит сегодня, увидят её в первый раз, а когда увидят в следующий, на экране, то ничего не вспомнят, а если и вспомнят, то всё уже будет неважно… Уговаривала, но не поддавалась на свои же уговоры. Не помогало даже воспоминание о приёме в доме Теренции — костюмированный раут не в счёт. Несколько раз она уже было подходила к калитке, но за ней словно кто-то поставил силовое поле… В бесплодных метаниях прошло всё утро и полдень, и вот уже дневной зной начал умеряться легким ветром.
